Он остановился посреди дороги, протянув крепкую, плотную руку, и в этом движении было столько приподнятой торжественности, что прохожие даже поворачивали в их сторону головы.

— Руководство посылает тебя на задание. Как думаешь: это решение что-то означает? Означает! А именно: дело поручается тебе не только потому, что за тобой следят ищейки. Прежде всего — потому, что полностью заслуживаешь доверия… Одним словом, — он резко понизил голос, — предстоит отъезд, очень интересная и, насколько известно, ответственная миссия.

В его глазах, слегка затуманенных грустью, даже в том, как он замедлил — чисто машинально — шаг, Волох увидел искреннюю, идущую от сердца зависть.

— Подробностей пока сообщить не могу, — продолжал Зигу. — Но скоро все узнаешь, так что немного потерпи. Пока ж суд да дело, сдавай с рук на руки своих баптистов. Всех поголовно. — Он негромко рассмеялся. — Как можно скорее познакомь с кельнером, точнее, с обер-кельнером Тудораке. Нагрузка, которая легла на него, оказалась чертовски трудной, это мне известно, и все ж дело провернули отлично. Не пяль глаза, не пяль… Известно! Откуда? Дело в том, что мы с тобой действуем, по сути, в одном секторе, даже связаны с одной и той же агентурой, будь она, кстати, неладна. Нагнал страху на Гаврилэ, откуда да откуда знает о том, что нисколько его не касается? Как тебе удалось раскусить его? Ведь ничего не знал о человеке, даже подозревать не имел права! Конспирация, будь она неладна! Да, да, иначе не скажешь, хотя без нее ничего в нашем деле не добьешься. А вообще нам нужно найти время еще на одну встречу, — добавил он, глядя в глаза Волоху. — Уточним оставшиеся вопросы. В любом случае нельзя забывать, что разобщенность более всего на руку врагам.

— Это ясно. Но вместе с тем бдительность есть бдительность, разве не так? — сказал Волох.

— Не спорю. Но она как раз и должна предотвращать разобщенность — предотвращать, а не вызывать! Разве может быть более страшная опасность для партии, чем изолированность одного коммуниста от другого? Ну да ладно, если не видишь за деревьями леса, тогда действуешь только в силу необходимости, даже по принуждению… — Он внезапно спохватился, торопливо посмотрел на часы. — Что же касается железной дороги, табачной и обувной фабрики — тут полный порядок. То же самое скажу и про район кирпичного. Браво! Да, кстати, если не ошибаюсь, группа располагает шапиро-графом?

— Нет, его никогда у нас не было, стараемся писать печатным шрифтом, но от руки.

— Как же так? Но где тогда взяли шапирограф люди, распространяющие "антирелигиозные" листовки? Это становится интересным! — Теперь Зуграву говорил с крайним удивлением. — Ну, а вы куда смотрели, почему не сумели узнать, кто же автор этих проклятых листовок?

— Пока не сумели. Хотя нужно, из-за них получились осложнения с "братьями".

— Так когда покажешь их? Собери и познакомь, ладно? Насчет дел на фронте — в курсе? Не очень? Опять не работает приемник? Земля крутится, жизнь идет вперед, а у нас нет даже времени оглянуться. И все ж оглядываться нужно, обязательно! Так когда все-таки покажешь баптистов?

Сыргие ответил не сразу. Куда больше его занимали мысли о самом Зуграву. Прежде всего: где это он пропадал столько времени, почему и на этот раз явился неузнаваемым? Как-то иначе разговаривает, по-другому держится, не говоря уже о кудрявой, в колечках, бородке, тщательно расчесанных волнистых волосах. Даже ходит по-особому — упругим, четким шагом. Одежда, казалось бы, самая обычная, однако производит впечатление военной формы. Еще бы… звездочку на берете, только ее не хватает! И красной повязки на рукаве, наподобие той, которую Сыргие увидел на нем в первый день войны, когда догорало зарево пожара. В движениях — раскованность, уверенность. Так и веет энергией, достоинством. Действительно чувствуется, что человек у себя дома.

