— Подумать только, — как всегда, стал подтрунивать над парнем Кику, — каким красавчиком ты сегодня выглядишь! Начнут влюбляться дамочки, а если так, не нужно будет бегать взад-вперед с салфеткой! Из чучела — в красавчики, из бедняка — в богачи! — Кику стоило только завестись, потом его уже трудно было остановить. — А еще целуешься с гитлеровскими мордами, напиваешься с ними, — значит, один шаг до блестящей карьеры! Станешь фельдфебелем или депутатом… Не верится? Но если каждый богач знает тебя в лицо, если Хобоцел — самая популярная фигура в городе?
— Ага, начала одолевать зависть… Помоги тебе бог — надень и на себя маску, какую приходится носить мне!
— При чем тут маска? Таким тебя мать родила, таким и на тот свет уйдешь.
Говоря о маске, Тудораке имел в виду не столько свою внешность, ставшую притчей во языцех, сколько печальную истину: из-за этой самой физиономии его никогда не привлекали к серьезным, ответственным операциям. Разве можно брать на опасное дело человека, физиономия которого известна всему городу?
— Почему не проходите, дорогой товарищ, не говорите, чем угощать? — обратился Тудораке к Волоху. — Немножко, правда, не ко времени, и все же…
— В какой столовой ты работаешь, не в обиду будь сказано? От табачной фабрики не очень далеко? — спросил кто-то из глубины подвала.
— Бросай, Хобоцел, салонные штучки! — вмешался Кику, усаживаясь на виду у всех. Под сиденье он приспособил кучу дырявых мешков и старых спецовок. — Собрались мы совсем по другому делу, так что долой буржуазные замашки!
— Все ясно, уважаемый, — подхватил Хобоцел, — только какие ж это буржуазные замашки — подавать людям еду? Не обладая твоими организаторскими способностями, ни на что другое не могу претендовать. Только одно: чего изволите? — Он широко раскрыл руки и, под смех товарищей, стал наступать на Илие.
— Ладно, ладно, — ухмыльнулся тот, — жрать им подавай, зато во всем другом… сам знаешь! Ну, хватит, хватит, — он все-таки опасался, как бы не перейти границы в этом дурашливом разговоре. — Как видите, налицо наш ответственный… Так что приступим. — Он обратился к Волоху: — Короче говоря, группа хотела бы знать, как обстоят дела, хотя бы в общих чертах. И какие действия предпринимаешь ты как ответственный…
Наступила долгая, напряженная тишина.
— Что правда, то правда, — проговорил, к удивлению прочих, Гаврилэ: он был из молчунов, почти никогда не брал слово. — Насчет обстановки… а также будущих планов… требуется ясность.
Волох глубоко втянул в грудь воздух, готовясь к выступлению. Он отлично знал, что от него хотят услышать. Уже по взглядам, какие бросали на него, было понятно: он остался для них тем же, кем был до сих пор.
По-видимому, группа затем и была созвана, чтоб еще раз сказать ему об этом.
Он стал говорить, начав с просьбы: пусть они и в дальнейшем не отказывают ему в доверни. Наступает пора решительных действий, ему дали понять это товарищи из Кишинева, поэтому сейчас, как никогда, следует быть бдительными…
Вновь наступила короткая пауза, затем снова заговорил тот же Гаврилэ, странный, неповоротливый увалень с удивительно спокойными, безмятежными глазами.
— Я работаю, как известно, на весах, — начал он, заметно смущаясь, — потому хорошо знаю и то, сколько весит слово. Так давайте же взвесим смысл, который стоит за словами: одну мысль — одной гирей, другую — второй. Тогда сразу будет видно, какая больше тянет… А у нас тут что-то не все ясно… Вот, например, Илие Кику. Хороший парень, давно мне нравится, только б еще женился — по-моему, пора. Правда, семейная жизнь тоже нелегкая штука… Или Волох. Что касается меня, если уж зашел разговор, то я полностью ему доверяю и всегда, чем смогу, поддержу. Мастерская, прямо говоря, целиком у меня в руках. Не знаю, какую пользу могут принести весы, но есть еще велосипеды, примуса. В общем, если что потребуется, всегда смогу достать… Что еще? А вот что: я — семейный человек, отец двоих детей, никуда от этого не денешься…
Его нетерпеливо перебил кельнер:
— Ничего, не убивайся. С твоими гирями еще какие дела можно творить! На одну тарелку — заряд, на другую — заряд… Не хватит до нужного веса: даешь целую гранату! Щелкнул замком — и сразу в цель!
