— Значит, стал вторым ангелом? Скрестил руки и ждешь?
— Конечно, если ни черта не понимаю в светильниках, свечниках, свечах! — резко возразил пекарь. — В лампадах и в чем там еще… Одно только хочется спросить: где партия? Куда вы ее спрятали? Или же она вообще больше вам не нужна?
— Послушай, Илие… — Волох вздрогнул, как будто пробудился от тяжкого сна. — Неужели ты совсем забыл товарищей, с которыми мы вместе сидели когда-то в тюрьме?
— Многих из них — конечно. Но есть и такие, которых забыть нельзя.
— А сейчас — никаких вестей оттуда?
— Какие могут быть вести? — Пекарь притворился, будто не понял вопроса. — Как-то выдалось несколько свободных часов, решил нанести кое-кому визит…
— Как: внутрь? Неужели может такое получиться? Ну, брат… Ты просто чудо на земле, вот кто!
— Так уж тебе и чудо! Сам же когда-то просил, неужели забыл, дорогой товарищ? Только поэтому я и позволил себе… освежить каналы, по которым поступают хлеб и медикаменты. А также кое-что другое… Туда не так уж трудно пробраться, если служишь в военной пекарне. Куда сложнее выбраться потом назад.
— А сколько раз собирался бросить эту самую пекарню. Так что же там — живы хотя бы?
— Пока еще живы, но ходят слухи, что должны расстрелять, — ответил Илие. — Только они в сто раз более живые, чем мы… Хотя и живем на свободе.
— Видел кого-нибудь в лицо? — перебил Волох, чтоб увести пекаря от этого пустого разговора.
— Некоторых заковали в кандалы, — тот не ответил прямо на вопрос. — С другими ничего не вышло: товарищи забаррикадировались в камерах и ведут переговоры с тюремным начальством, требуют немедленного освобождения. Короче говоря: в открытую борются! А ты как думал? Не прячутся, вроде некоторых. Не увиливают. Все стражники и надзиратели дрожат от страха. Это я понимаю! И говорят друг другу "товарищ" — не "брат мой". К тому же брат во Христе… Ясно?
— Отлично, Илие! Их бесстрашие должно и для нас служить примером. Но ведь они находятся под стражей, изолированы, заперты в камерах, под дулами винтовок и пулеметов. Поэтому нет другого выхода. Зато у нас он есть. И мы должны использовать любую возможность. Вот хотя бы это… Проверь сначала, заперта ли дверь. — Достав из кармана какую-то бумажку, он сунул ее в лицо пекарю. — Скажи, дорогой товарищ, ты, случайно, не знаком с этим документом?
Кику взял в руки бумажку, повертел ее и тут же вернул Волоху.
— Могу сказать, товарищ. Знаком.
— А если точнее?
— Не будем забывать о конспирации, — наставительно проговорил Илие. — Сам же постоянно призываешь к бдительности.
— В зависимости от того, где и с кем. Мне, во всяком случае, должен был сообщить. Неужели не понимаешь, что означает эта листовка? Пахнет обычной провокацией, парень!
— Если не хочешь, чтоб нас услышали, говори сдержаннее, — напомнил пекарь. — Я несколько раз пытался увидеться с тобой, попросить совета. И что же ты?
— Хотел! Это враги хотят… разобщить нас, натравить друг на друга, — продолжал Волох. — В частности, оторвать от верующих.
— Я всегда считал вредным элементом всяких баптистов, адвентистов. Кажется, сам не раз так говорил?
— Возможно. Но нужно учитывать время, обстоятельства. Гитлер всех притесняет, в том числе и православных.
— Не надо было обрывать связи со мной. Теперь нашлись люди, сумевшие объединить…
— О ком ты?
— Мало ли о ком.
— Значит, дело куда серьезнее, чем можно было ожидать? Не своим разумением дошел — кто-то подсказал? — Сделав несколько шагов по каморке, Волох решительно остановился. — Показывай шапирограф! — жестко потребовал он, чем, кстати, привел Кику в крайнее замешательство.
— Неужели думаешь, побоюсь? — Он все еще пытался держаться уверенно. Однако послушно подошел к большому бочонку, стоявшему в углу, резко наклонил его и одним движением отставил от стены. — Смотри…
— Откуда? Говори сейчас же: где взяли?
— Кое-кто раздобыл, — ответил Кику, на этот раз, правда, с некоторой опаской.
