Она взяла ее под руку и довела до дверей комнаты Мохова. Прислушалась.
— Не говори, что застала меня здесь, — прошептала Туба. — А то рассердится, что часто прихожу.
Она подняла упавший на пол платок.
— Четвертую ночь в жару мечется.
Опять прислушалась. Тихонько постучала и отошла в сторону.
— Заходи, заходи, днем у него нет температуры, Мохов встретил ее улыбкой:
— Да здравствует молодое поколение, наша смена и надежда!
Он пожал ей обе руки, усадил у окна в плетеное кресло, с которого, видно, только что встал.
— Как ваше здоровье, Леонид Алексеевич? Лучше? — громко спросила она, как глухого. Тут же спохватилась и торопливо уселась в кресло, подобрав с полу газеты.
— Лучше, сегодня лучше, — тихо ответил он. — Рассказывай, что нового в школе?
— Что нового? — ответила она, медленно поворачиваясь вместе с креслом. — Известно, начало учебного года. Много всякого. И строительство… — Запнулась, заметив, что говорит совсем не то. — Леонид Алексеевич, нам надо собраться на днях. Коммунистам. Я просила и товарища из райкома зайти к нам. Он обещал. Что скажете, Леонид Алексеевич?
— Да… строительство затягивается. Нет котельца… с водопроводом неладно… — пробормотал он, и Софии показалось, что директор тоже не говорит того, что его сейчас волнует. Может быть, и он уклоняется от трудного разговора?
— Водопровод… Да… По правде говоря, мне не нравится позиция Пержу, — все же решилась она. — Он собирается снести дом против воли жены. Я предупредила его. Мы не имеем права. Это ее домик. Только если она согласится. Пусть он убедит ее, ведь он же муж… Да… А о матери Котели я вам говорила? Это дикость, об этом знают все ученики. Надо взяться за ее мужа…
Она заметила, что он, кажется, знает все, о чем она говорит.
— Туба вчера была здесь, — успокоил ее Мохов. — Ее не нужно долго расспрашивать. Достаточно взглянуть ей в глаза — и сразу угадаешь все школьные радости и горести. Она вся как на ладони…
— Действительно, — подтвердила София. — Эти ее глаза, сколько раз на дню они смеются и плачут! Инструкции всякие, бумаги… Поддержка инициативы Пакурару — Туба на седьмом небе. И как у нее сразу гаснут глаза, когда читает о каком-нибудь нагоняе по нашему адресу!
— Ах, эта Туба! — Директор откинул плед, прикрывавший ноги, встал и зашагал по комнате. — Рассказывай, рассказывай дальше!
Что рассказывать? Об увольнении Мазуре?.. Она, в сущности, пришла ради этого. Еуджен носится с фондами, пересчитывает кровати. Хочет освободить школу как раз от тех, кто больше всего нуждается в ней. Линия, дескать… Лес рубят — щепки летят. А сама она ничего не понимает… нет у нее опыта. Да. С этого и надо начать. Не годится она в секретари. Пусть он не сердится, но это так. Она слабая, просто слабая девчонка…
Мохов ходил, тихо ступая, чтобы лучше ее слышать. На голове у него был выцветший синий берет, который произвел на Софию большое впечатление несколько месяцев назад, когда она впервые пришла сюда. Он всегда ассоциировался у нее с коммунарами, со штурмом Бастилии. Иначе почему его носит старый большевик Мохов?
— Леонид Алексеевич, я посоветуюсь с товарищами. — София встала. — А что, если партсобрание провести здесь, у вас? В один из ближайших дней, когда вы почувствуете себя лучше. Нас ведь мало, и без вас…
Мохов остановился на мгновение, обошел еще раз вокруг кресла, словно связав узелком прерванную мысль, чтоб позже вернуться к ней, и подошел к девушке.
— «Без вас», говоришь? А что случится без меня? Советская власть, что ли, отменится? — Но тут же сдержал себя, продолжал спокойно: — Нет, товарищ секретарь, не будем собирать коммунистов у моего ложа. Я постараюсь прийти. Назначь только дату и час. Так… Что я хотел еще сказать?
И она хотела сказать… да, что она не годится в секретари. Он поймет. Она подождала, пока Мохов сел на маленький стульчик, купленный, по-видимому, много лет назад для Сашуни.
