Приземление прошло благополучно, только вместо леса они оказались вблизи небольшого лесного хутора, конечно же также помеченного на карте, однако отклонение от курса самолета внесло в их планы путаницу. Приземлившись, Илона должна была бросить парашют и идти по направлению к этому самому хутору — чтобы спрятаться где-нибудь поблизости. Сыргие же должен был закопать парашюты и тоже найти себе укрытие. К тому времени Илоне предстояло войти в контакт с нужным человеком и, проверив правильность адреса — основного, главного, направить по нему Сыргие вместе с сопровождающим, который должен был ждать его в назначенном месте. Вдвоем их послали только для подстраховки: задание можно было поручить одной Илоне, знавшей венгерский язык, но все-таки сил было больше у него, у мужчины. Партизанам нужно было передать крайне важные сведения: командование сообщало координаты тайного склада оружия, каким-то чудом не обнаруженного в свое время фашистами, и выполнить задачу нужно было любой ценой. Если один из них погибнет или попадет в руки к врагу, другой все равно должен был поступать строго по инструкции, только удесятерив меры предосторожности. Выполнить, все равно выполнить приказ!

И вот вмешался туман, воздушные течения. Парашюты отнесло к самому хутору. Ничего страшного в этом не было, если учесть, что стояла глубокая ночь. До рассвета было еще далеко, они успели бы закопать парашюты и спрятаться, Илона нашла бы какое-то укрытие возле села, он же, Сыргие, мог замаскироваться в кустарнике, росшем поблизости от места приземления. Не таким уж страшным могло показаться и неудачное приземление Илоны — она сильно ушиблась, и Сыргие пришлось даже помочь ей подняться, поддержать, пока она с грехом пополам начала шевелить ногами… Все бы ничего, если бы во мраке ночи не раздался яростный лай собак!

С него, с этого ненавистного лая, все и началось.

— Хо! Хо! — раздался властный, зычный окрик.

В темноте замелькали тени. Что это за люди? Друзья? Враги?

Тени.

Не то чтоб закопать парашюты — Волох даже толком не успел отстегнуть на Илоне ремни и пряжки. Он бросил ее, не сказав ни слова на прощание… Быстрыми, резкими прыжками — то в одну, то в другую сторону — бросился бежать в темноте, чувствуя, что следом, всего в нескольких шагах, бешено мчится стая собак, готовых разорвать его на куски, повалить на землю и впиться в горло. Пришлось отстреливаться — выстрелы на какое-то время удержали их.

— Взять живым! Живым! Любой ценой! — доносились из темноты хриплые, лающие окрики. Черные тени орали, метались, и голоса врагов служили ему ориентиром, указывали, какое направление выбрать, чтоб не угодить к ним в лапы, не дать вырвать из-за пазухи пакет.

Тени, вставшие из темноты перед Илоной, не успели еще как следует вырисоваться, а на смену нм уже выступили фигуры жандармов. Она оказалась в кругу винтовок со штыками наголо.

— Руки вверх! Тот, кто убежал, — кто он? Отвечай!

У ног Илоны трепыхался парашют.

— Ни с места! — раздался очередной окрик, и кончик штыка сверкнул у самой груди Илоны. — Эй, кто там! Идите сюда, птица, кажется, попалась важная! Не шевелись — штыки наголо! — прокричал жандарм во второй раз, и Илона с горечью подумала: если бы успела вовремя освободиться от проклятых ремней, по крайней мере могла бы попытаться убежать. Теперь же…

Вскоре, однако, стало ясно: ничего бы у нее не вышло. Когда жандарм, подталкивая в спину прикладом, приказал идти вперед, Илона не смогла даже сделать один шаг — упала без чувств на землю. Жандармам пришлось положить ее на повозку.

В жандармерии она сразу же оказалась в окружении стаи мужчин — и офицеров, и одетых в штатское. Более всего господ офицеров волновало: "С каким заданием вас забросили?"

Но нет, Илона молчала.

— Почему вы не застрелили ее, а? — услышала она после того, как люди, стоявшие вокруг нее, слегка расступились.

Это спрашивал плутоньер, по-видимому шеф жандармского поста. Он никак не мог понять, на кой черт ее взяли живьем, просто не мог в это поверить, и потому попрекал даже жандарма, приставленного к ней.

