Ион, однако, не медлил ни секунды — распрямившись, будто туго натянутая пружина, рванулся вслед за ним.

Что произошло на дворе, при свете первой утренней зари? По всей вероятности, ничего особенного. То, что и должно было произойти. Агаке вернулся в комнату, подталкивая юриста в спину пистолетом.

— Говори: куда собрался бежать? И почему дал себя поймать? — спросил Ион.

— В сигуранцу, — с вызовом ответил юрист.

— К господину Кыржэ… — проговорил Илие.

— Да, к нему, — устало сказал тот.

— …поручившему тебе это предательство!

Дан окинул его взглядом с головы до ног, по-видимому на что-то решившись.

— Неужели думал выйти сухим из воды! — с явным нетерпением проговорил Агаке. И, чувствуя невыносимое отвращение, схватил его за ворот. — Но если говоришь, что ни в чем не виноват, зачем тогда убегать? Говори: почему хотел удрать?

— Убить Кыржэ.

— Голыми руками? — Он указал в угол, где висела икона. — А это держал для нас? Чтоб не иконе кланялись — оружию? Стой, стой, не вырывайся!

Тот не ответил, и Агаке понял, что больше он не способен сопротивляться, только ощупывает почему-то глазами все тот же угол. Он отпустил парня, и тот тяжело опустился на пол, точно упал с большой высоты, — слышно было даже, как шлепнулись о дерево паркета руки.

— Подожди, подожди! — словно пробуждаясь от сна, вздрогнул пекарь. — Значит, все это она только вообразила? Хорошо. — Он внезапно стал говорить мягко и податливо. — Очень может быть — от восхищения его именем… Но во что превратилась эта мечта после того, как ты распознал ее? Молчишь? — Он терпеливо подождал, надеясь услышать хоть слово в ответ.

Дан, однако, оставался глухим к этому упреку, только по-прежнему ощупывал безумными глазами угол.

— Что таращишь глаза, ненормальный? Если мечтаешь о Кыржэ, тогда получай! — Агаке достал из-за пазухи пистолет, бросил его на колени Дану. — А теперь, бригадир, уходи отсюда! — Он едва ли не во всю силу стал выталкивать Кику из комнаты. — Ему уже никогда не дождаться прощения — ни от людей, ни от бога. Иди, Илие, я сейчас… Иди, говорю, — мне только сказать несколько слов.

— Скоро начнет светать, — предупредил бригадир и вышел, решив подождать Агаке во дворе… Вскоре, однако, он передумал, снова направился было в комнату, однако Ион уже выходил навстречу.

— Подожди еще минутку, — попросил тот. Значит, дело еще не было окончено: видно было, что мыслями Агаке все еще в комнате.

— О чем можно было с ним говорить?

— Подожди, подожди! — Агаке почему-то не мог сдвинуться с места.

Когда они наконец вышли на улицу, то сразу же услышали, один за другим, три мощных взрыва — это приветствовал издалека Антонюк. Резервуары с горючим… Едва грохот стал утихать, раздался, теперь уже поблизости, выстрел, по сравнению с гулом взрывов показавшийся еле слышным щелчком.

Ион поднял было руку, собираясь перекреститься, однако, не поднеся ее ко лбу, решительно опустил.

— Будто рыбий пузырь лопнул, — негромко проговорил он. — Ну и ладно…

— Вот о чем, значит, говорили…

— Об этом…

— Пистолет! — вскрикнул Илие. — Подожди, я сейчас! — Пекарь бросился в дом и тут же, буквально через минуту, вернулся. Лицо у него было самое обычное, словно ничего особенного не произошло.

— Дай сюда, — попросил Агаке. — Тебе нельзя… Ты должен…

— Можно, — с горечью прошептал бригадир. — Волох отправился по заданию, поэтому… меня никто теперь не остановит. Пока, по крайней мере, не вернется.

— Сам отправился, но наставления… Если не будешь делать, как велел Сыргие, брошу тебя… Заранее предупреждаю.

— Хоть бы уж ты не дергал меня! — взмолился Кику, проверяя затвор пистолета. — Здесь всего две пули…

— Все должно остаться по-старому. Будем печь хлеб.

— Чтоб отъедались офицеры и прочая скотина?

— И не умерли с голоду пленные, заключенные. Пошли! Должны прийти ученики, а там, гляди, уже явится и фургон из столовой.

На небе все сильнее разгоралась красная полоса — впрочем, она постепенно становилась голубоватой. Антонюк сдержал слово.

Илие с Ионом молча пошли по улице.

