Кику следил за всей этой сценой, сузив глаза, когда ж Волох вернулся, проводив посетителя, решил без утайки высказать, какое впечатление она произвела на него:

— Значит, перешли на производство светильников, дорогой товарищ? Потом наступит черед кадилам, иконам и так далее. На кой черт тогда дрожать от страху? Это, по-твоему, называется борьба против Гитлера и Антонеску? Да, борьба? Красиво, ничего не скажешь!

— А как бы ты хотел? Меня наняли на работу, слесарем, — хмуро ответил он. — И между прочим, платят за это. Да, да! Что бы ты делал на моем месте?

— Если хочешь знать, что делал бы я, тогда слушай, — сдержанно ответил Кику. — Так вот: я бы на твоем месте, дорогой Сыргие, раз уж угнездился тут, в один прекрасный день собрал бы всех этих бородачей, кто б они ни были — баптисты, адвентисты… Сделал бы из них бригаду атеистов и приставил к нашему делу! Или бы послал к той самой матери. Какого черта ты боишься называть их по именам, если разговор идет о каких-то трубках для светильников!

— Сделаешь из них атеистов, как же, если и встают и ложатся с именем господа… А ты, пожалуйста, занимайся своими делами, теми, которые тебе поручены. Этих оставь в покое, пусть живут по своему разумению. — Он не знал, что бы еще сказать, только бы поскорее избавиться от нежданного гостя. — Я только об одном тебя прошу: ты здесь не был, ничего не видел и не слышал!

— Хорошо. И само собой, пора уходить, заметать следы? Я правильно тебя понял?

— Не совсем. — стал уточнять хозяин. — Ты действительно должен немедленно уходить, однако после того, как я скажу об этом. То есть сначала нужно посмотреть, что происходит во дворе. Что же касается возможного нового визита…

— Это я тоже понял, — пекарь поднялся на ноги. — Как и то, что ты намеренно заслонил спиной своего монаха. Или же у тебя и с ними завелись подпольные дела?

— Даже если и так, это не должно тебя злить.

— Не должно, говоришь? Меня другое злит, — взорвался наконец Кику. — Знаешь что? Ну да ладно, иди во двор, проверяй, не привел ли Илие Кику за собой гитлеровского приспешника… Давай, давай, мне в самом деле пора.

— Чего ты сердишься? Я веду себя не слишком любезно? Прикажешь ходить перед тобой на цыпочках?

— Да, не слишком любезно. В особенности со мной. И я знаю почему: потому что не доверяешь. Потому что по-прежнему смотришь на меня как на уголовника. И решил: никогда, никогда… Ни мне, ни кому-либо другому…

— Успокойся — я ни разу ни с кем не говорил об этом. Ни разу! Совсем недавно Тудораке пробовал говорить со мной про какую-то "блатную" девицу, но я тут же оборвал его.

— Зато я, лично я чувствую такое отношение на каждом шагу. И если б еще ты подозревал только меня!

— Быть может, ты имеешь в виду свою Бабочку, которая бегает ранним утром в одних чулках по снегу… после несостоявшегося инструктажа? Якобы для того, чтоб удрать от типа, привязавшегося к ней? А потом, после всего, крутить с этим же типом любовь, не узнав толком, откуда он: только ли из "Полиции нравов" или из той же сигуранцы… Что, в конце концов, одно и то же!

— Довольно, подумай только, что ты мелешь! — раздраженно взмахнул рукой пекарь. — Откуда ты взял всю эту чепуху?

— Сама рассказала, вот откуда! — Он давно ожидал, что Илие задаст этот вопрос. — Он, видишь ли, страшно хотел есть. Попросил кусок хлеба, и она остановилась удовлетворить просьбу.

Волох почувствовал легкую досаду оттого, что столько наговорил парню, хотя вместе с тем отлично понимал — следовало сказать куда больше!

— Знаешь что, Илие… Ты все-таки явился ко мне домой, хотя никто не знал моего адреса однако до сих пор не объяснил, с какой целью сделал это.

— Потому что ты копаешься в том, чего не нужно трогать, — резко возразил Илие. — Проявляешь интерес к Бабочке, ее кавалеру… Они знакомы друг с другом еще по лицею, когда девушка…

— Меня не интересуют ее приключения!

— Не интересуют, а жаль, — прервал его Кику. — Тогда не прислушивайся к сплетням. Она знает, что ты не доверяешь ей, и несет околесицу… Если же хочешь знать, то из автобуса она выскочила не для того, чтоб показать парню конспиративную квартиру, где намечался инструктаж, — выманила для того, чтоб не привлечь внимания к тебе, ответственному группы! Дошло наконец? И ни за что не хотела сказать тебе об этом!