— Хоть бы пощекотали русскую барышню, что ли! — подмигнул он солдату. — Скоро пустят в расход, останешься, осел, с носом. По-моему, она не из уродливых, как думаешь?

— Эта женщина беременна, господин плутоньер-мажор, не нужны мне такие! — возразил наконец жандарм, пытаясь хоть как-то заявить о своем мужском достоинстве… Поди ж ты, тоже разбирается в таких вещах!

— Ну и что же… с набитым брюхом еще пикантнее! Как видно, не приходилось? — подмигнул он подчиненному. — Но постой, постой, деревенщина: откуда тебе известно, что она брюхата? Значит, успел все-таки пощупать?

— После приземления, господин плутоньер-мажор, лишилась чувств, поэтому повезли на осмотр во врачебный пункт.

— Черт с нею, даже если беременна! Велика важность. Все равно приставят к стенке… — он еще раз подмигнул солдату, собираясь уходить. — А в общем, смотри, чтоб не вздумала смыться.

— Слушаюсь, господин плутоньер! — взял под козырек жандарм.

— Тем более что сообщника долго ждать не придется, — громко, чтобы слышала арестованная, добавил он. — Лес уже оцеплен, так что отсрочка будет недолгой: расстреляют вместе. Немцы пришлют свою команду, нашим пулям не доверяют… — Он оглянулся, проверяя, не слышала ли она последних слов, и, напевая под нос: "Приколола к волосам василек, эх…", вышел, хлопнув дверью.

…Когда бы только Илона ни представляла себе свой последний, смертный час, она мужественно прощалась с жизнью, произнося страстные, пламенные речи, бросающие вызов палачам… Сейчас же не могла избавиться от горькой мысли: так нелепо попасть в лапы к этим мерзким жандармам и даже не попытаться удрать…

Волох исчез в темноте, не успев развязать лямки парашюта, не успев сказать хоть слово на прощанье, — и все осталось неясным, смутным, к тому же эти недомолвки в самолете… Конечно, он не имел права задерживаться, и оба они знали об этом. Важнее всего был пакет! Ни за что на свете он не должен попасть в руки к врагам. Все это так, но — ни единого словечка! А что, собственно, она хотела услышать от него?

Илона лежала в углу, брошенная на затоптанный пол, перед глазами все время мелькали ботинки жандарма.

Этот молоденький солдат даже из простого любопытства боится посмотреть на нее…

В голове метались горькие мысли. Что же она все-таки хотела услышать от Волоха? Значит, не суждено ей стать… Не суждено! Глупости! Бесполезные сетования! Скорее бы расстреляли — одним разом оборвутся все тревоги. Неужели будут тянуть с допросами, попытаются вырвать что-то? Разве не понимают: не услышат от нее ни слова? Как хорошо было бы вот сейчас, в эту самую минуту, со всем покончить. Сейчас, пока не пришло еще отчаяние. Пока на сердце только горечь из-за мерзких слов плутоньера. Ребенок… Из-за него поскорее бы со всем покончить, чтоб не успеть свыкнуться с самим этим словом!

Ребенок…

"Может быть, хоть отец останется в живых!" — наконец-то произнесла она слова, в которых могло быть хоть какое-то, самое ничтожное утешение. Но может случиться, что он никогда даже не отдаст себе отчет в этом… И некому будет сказать… Только какой это отец, если ребенок не успеет даже родиться на свет?

На лице у нее, под глазами, наполовину прикрытыми ресницами, то появлялись, то пропадали темные пятна. С удивительной равномерностью, беспрерывно… Она закрыла глаза. Потом снова подняла ресницы — часовой, все тот же молодой солдат, по-прежнему стучал ботинками по настилу пола. Впрочем, она не видела его в лицо, не знает, тот ли… Солдат ходил, слегка пригибаясь, стараясь не задевать штыком потолок. Он казался хилым, тщедушным, с узкими плечами. Какой-то безликий, не поймешь, что за человек… Фуражка низко надвинута на лоб, пальцы крепко сжимают ремень винтовки — иначе соскользнет с плеча. Беспрерывно отмеривает одно и то же расстояние и даже не повернет головы, не посмотрит на нее. Его обязанность — равномерно отсчитывать шаги, и только.