— Я хотел сказать, что ты… если б ты знала, какая ты радость в моей жизни… Да, да… — Он встал, открыл форточку, пододвинул скамеечку к свежему воздуху. — Помнишь, я еще тогда, на Урале, наслышался о вашей Молдавии. Ты мне все уши прожужжала…
— А я никогда не забуду первую встречу с вами… Эвакуация… Наш детский дом попал в Тагил, и нам сказали: «Вот ваш новый директор». Вы к нам вышли на костылях…
— Мне так хотелось сохранить вас всех, вернуть на родную землю. Но я думал: вот приеду в освобожденную Молдавию… поймут ли меня люди из незнакомого мне края, с иной речью, другими обычаями?
Мохов умолк, прижал ладонь к боку.
Скрипя, приоткрылась дверь, и просунулась Сашина голова, потом рука с лекарством.
— Можно, папочка? Можно, можно, — ласково предупредила она отказ. Подскочила к отцу и стала целовать его, обвив шею тоненькими ручонками.
— Перестань, Александра! — с неожиданной суровостью оторвал Мохов от себя руки дочери. — Ты уже не маленькая. Иди, иди, займись своими делами!
Сашуня заколебалась, но лицо отца было непреклонным. Она осторожно поставила склянку на столик.
— Хорошо, только не забывай, папочка, — примирительно сказала она, — по чайной ложечке через каждые два часа. — И вышла из комнаты.
Леонид Алексеевич стоял насупившись, пока девочка не закрыла за собой двери, потом медленно провел рукой по лбу и глазам.
— Признаюсь… разные мысли лезут в голову, — вернулся он к прежнему разговору. — Я думаю о том, не подрывают ли некоторые наши трепачи вашей веры в нас. Увы, в семье не без урода! Я чувствую, что и ты иногда удивляешься кое-чему и не все понимаешь… Да, наша баррикада сильно изрешечена, и не только снарядами врагов, к которым мы привыкли, а и шальными снарядами, бьющими по своим…
Он взял в руки склянку, рассеянно посмотрел на нее.
— Ну, оставим это. Всему свое время… Тебе, наверно, трудно, и ты пришла ко мне за мудрым советом, а я… Я вот жду от тебя доброй помощи. Потому что верю в тебя, Софийка, — сказал он, чувствуя ее настроение. — Честность твоя осилит все твои слабости. Ты помоги мне. А то, видишь, мотаюсь по санаториям или отлеживаюсь дома, под наблюдением Сашуни… Может, пора собирать чемоданы? Что ж, Каймакан мог бы занять этот пост…
— Нет, нет, — забеспокоилась София, — вы должны остаться в школе? Обязательно! Потому что… я хотела вам сразу сказать… потому что Каймакан…
— Он честный, способный инженер, да, да, и, главное, из молодого поколения: есть у него время научиться многому. Эх, было бы у меня время, чтобы помочь ему… Увидеть его директором. Рядом с тобой, Пержу, Сидором…
— Сидора он уволил! — вырвалось у Софии. — Приказ написал…
— Знаю… Туба — она как стекло. Глаза ее выдают, прежде чем успеет слово вымолвить.
Он заметил, что держит склянку в руке.
— Ба! Туба опять здесь была! Она прислала мне одеколон! — тихо засмеялся он, поглаживая подбородок. — По ложечке через каждые два часа…
— Я хочу вам сказать, — взволнованно заговорила София. — Наверно, Еуджен это не сам придумал. Он говорил мне как-то, что советовался с товарищем Дорохом…
— Мне и это известно, — прервал ее директор. — Знаю и о Дорохе. Мы не дадим в обиду Сидора Мазуре. Кстати, того приказа об увольнении уже не существует. Я отменил его. И все же за Каймакана нам надо драться. Так я думаю. Потому что мы коммунисты. Да или нет? — спросил он Софию с той же мягкой улыбкой, с какой встретил ее.
Он взял ее за обе руки и дружески потряс их.
— Ну, иди, девочка, ведь ты секретарь и должна готовить собрание.
Выйдя, она снова наткнулась на Тубу. Вымытый ею пол сверкал.
— Все хорошо? Да? — прошептала машинистка. — Он так перепугал нас вчера… Помнишь, как тогда, в Нижнем Тагиле, когда узнал о гибели жены в концлагере…
Она испытующе взглянула на Софию, взвешивая, можно ли ей довериться.
— Хоть бы выжил! — вдруг по-бабьи запричитала она. — Боюсь, что он гонит от себя дочку, чтоб привыкала обходиться без него…
На улице София увидела Сашуню. Она еще раз убедилась, что девочка сильно вытянулась, хотя белый бант в волосах, чулочки и белое коротенькое платьице были как у маленькой девочки.
