— Больше можешь с нею не разбираться: взяли.
— Как… арестовали? Лилиану? — Он сделал жест рукой, словно хотел что-то удержать в себе… Что, сочувствие? Жалость? Укор самому себе? Медленно перевел взгляд с крохотной, давно погасшей печи на табурет, с которого поднялся, собираясь уходить, Илие, сколоченную из голых досок лежанку, заменявшую кровать, потом выглянул в единственное крохотное окошко комнаты, помещавшееся рядом с дверью и завешенное легкой ситцевой занавеской. Наконец сжал ладонями виски и задумался… "Спасение — только в этой двери. На воздух!"
— Пойдем, — сказал он.
— Что с тобой, Сыргие: не боишься выходить вдвоем? — озабоченно спросил Илие. — Из-за этого я и решил прийти к тебе без предупреждения… только не хотелось сразу ошарашивать.
Они вышли из кельи, затем со двора. Кику внимательно оглядывался по сторонам, проверял, нет ли чего подозрительного.
— Откуда ты узнал о том, что ее арестовали? — никак не мог успокоиться Волох.
— Откуда же — от хозяйки. Этой ночью и подняли с постели.
— В каких ты отношениях с этой женщиной, если она так охотно все тебе рассказывает?
Кику не ответил, однако Волох и не настаивал.
— Очень плохо, что взяли именно ее. Значит, следили за домом. Но откуда узнали адрес? Очень, очень… — протяжно, точно испытывая приступ зубной боли, проговорил Волох. — Могли отыскать прокламации, которые она писала для нас. Говоришь, сегодня ночью? Но почему ночью? Ах, да… Рассчитывали застать другого человека, который нужен им куда более, чем она сама. Подожди, подожди! — зашептал он на ухо спутнику. — Теперь я точно знаю, это его работа. Его почерк. Только его, никого другого. — Он посмотрел в глаза Илие, пытаясь понять, убедительно ли звучат его слова. — Дана, этого хлыща, их ставленника. И не столько в нее они метили, сколько хотели поймать в сеть другого. Да, Лилиана… от тебя, только от тебя они услышали о нем! Разнюхали, гады!
— О чем ты говоришь, Сыргие? — попробовал возразить Волоху Кику, однако не стал продолжать, только удрученно пожал плечами.
— Подожди, терпение! — не дал оборвать себя Волох. — Пойми наконец, что сейчас они особенно рвут и мечут. Наша армия не стоит на месте, вспомни, что показала операция под Корсунь-Шевченковским. Да, теперь уже гестаповским шпикам не остается времени медленно и тщательно вить свою паутину. И вот еще о чем не забывай: девушка, по-видимому, стала выказывать ему недоверие, быть может, захотела окончательно порвать, после того, что я вовремя ее предостерег. С другой стороны, могут просто набивать ей цену, поднимать авторитет в наших глазах…
— Кому набивать цену? — с ужасом в голосе проговорил Илие.
— Ей, ей! Вашей Бабочке, вот кому! — поспешно ответил Волох. — И не только ей… Теперь она заговорит, заставят! Оставаясь же на свободе, могла воздействовать, влиять на кого-то. Хотя бы на тебя. Но это им не нужно. Пусть лучше выглядит мученицей в наших глазах. А в то же самое время шпики, не без помощи Дана, наложат лапу на "добровольца", вернее, авантюриста Антонюка…
— Ты неправ. Дэнуц и сам мечется, как рыба, выброшенная на берег. И мы его подозреваем, и они. Беспрерывно допрашивают, тянут жилы… Ему самому грозит арест, если вообще не арестовали к этому часу…
— …Поскольку Антонюку, побывавшему у них в лапах и устоявшему на допросах, якобы будет легче пробраться к нам…
— Не смей, Сыргие, поносить Антонюка, не смей! — Кику даже на минуту остановился. — Не смей, понимаешь?
— Я и не думаю клеветать на него. — Волох, идя следом за Илие, легонько подтолкнул. — Шире шаг, мы не на прогулку вышли…
— Вот что я тебе скажу, — сохранив равновесие, Кику так и не тронулся с места. — Антонюка они бросили в подвал, чтоб сожрали крысы, — надеюсь, слышал о таком приеме? Я сам видел его одежду, собственными руками смазывал жиром ранки от укусов… Понимаешь, что это значит?
— Понимаю. И все же его нужно немедленно отстранить, убрать. Оборвать любые связи, чтоб ничего-ничего не знал о наших делах. Если хоть одна подпольная квартира известна ему, от нее нужно срочно отказаться. Он — ловушка, которую они подставляют нам.