— Хотелось бы также знать, как обстоит с операцией "Зажженный светильник"? Трубку достали?

— Ты и об этом знаешь? Трубку?.. Но откуда? Хотя нет, все ясно, — задав вопрос, он сразу понял, что незачем ждать ответа. — Завтра вечером, устраивает? В конце рабочего дня. Если хочешь, назови место, куда за тобой зайти.

— До меня дошли любопытные сведения насчет вашей сестры Параскивы. Она не может и меня взять на работу? — Затем задал еще один вопрос: — А у тебя есть специальность? Что-то не могу вспомнить, чем занимался до войны?

— Тянул кота за хвост, — улыбнулся Сыргие. — Один день — жестянщик, второй — маляр, обойщик.

— Значит, тот же поденщик? Что подворачивалось, то и делал? Но без специальности, без знаний человеку трудно выпрямиться во весь рост.

— Совершенно верно, — поспешно согласился Волох, чтоб Зигу не вспомнил невзначай свои же слова, сказанные тогда, во время пожара. — Значит, как насчет завтрашнего дня? Устраивает — после работы? — вернулся он к конкретным делам. — Получай наследство…

— Наверно, тебе не стоит тратить время и заходить за мной — попробую явиться сам. Договорились? — Внезапно он поймал на себе испытующий взгляд Волоха. — Оставь, оставь, хоть ты не прощупывай меня. Или же показалось, будто уже встречал кого-то с этим перебитым носом? Тот и есть настоящий Зуграву, этот же, что стоит перед тобой… Кстати, зовут меня сейчас… — Он перестал улыбаться. — Бородка тоже ничего не значит. Если намозолит глаза, в любую минуту можно сбрить. Куда труднее дождаться, пока отрастет. Если же вспомнить разговор о специальности… Я и не думал забывать его. Видишь ли… — Он дотронулся до плеча Волоха и проговорил на ухо: — "Марш, марш вперед, рабочий народ!" — Потом собрал в ладонь колечки бороды, но не для того, чтобы пригладить ее — напротив, еще сильнее спутал кудрявые завитушки. — Ничего не поделаешь, пришлось подключить к разговору песню. Потому что ты таким странным взглядом посмотрел на меня… Угадал, верно?

— Да, угадал, — подтвердил Волох. — Тогда, если хочешь знать, было намного легче, чем сейчас. Кому хочется, чтоб его раздавили, как давят муху на стене? Хочется такой жизни, такой… Действовать, а не ждать, когда раздавят!

— Ты везучий парень, да, да. Знаю, что говорю! Мне тоже когда-то везло… Таким, как мы, не посылать на задания — идти самим… Когда-то везло и мне, но теперь закрутилось по-другому…

На небе показалась голубая полоска — предвестница дня.

Он взобрался на самую вершину дерева. То была липа; машинально сорвав и поднеся к губам цветок, вдохнул сладковатый аромат и внезапно почувствовал, что его словно бы отбрасывает в другой мир — мир детства, родительского дома, дымящихся кружек с настоем липы или ромашки в материнских руках.

В ушах снова раздалось невнятное, еле слышное жужжание песни:

Он закрыл глаза. На этот раз не потому, что снова начал поддаваться дремоте. Сонливость больше не мучила его.

Он должен выполнить задание, которое поставил перед группой Зуграву, и сообщить результаты на следующий день.

И вот он заходит, как наметил заранее, в пекарню к Илие Кику. Застает его склонившимся над большим корытом теста и, не слишком таясь перед другими рабочими, просит уделить несколько минут. Они оказываются в каморке, служившей бригадиру складом.

— Я предупреждал, что когда-нибудь загляну. Ну, рассказывай, как дела. Собственно, о том… — Он не совсем точно представлял, с чего начинать разговор.

— Никаких дел у меня нет! — с досадой проговорил Кику. — Скрестил руки, как ангел небесный, и жду! Ты, кажется, этого и хотел?

Волох обвел глазами каморку: слишком уж ненадежны фанерные стены, разговор могут подслушать.

— Туда не доносится? — спросил он погодя.

— Если не будешь кричать во все горло, то ничего. Ну давай, давай, отчитывай…