— Как это можно — не переживать? Скольким бы пленным можно было передать, заключенным… — возразил Агаке. — Подожди еще, проснется плутоньер…

— Перестань, Ион, не так уж долго осталось им голодать. Очень скоро… Как будто ни разу не слышал этого далекого грохота?

— Нет. Откуда же слышать, если глухой на одно ухо… А ты сам слышал?

— Ну а как же? С каких пор слышу! Ничего, не сегодня-завтра услышишь и ты.

И, поставив каждого с двух сторон — справа и слева от себя, снова стал поддевать Антонюка:

— Надеюсь, не забыл еще, как поднял крик из-за ключа тогда, на инструктаже? И я уже готов был рыть тебе в погребе могилу?

— Ты, может, и был готов, только я — нет, — сказал Антонюк, также немного язвительно. — Ничего я не помню, ясно?

— Как хорошо, мужики, что мы с вами не какие-то подонки, ей-богу! Хотя еще чуть-чуть, и можно было бы стать… Иха! — внезапно выдохнул Илие, словно собираясь пуститься в пляс. Потом достал из кармана коробку спичек, поднес ее к уху, точно камертон. — Ни один из вас даже понятия не имеет, что это за штука — честь! Даже ты, Агаке, клянусь! И знаете почему? Потому что не знаете, что такое подлость и с чем ее едят. Эх, мне бы еще капельку мозгов в голове!

— Но на кого ты намекал, когда говорил о подонках? — напомнил Антонюк.

— Не на тебя, нет, хотя этот твой шапирограф…

— И твоя листовка, — процедил сквозь зубы Антонюк.

— Не совсем моя — другого… подонка! Но немного и моя, — подтвердил бригадир.

— И все же… на кого ты намекал?

— Это как раз и будет тем, что намечалось "во-вторых".

— Быть может, лучше переставить местами? — предложил Антонюк, быстро прикинув что-то. — Поджигать в такое время склады с горючим — значит замышлять авантюру, от которой нас как раз предостерегал Волох.

— Тогда и иди к своему Волоху! — вспылил Кику. — Зачем держаться за меня?

— Потому что… Волоха нет в городе. И никто не знает где. Да, да, — продолжал Василе. — Я все хорошо рассчитал. Что ни говори, а двадцать телеграфных столбов… Знаю, что говорю. Только на заре! Охранники видят, что уже почти светло, и успокаиваются.

— Двадцать телеграфных столбов… Вот какой, значит, у тебя счет! — с горечью проговорил пекарь. — А что подсчитывать мне? Телеги булок и куличей — чтоб не подохли с голоду господа офицеры? И по чьему распоряжению, если не того самого Волоха? Бедного Сыргие, не знаю даже, жив ли еще, не упал ли от фашистской пули… — От волнения Кику даже закашлялся.

Агаке шел вслед за ними, стараясь не отстать ни на шаг.

— Торопитесь, будто нечистый гонится по пятам, — сказал он, перекладывая с плеча на плечо груз.

— Что ты тащишь, Ион? — спросил Кику. — Наверно, запаковал в мешок всю пекарню с потрохами?

— Будто сам не знаешь, — как всегда спокойно, ответил Агаке. — Пожарные принадлежности, помпу… только не ту, которой гасят, наоборот, для чертова дела… прости, господи!

— Давай сюда, я тоже немного понесу, — обрадовался пекарь. — Браво, Ион! Я всегда говорил… одной спичкой, но все же лучше вот так.

— Ничего, дотащу и сам, ты знай свое дело… "Браво" нужно говорить Василе, это он собрал штучку по всем правилам…

— Браво, Василе, — рассеянно, без всякого энтузиазма проговорил пекарь. — До чего же я дошел, если с такой злостью вспомнил о Сыргие, даже вздумал жалеть… сомневаться, жив или уже на том свете, — со вздохом стал бормотать он.

Пекарь вышел немного вперед. Они безмолвно шли ночными улицами, держась, как и прежде, в тени заборов и деревьев. Настороженно прислушивались, стараясь не пропустить подозрительного шороха, голоса или стука шагов… Миновав несколько глухих улиц, оказались на пересечении более оживленных магистралей.

— Здесь остановимся, — сказал Илие. — Значит, Василе, предлагаешь сначала провести операцию номер два? А твое мнение, Агаке?

— Полностью присоединяюсь. — Ион обрадовался возможности ненадолго снять с плеч груз.

— Как ты думаешь, эту… штучку нельзя где-нибудь спрятать? Тут же, поблизости? — спросил бригадир. — Она совсем скоро понадобится.