— Идиоты! Начинают паниковать и арестовывают, уничтожают кого попало, кто попадет под руку! Без разбора, подряд! — сердито проговорил эксперт-криминалист, прислоняясь спиной к ребру койки, — Камеры пыток, подвалы, карцеры переполнены людьми — превращены в салоны ожидания смерти! Предупредительного ареста больше не существует! Со страху готовы на все…

Он развалился на койке, скрестив руки под головой и устремив взгляд вдаль — хотя и мог охватить пространство не дальше оконной решетки…

— Ваши же. в свою очередь, тоже резвятся, валяют дурака. Поджигают склады с горючим, затевают беспорядки, за которые потом расплачиваются головой.

Он нехотя встал, собираясь подойти к арестованному — тот был в это время в другом конце камеры.

— Как только я подхожу — вы тотчас убегаете. Прячем голову в песок… — горько усмехнулся Кыржэ. — Не думайте, ничего такого тут нет — прихожу к вам просто по дружбе, никто не приказывает… Гестапо интересуется тем, как растут ваши волосы. Понимаете, о чем говорю? Уже пора докладывать, — стал бормотать он, по-видимому для того, чтоб его слов не разобрал Кранц. — Нужно! Еще вчера должен был… Позавчера. С тех пор как начали закругляться, виться в колечки. Мда… — Тяжело вздохнув, он вынул из кармана часы. — Вы бы распрямились, разогнули спину — все равно на голову выше меня. Метр и сколько сантиметров?

— Наверно, раньше вы были большим шефом? — спросил между тем арестованный, слегка картавя, словно бы в насмешку. — Потом понизили в должности? Сделали промашку, от чрезмерного усердия? Из-за чего же: жестокости? Или, наоборот, жалости?

Кыржэ поглубже засунул в карман правую руку.

— Так и есть… Большим шефом, говорите? Был. Но вы тоже птица большого полета. Очень! — заметил эксперт. — Вас бы я не расстрелял, упаси господь. На вашем примере следует учиться. Поэтому я и не тороплюсь с окончательным рапортом, хотя это и становится рискованным. Кроме того, вы так себя ведете. Остается многого пожелать…

В нервном возбуждении он вскочил на ноги и стал ходить по камере, озабоченно, если не с испугом, глядя на Кранца, когда оказывался перед ним, — рассчитывая понять. в каком настроении старик.

Но вот снова — лицом к лицу с арестованным.

— Я как-то говорил о ваших кудрях, о том, что это не зависит от человека, выше его возможностей. Не помогут никакие ухищрения. И все же… Хоть вместо вас себя ставь под расстрел. Считаете: не такая уж большая потеря? Но и какой выигрыш, позвольте спросить? К тому же не испытываю никакого желания по собственной воле отдавать себя на смерть. Тем более что несколько дней тому назад ваши молодчики вынудили покончить самоубийством стажера из "Полиции нравов", некоего Дана Фурникэ. Кстати, у него же дома. И сделали это только потому, что он сообщил нам о Кудрявом. То есть о вас… Однако подумать о том, что сами, собственно, выдали вас, не захотели… Теперь вы понимаете, что делается вокруг вас?

— Понятия не имею. Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что истекает последний срок, который был мне предоставлен. Шефы вызывают к себе самым срочным образом. Хочу только еще раз изучить черты лица… Итак: вы знаете о военной операции, которая должна быть проведена в предгорьях Карпат? — Он внимательно посмотрел на арестованного. — И на этот раз не хотите отвечать? — И печально добавил: — В таком случае ничем не могу помочь. Абсолютно ничем!

В углу, где сидел Кранц, послышалась какая-то возня — немец сначала приподнялся со своего стула, постоял какое-то время, не разгибая поясницы, потом наконец выпрямился.

— Неужели вы все-таки хотели спасти меня? — робко спросил арестованный. — В самом деле? Это же большой риск… Вам жаль меня?

— Не торопитесь со своей иронией! — сказал Кыржэ. — Расстрелять никогда не поздно, будь вы Берку Маламуд или Тома Улму. Все равно погибнете… Да, мне жаль вас. Для меня арест человека — всего лишь уступка. Невозможность продолжать преследование правонарушителя, — стал объяснять эксперт. — Подрывные элементы нужны мне больше на свободе — очень интересуюсь психологическими экспериментами. Будучи вашим идейным противником, пытаюсь понять следующее: советская власть пришла в Бессарабию всего лишь в сороковом году, но успела за это время больше, чем мы за двадцать с лишним лет. Это больше всего бесит меня… В общем-то я не дубина… тоже есть свои моральные принципы, определенный жизненный кодекс… Только зачем я все это говорю? Чем лучше вы меня поймете, тем больше будете ненавидеть. И все же: я глубоко уважаю такого человека, как Тома Улму, и всегда готов…