— Но почему вместо меня? — с недоумением спросил Волох. — Надеюсь, ничего непредвиденного не случилось?

— Случилось, парень, и какие еще события могут произойти… Между прочим: тебе приходилось прыгать с парашютом?

— С какой стати? — Волох даже растерянно заморгал глазами. — Но если понадобится, прыгну!

— Видишь ли, бороться только одним оружием слова может надоесть. А если так… Короче говоря: партия решила вручить тебе другое оружие.

— Неужели на фронт? — точно ребенок, обрадовался Волох.

— Что-то в этом роде. Как видно, ты действительно родился под счастливой звездой… Поэтому без сожаления передавай мне операцию "Зажженный светильник". По правде говоря, задумана она блестяще. Итак, запоминай — прямо сейчас, — где и как сможешь встретиться с Илоной…

— С кем, с кем? — У Волоха вытянулось лицо.

— Ты стал плохо слышать, что ли? Или больше не доверяешь своей памяти? — насмешливо проговорил тот. — Тогда ничего сейчас не скажу. Координаты операции сообщишь завтра, что же касается Илоны, то у меня ощущение, будто найдешь ее и без моей помощи, не правда ли? От нее и узнаешь все, что нужно.

— Координаты… — Волох обеспокоенно завертел головой — сейчас он уже полностью пришел в себя — и торопливо посмотрел на часы. — Ты их получишь обязательно… Сейчас я должен вернуться к ним. Завтра тоже весь день буду занят, очень! В особенности вечером.

Они торопливо попрощались и разошлись, каждый в свою сторону.

Волох забыл взять гаечный ключ. Собственно, не забыл — просто не хотел преждевременно открывать Зигу подробности…

А что делал в это время Хобоцел? О, Хобоцел… он превзошел самого себя. По его глубокому убеждению, операция "Суп с потрохами" прежде всего должна была проявить "шик" и "высокий стиль" приемов борьбы. Поэтому он привел на вокзал гурьбу подвыпивших людей — из постоянных клиентов ресторана, разодетых чуть ли не во фраки и сопровождаемых официантами, гнувшимися под тяжестью корзин с уложенными на лед бутылками. Вслед за гуляками тащилась ватага музыкантов со скрипками, барабанами, трубами, даже извозчики и те сопровождали развеселую компанию, щелкая кнутами и оглашая воздух лихими окриками… Ни дать ни взять шумная увеселительная прогулка.

Вокруг беззаботных прожигателей жизни собрались все до единого полицейские, а также бродяги, постоянно торчавшие у вокзала в надежде чем-нибудь поживиться, просто бездельники и ротозеи из окрестных трактиров.

Шумной гурьбой все вышли на перрон и беззаботно направились вдоль платформы, заранее указанной Хобоцелом.

В это самое время Волох, чувствуя, как никогда доселе, тесную спаянность с борцами, так же, как и он, до последнего дыхания отдавшими себя борьбе с фашизмом, под гулкие удары секундной стрелки начал отвинчивать на рельсах гайки. Настанет час, и если каждый с точностью, присущей ответственному, а также машинисту паровоза, стрелочнику и одному из учеников депо, выполнит свою задачу, то крушение поезда с немецкими солдатами будет неминуемо и ошарашит разве что беззаботную ватагу гуляк на перроне. Впрочем, не только их…

Все остальные, включая и Сыргие Волоха, были в это время вне всяких подозрений…

Лето было в разгаре. Земля — зеленая и желтоватая: созревают хлеба. Они смотрели на зреющие поля из окошка самолета — летели на задание, получив четкие, до мельчайших подробностей, инструкции. Их тщательно подготовили, снабдили всем необходимым, и вот настала пора выполнить приказ командования. Кажется, совсем еще недавно, попрощавшись с Зигу Зуграву, переходили непроглядной черной ночью линию фронта, к счастью, благополучно прибыв на место, где их ждали, и вот уже предстоит прыгать с парашютом, также ночью, над территорией, занятой противником.

Сначала — прыжок с парашютом; что нужно было делать потом, они знали. Пока же предстояло несколько часов лететь в самолете, и, чтоб как-то убить время, Илона повторяла текст документа, написанного на венгерском языке, хранившегося у Сыргие в запечатанном конверте. Временами она обращалась к Волоху, проверяя, не успел ли тот забыть немногие венгерские слова, которые с грехом пополам заучил за сравнительно короткое время: язык — хоть кол на голове теши! — никак ему не давался.