— Почему это нельзя? — ответил Антонюк, в мгновение ока подхватывая на спину тяжелый мешок и пропадая во тьме вместе с Агаке, торопливо побежавшим за ним…

Вернулись они довольно скоро.

— Все в порядке, — тяжело дыша, сказал Василе. — Можно идти дальше.

— Надеюсь, ты знаешь, к кому направляемся? — спросил Илие.

— Думаю, что знаю, — ответил Василе. — Дан Фурникэ? Если говоришь о нем, то могу провести более ближним путем.

— Давай! — поддержал его Кику. — И вообще ты пойдешь вперед — разбудишь, поднимешь на ноги. Было бы не очень приятно застать его в постели. Смотри только, чтоб не вздумал хитрить, не преподнес какой-нибудь пилюли.

— Пусть попробует! — проговорил, удаляясь, Василе.

— Теперь пойдем и мы, Агаке. — Он словно бы предлагал товарищу не дорогу разделить с ним в ночной мгле, а… надежду.

Подыскивая слово похвалы, которого неизменно заслуживал Ион, Кику глянул на своего спутника и внезапно отчетливо понял: что бы ни сделал Агаке, он никогда даже не думает о благодарности или признательности.

Ночной воздух, казалось, вместо того чтоб становиться прохладнее, все более накалялся. Но если это только кажется — все из-за того же, из-за того, что рядом идет Агаке? Как бы там ни было, пекари хорошо знают, какою бывает ночная мгла, — работают по ночам.

— Что ты молчишь, Ион?

— Что тут скажешь…

Ион Агаке был потомственным пекарем, и пекарня заменяла ему дом — тут было все его хозяйство, добро, имущество: зимой ходил без тулупа, летом — без рубашки. В пекарне — тепло, всегда вдоволь хлеба. Чтоб убить время и хоть ненадолго выбросить из головы заботы, пекари частенько пропускали по стаканчику. Некоторые заводили любовниц, связывались с легкомысленными женщинами, даже с настоящими проститутками. Порой возникали скандалы и драки, после которых рабочих таскали по судам и полицейским участкам. Во все это неизменно вмешивали Агаке, он давал свидетельские показания, порой по самым пустяковым делам, какой-нибудь мелкой краже или неуплаченному залогу в трактире…

Трактиры! Дома терпимости! Эти заведения заменяли пекарям дом, стол и постель, хотя и нисколько не были на них похожи… Семья, крыша над головой не очень привлекали их, и почти все они до старости оставались бездомными скитальцами. Конечно, этому более всего способствовали условия работы: печь не должна остывать, тесто — перебегать за край корыта. Не только во время войны, но и в мирные дни работа велась одной бригадой, а это значило: день и ночь, суббота и воскресенье — наравне с другими днями. Причина, видимо, была и в жаре, которая изнуряла, изматывала пекаря так, что он в конце концов превращался в высушенного сморчка. Жара выжимала из человека волю, вызывала неуверенность в завтрашнем дне. Если он лишится этого теплого, свежеиспеченного каравая, который давал ему и сытость, и тепло в стужу, значит, лишится всего в жизни… Чего стоит один только теплый угол на печи, когда за окном трещит мороз?

Илие Кику с самого начала понравился и всей бригаде, и плутоньеру — шефу военной пекарни. С шефом Илие вообще повезло: Цугуле раньше был офицером интендантской службы, однако за постоянное пьянство его понизили в чине и перевели на эту, не слишком-то пышную должность. Конечно, пить плутоньер не бросил, и, выдвинув Илие в бригадиры, он, по сути, передоверил тому все дела в пекарне, оставаясь шефом только для видимости.

По совету Волоха бригадир с самого начала провел определенные "профилактические" меры с тем, чтобы заменить слишком ревностного служаку, непомерного болтуна или просто неисправимого "люмпена". На их места он поставил искусных пекарей, способных не только хорошо печь хлеб, но и заниматься некоторыми другими делами…

Многого сумел достичь Илие благодаря тому, что стал бригадиром. Единственным человеком, сумевшим противостоять "профилактическим" и прочим мерам Кику, оказался Ион Агаке. Возможно, более всего потому, что в глубине души он по-прежнему оставался крестьянином до мозга костей. Он был родом с юга Бессарабии — эти места часто страдали от засухи, и Агаке, как никто другой, знал цену куску хлеба. Хлеб был для него святыней. Он мог даже с пола поднять крошку и положить ее в рот… Мог до крови подраться с любым мастером, если тот позволял себе разлечься на досках, предназначенных для укладки хлеба. Стоило только Иону заметить, что кто-то подходит к корыту, не помыв рук, — такого никогда больше не подпускали к тесту, чтоб не поганил хлеба, "благословения господня".