— Допустим, — согласился тот, — зато изо всех сил пыталась отрицать, что "Полиция нравов", в особенности сейчас, во время фашистской оккупации, всего-навсего плохо прикрытая ширма гестапо! Да, да, не только сигуранцы, так можешь ей и передать!

Волох перестал ходить по комнате — решил было присесть, однако так и остался на ногах.

— Я предупреждал ее, кстати через тебя, — не прямым образом, но предупреждал, — твердо проговорил он. — Хотя отлично знаю, что она и до сего времени не порвала с этим типом и потому больше не существует для нас. Окончательно и бесповоротно. И если ей пока еще об этом неизвестно, можешь сообщить. Слышишь? И не делай страшные глаза, не хмурься, — еле слышно добавил он.

Подойдя к двери, Волох без скрипа отворил ее, выглянул наружу, затем снова осторожно прикрыл.

— Пойми, Илие, — он переменил тон, заговорив по-дружески доверительно, — что вокруг меня вьется паутина, в любую минуту я могу попасть в нее, точно муха, и потом никогда уже не выпутаюсь. Идет война, не на жизнь, а на смерть, поэтому мы не имеем права распускать нюни. Кроме того, мне просто не хочется погибнуть бессмысленно, вроде жалкой мошки. Подумай сам, вспомни о трех товарищах, стоявших во главе группы и арестованных на первой же нелегальной встрече. Теперь их, по-видимому, нет в живых… Мне удалось остаться на свободе. И вот "Три минуты против третьего рейха", операция, проведенная по моей инициативе…

Никаких арестов, помнишь? Это не наводит на размышления? Подпольный инструктаж, который так долго готовился, срывается по вине "добровольца", попавшего в наши ряды без моего ведома. Жандармы опаздывают всего на несколько минут. Иначе… Ты сам знаешь, на кого бы налетели шпики. Другая ниточка, если, впрочем, не та же, ведет к Дану Фурникэ из "Полиции нравов". И если хочешь знать правду, то порою я и сам задаю себе вопрос: не играю ли на руку фашистам?

— Ну ладно, ты хотел проверить, не привел ли я кого-то за собой… Пойди же посмотри: может, ждет корыто с тестом? — пекарь взял Волоха за руку. — Что ж касается Антонюка, "добровольца"…

— Неужели с ним в самом деле что-то случилось?

— Поэтому я и пришел к тебе. Антонюк уже некоторое время находится на свободе. Кроме того, нужно, чтоб ты знал…

— Как? Все-таки освободили? Чего и следовало ожидать! — покачал головой ответственный. — Хороший фрукт! В лучшем случае — авантюрист, хотя и это достаточно опасно.

— Но не враг. Нет, нет! — с мольбой в голосе прервал его Илие. — Это исключается. Вырвать человека из тюремной больницы не так уж трудно! Вот какие дела, Сыргие…

— Действительно, действительно, — хозяин комнаты испытующе посмотрел на пекаря, стараясь понять, что у него в глазах. — Значит, вырвали из тюремной больницы? И что же дальше?

— С ее помощью, — с глубокой искренностью продолжал Кику, — Бабочки… Она заставила действовать Дана Фурникэ, практиканта… Теперь видишь, какая она? А не хотел верить ни ей, ни ему.

— Третьему человеку — тоже! Хотя этот третий и не знаком со сводом законов. Он — просто безграмотный, да, политически безграмотный элемент!

— Что ты хочешь этим сказать? — заинтересованно спросил Кику, оставляя без внимания выпад по его адресу. — Она ведь тебе доверяет, ты сам слышал это! И чтоб заслужить еще большее доверие, сделала все возможное, чтоб освободить Василе. Кто, кто, а я хорошо знаю, как легко заслужить у тебя доверие. Еще со времен тюрьмы. Иди же во двор, проверяй, как наметил… У меня и в самом деле тесто в корытах.

— Доверие… — со вздохом прошептал Волох, оглядывая провисающий над головой брюхатый потолок. — Нам требуется абсолютное доверие. Но откуда оно возьмется, если его расщепили на мелкие осколки и теперь нужно собирать зернышко к зернышку, чтобы тут же снова окутать завесой тайны. Да, да… Очень уж дорого, слишком высокую цену приходится платить за всех этих… втирающихся в доверие! Да! Да! Ты сам обязан был растолковать Лилиане: пока полностью с нею не разберемся, пусть… Теперь уже сигуранце известно о встречах с немцем. Шагу нельзя ступить, чтоб не засекли!