— Старайся держаться поближе ко мне. Пока не найдем более или менее надежного укрытия. Стоит тебе увидеть венгра, как сразу становишься тугим на ухо, — методично наставляла она, стараясь говорить подчеркнуто бесстрастно, — Вообще-то венгры — замечательные ребята, только любят, чтоб говорили с ними на их языке… Что такое "кеньер"?

— Это просто, — сухо ответил Сыргие. — Хлеб.

— Йо эйштет киновок? — И сама же ответила: — Добрый вечер. Кесенэм сейпен, лоньи?

— Большое спасибо, дорогая! — выпалил он одним духом и обреченно вздохнул.

— Кое-что тебе дается без всякого труда, — она наконец-то улыбнулась.

— В конце концов, вряд ли придется болтать с ними по-пустому. — Он осмотрел пистолет, нащупал у пояса гранаты и в это мгновение мало чем напоминал ответственного группы, каким был совсем еще недавно. — "Переговорами" занимайся ты. Мне бы передать пакет и… А висэнт латаш, кишасонь![15]

Илона посмотрела в темное стекло иллюминатора.

— Я знала одного парня среди них, Чандаша… — внезапно сказала она дрогнувшим голосом. — Блондин, с золотистыми, будто корочка хлеба, волосами…

— Хлеб будет "кеньер"… который свел тебя с ума?

— Мы с ним много разговаривали, хотя плохо понимали друг друга — ни он меня, ни я его. Потом, в какой-то день, вижу: берет за руку и так торжественно, взволнованно говорит по-молдавски… что бы ты думал? Ужасную, отвратительную гадость! Даже страшно повторить… Правда, он тут же сообразил, какую оплошность допустил. Бедный Чандаш, трудно передать, что было с ним потом!

— И что же было? Сумел исправить… оплошность? — спросил Сыргие, опуская пистолет в прикрепленную под пиджаком кобуру.

— Какой-то осел научил гадостям…

— Это и так понятно… но что было дальше?

— Кое-что было, — спокойно, пожалуй чрезмерно спокойно, ответила Илона. — Подробности, надеюсь, излишни?

— Послушай, — озабоченно проговорил Сыргие, — я давно хочу спросить… Почему у тебя такое желтое лицо? Плохо переносишь болтанку?

— Кесенэм сейпен! — ответила она, прикрывая платком рот. — Мне и в самом деле плохо, только вряд ли из-за качки… — она сверкнула глазами, пытаясь перехватить взгляд Волоха, — которая, кстати, совсем не ощущается. Летчик отлично ведет самолет.

Он приставил к уху ладонь и слегка вытянул голову, чтоб лучше слышать ее.

— Отчего ж тогда эти желтые пятна на лице? — упрямо повторил он.

— Откуда мне знать? — наигранно беззаботно ответила Илона. — Быть может, дело просто в беременности.

— Что за шутки, дорогая? О какой беременности можно говорить? — ошеломленно воскликнул он, отводя глаза в сторону — чтобы в ее глазах не увидеть подтверждения своим словам.

— О какой? Надеюсь, нормальной и удачной. Остальное тебе знать не обязательно.

— Возможно. Но ты обязана была сообщить Зуграву.

— Так и сделаю. Доложу при первой возможности.

За остальное время полета они больше не обменялись ни словом, хотя молчание не походило на ссору или размолвку. В основном дремали — когда он, когда она. Позднее, когда пилот дал знак готовиться к прыжку, тщательно проверили, все ли друг у друга в порядке, и Сыргие особенно внимательно осмотрел, как снаряжена Илона; затем, надежнее затянув у нее на груди ремни парашюта, нашарил в темноте руку женщины и попытался незаметно прикоснуться к ней губами. В последнее мгновение он все же бросился обнимать и целовать ее, и если кто-то из двоих казался в ту минуту более сдержанным, то это была Илона.

Наступила пора прыгать, и они полетели в бездну, в мглистую темень ночи, связанные такими странными, причудливыми отношениями, по-детски наивными и слегка горькими, полетели в небытие, в пропасть, которая стремительно рвалась навстречу, чтобы в какое-то мгновение обернуться чужой, незнакомой местностью, соответствующей заранее помеченной точке на стратегической карте.