— Я полностью доверяю Антонюку, — твердо сказал пекарь.
— Вот как? — нетерпеливо воскликнул Волох. — Именно на твое доверие он и рассчитывает. Плюс ореол героя, каким вы окружили его. В нужное время он и представит информацию своему благодетелю Фурникэ… Как я только что сказал? — попытался припомнить он. — Их ставленник? Хлыщ? Ха-ха! Просто пугало, которым стращают дурней. Ничего более. Но откуда у тебя подозрение, что его могут арестовать? Тоже от хозяйки Лилианы? Признавайся.
— Признаюсь: от нее, — подтвердил Илие, как будто его поймали на чем-то нехорошем. Он еще хотел прибавить что-то, но Волох не дал.
— Стоп! Подожди, — поспешно, нетерпеливо проговорил он, стараясь не упустить мысль. — Прежде всего объясни мне следующее: как и где именно ты с нею разговаривал? И откуда известны этой женщине факты, которые она тебе сообщила? Значит, этой ночью, да? И ты даже думаешь, что одновременно с Лилианой взяли и этого хлыща Фурникэ? В конце концов, будем мужчинами, Илие. Ты просто ходил у нее под окном, поскольку тревожишься за нее. Ходил под окном, опасаясь, как бы невзначай не арестовали твою Бабочку…
— Да, Сыргие. После того как мы разошлись, я…
— Соскучившись, направился… Ясно! — Он приостановился, внимательно оглядывая улицу. — Какое сегодня число: четное или нет? — Он допустил неосторожность, посмотрев на часы, однако тут же спрятал руку в карман. — Дойдем до угла и там разойдемся. Ты пойдешь в одном направлении, я — в другом.
— Хорошо, — согласился Илие, словно впереди, в указанном. Волохом стороне, его ждало тяжкое наказание.
— Вот что следует сделать: каким образом ты можешь передать — еще сегодня — всех до последнего связных, с которыми находился в контакте? Можешь это устроить, пусть даже и непрямым путем, через какое-то третье лицо? Хотя бы из твоей бригады?
— Через Иона Агаке.
— Хотя нет, пока дело не прояснится, пекари не подходят.
— Понятно! Агаке, — машинально повторил Илие.
— Слышал, слышал! Он что, временно заменяет Лилиану? Нет, лучше передать их Гаврилэ. Ах да, ему тоже нельзя. С ним вообще избегай встреч. Ты не знаешь его, никогда в жизни не видел! Значит, через Агаке. И на этом твоя работа прекращается.
— Понятно. — Даже и сейчас Илие надеялся каким-то образом задобрить Волоха, хотя понимал, что шансов на это почти не было. — Почему ты так говоришь: временно, временно?
— Потому что пока ты в самом деле отстраняешься на время. Повторяю: пока. Значит, так… Старайся не видеться со мной, ни сегодня, ни завтра, ни еще когда-либо. Это во-первых. Если будет нужно, сами найдем тебя, где б ты ни был в это время. Что же касается моего жилья — забудь о его существовании. Навсегда выбрось из головы! Надеюсь, справишься с такой задачей? — И добавил, успокаивающе приподняв руку: — Очень тебя прошу, сделай это ради нашего дела. Если же чувствуешь, что не в силах справиться с собой, скажи напрямик. Тогда я сразу же переберусь в другое место.
— Ничего, ничего, все будет в порядке, — сдавленно, голосом смертельно раненного человека проговорил пекарь. — Я никогда больше не переступлю твоего порога.
— Пока мы не позовем тебя, — вновь попытался успокоить его Волох. — Потому что, кто знает, быть может, в какой-то день я прибегу к тебе в пекарню и попрошу кусок хлеба, теплого, только-только из печи. Надеюсь, не откажешь? Ну вот, — вернулся он к прежнему разговору, чуть заискивающе улыбнувшись, как будто извиняясь за неуместную шутку. — Подожди, в свое время получишь известие… посмотрим. Пока же… Пойми: они подставили тебе ловушку! Знают, конечно же знают, что ты любишь ее… Я тебе говорил когда-то: рабочему человеку, пролетарию, нельзя ходить с пятном на душе…
— Короче, пожалуйста, — недовольно прервал Кику. — Я уже и так понял, что ты потерял ко мне доверие.
— Речь идет о большем: о нашем деле. Или же хочется стать слепым орудием в руках сигуранцы, которая, в конце концов, не что иное, как гестапо?