— Об этом поговорим в свое время! — торопливо вмешался Кику, стараясь отвести внимание группы от вопросов, связанных с оружием.
— Но в общем и целом, — снова сказал слесарь, — перед тем как принимать серьезные решения, я должен посоветоваться с Катей.
— С кем, с кем? — Кое-кому показалось, будто последние слова Гаврилэ произнес как-то невнятно.
— С Катериной Васильевной, с кем же еще, — уважительно произнося имя жены, ответил Гаврилэ. — Она приехала к нам только в сороковом году, а войну и вообще застала в родилке: как раз ожидала парня.
— Зачем ты все это говоришь? — оборвал его Хобоцел.
— Затем, что ее тоже следует взять на партийный учет, — настаивал на своем слесарь. — Катерина Васильевна — русская, коммунистка. Ей можно доверить любое задание. Правда, она и сейчас…
— Ожидает третьего, так, что ли? — договорил за него кельнер.
— В скором времени. — Гаврилэ не расслышал иронии в словах Тудораке. — Что ж касается вас, товарищи, то я уже сказал… Подозреваю, что большинство из вас — холостяки. Это нехорошо, нет, нет. Нужно жениться, завести детей… Семейная жизнь — это…
— Угу, угу, — снова подхватил Тудораке послушным, податливым, как у ребенка, тоном. — Жена у него! Отец семейства! Ты лучше не увиливай, говори напрямик, что на уме!
Похоже, в эту минуту все забыли о Сыргие, он же внимательно слушал каждого, одновременно откусывая от куска хлеба, который ему сунул в руку Илие.
Кику, впрочем, не забыл о Сыргие: незаметно кивнув головой в его сторону, пекарь поднялся на ноги.
— Значит, так! — решительно проговорил он, однако тут же умолк, приблизившись к фонарю, подвешенному к потолку, слегка приподнял и снова опустил фитиль. — Будем решать. Каково твое мнение, Тудораке? Ты за или против? Только покороче, без лишних слов!
Кельнер поднялся в своем углу — он даже не сидел, а полулежал, развалясь на мешках, и, щурясь на подслеповатый огонек фонаря, уставился на Кику, будто доселе не успел его разглядеть. Как и следовало ожидать, тот ни капельки не изменился: та же щуплая фигура, на голове — аккуратно причесанная проволока волос. Неширокой скобой усы — чтоб казаться солиднее… Ему бы не казаться — в самом деле стать таким! Посмотрите только, как небрежно ведет собрание, которое сам же, по своей инициативе, созвал!
Пекарь меж тем отодвинул заслонку печи, вынул каравай хлеба, только что поспевшего, протер его с исподу и положил остывать на противень.
— Что касается меня, то я доверяю Волоху, — кельнер легонько поклонился в сторону ответственного, и каждому в подвале стали видны ослепительно белые манжеты на его рубахе. — Главное в том, чтоб ты сам верил в себя. Иначе все развалится. Это во-первых… А во-вторых: когда положите зубы на полку или будете замерзать, не зная, где переночевать, не стесняйтесь — ресторан в вашем распоряжении. Мое слово — железо. Конспирация? И это учтено. Там у нас имеется небольшой зал, где обслуживают только избранных, с особыми заслугами. А вы в свою очередь не забудьте при случае использовать меня в настоящем деле.
Потом заговорил Кику:
— Не обижайся, Сыргие, — все, что накипело на душе, скажу прямо в лицо. Дипломатом никогда не был, манжеток вроде Тудораке не ношу…
— Каких манжеток, артист? Они бывают у женщин!
— Мы с тобой вместе "прохлаждались", и, сам знаешь, не кто иной, как ты, бросил меня в наше общее дело. Так что ни во что плохое относительно тебя я никогда не верил и не поверю, пока не испытаю на собственной шкуре. Но и тогда никому не скажу — рассужу собственным судом… Между нами особые законы, разве не так? Учредили их еще там, в отсидке. — И, понизив голос, добавил: — Я нарочно так говорю, чтоб допекло, чтоб знал, как обижаться без причины…