— Но если этот "кое-кто" подброшен оккупантами с провокаторскими целями?
— Задушим собственными руками!
— Чьими именно? — Резко вскочив на ноги, Волох повернулся к пекарю спиной. Потом снова опустился на табурет, наклонив голову и задумавшись. — Дай мне стакан чаю, — попросил он погодя, словно переждав, пока пройдет приступ боли.
Илие зажег примус, поставил чайник. Делал все это он словно из-под палки, машинально… На столике, прислоненном к стене, появилась буханка хлеба.
Сыргие, однако, ни к чему не притрагивался.
— Собственными руками… — прошептал он словно бы про себя. — Один, несомненно, Антонюк… Второй? Гаврилэ — нет, не замешан, исключается. Тудораке Хобоцел тоже. Ни в коем случае, пусть мне голову оторвут. Значит, второй…
— Один из учеников, — пришел на помощь пекарь. — Распространять взяли еще двух парней…
— Значит, школьники, — пробормотал Сыргие. — Основали типографию по всем правилам! Хоть газеты печатай.
— Можно, в любую минуту. Все, что попросишь. Скажи только слово — и будет сделано, — начал оправдываться пекарь. — Главное, Сыргие: верь мне. Станок был рассыпан, набор — тоже… Доставали из-под руин. Собрал "доброволец", он умелый парень…
— Дан из "Полиции нравов" — вот кто вас надоумил! Он, никто другой.
— Я так и знал, что ты сделаешь из него козла отпущения, — возразил Илие. — И он знал. В первую же минуту предупредил, что не доверяешь ему, терпеть не можешь с того самого дня, как впервые увидел… И это правда, Сыргие, чего греха таить? Йо ведь и я привел тебя к Лилиане без ее разрешения. Мне и самому… не хотелось этого. Да, да, ты просто приставил нож к горлу. И что тут можно поделать, если она любит его, а он ее.
— Замолчи, ради бога! — остановил его Волох. — Не хватало только лезть еще и в это болото!
— Тогда предъяви конкретные факты, которые говорили бы против него, — потребовал Кику. — Хотя бы самую малость… Я долго к нему присматривался. Конечно, не очень приятный тип, но иначе нельзя было бы поддерживать связь с Бабочкой, которая, будь по-твоему, тоже не должна ему верить. Но в том-то и дело, что она верит… Даже рассказала про этого… Кудрявого! — последнее слово он прошептал на ухо Волоху. — Она, видишь ли, хорошо с ним знакома…
— Кто это такой, Кудрявый? — с недоумением спросил Волох.
— Разве не знаешь? — Илие не повторил имени только потому, что ни за что не мог поверить, будто Волох не знает Тома Улму. — Ну ладно, Сыргие, пей чай. Закуси хоть куском хлеба. Пей, остынет. Что же касается Дана… то предъяви против него доказательства… Тогда вот этими руками…
— Еще на инструктаже, до того как расходиться, Антонюк, если помнишь, стал говорить про Лилиану: дескать, рыжая, с голубыми глазами… Однако почему-то не очень искал ее среди присутствующих, не хотел узнавать… Надеюсь, помнишь?
Пекарь как-то неопределенно кивнул головой: не то да, не то…
— Очень хорошо. Но как тогда объяснить… Вот, смотри, я только сейчас припомнил одну деталь — которую, кстати, не могу для себя уяснить даже сейчас, когда прошло столько времени: девушка вышла одновременно со мной, сразу после того, как исчезли Илона и тот товарищ, что появился на пороге… Я сам, своими глазами видел, что ты подал девушке знак — пускай идет вместе со мной… Быть может, меня подвело зрение?
— Нет, ничуть, — ответил Илие. — Все было именно так.
— Но зачем ты это сделал?
— Не знаю. Знаю, только не скажу.
— Если не хочешь — не надо, — неожиданно легко согласился Волох.
Он все еще стоял, не зная, на что решиться — говорить ли дальше или же сразу уходить. В руках у него по-прежнему была листовка. Еще раз пробежав глазами клочок бумаги, Волох решительно разорвал его пополам.
— И с какой стати, хотелось бы знать, ты набросился… — Похоже, он задал этот вопрос только из простого любопытства. — "Смерть монахам!" Еще бог знает что. Неужели сейчас нет более грозных врагов, чем они?
