В голове роились мысли одна другой горше. Жандармы, полицейские, шпики всех рангов и калибров, гестаповцы, провокаторы, осведомители… И вся эта свора, весь этот зверинец ожесточился против людей, которых он, Зуграву, Илона непременно должны объединить в мощный кулак, готовый обрушиться на врага… И вот теперь…

Что случилось с Кику? В чем может сомневаться этот человек, узнавший Волоха в тюрьме, видевший на его примере, как держатся на допросах подпольщики? И там же, в фашистском застенке, примкнувший к нему? Пытки, допросы, бесконечные истязания… Может ли быть более грозное испытание человеку, более страшная его проверка?

И вот теперь не кто иной, как Илие Кику, готов в чем-то подозревать его!

К каким только уловкам не пришлось прибегнуть Илие, чтобы попасть в каморку Сыргие! Более всего он боялся, как бы его приход не обнаружила сестра Параскива: с нее станет пригласить приятеля Сыргие к себе в опочивальню, на чашку чая. Неужели кинула глаз, попытается заманить в секту?

Но вот наконец все преграды позади, и они снова один на один.

— Значит, спим, Сыргие? Как турецкий паша, развалился на мягких подушках и даже не захотел раздеться! Но что будет со складкой на б-б-брюках? — Как ни старался Илие говорить плавно, ему все же порой не удавалось справиться с заиканием.

Заметив, что шутка не подействовала и хозяин не отвечает, Илие понял, что начал разговор не в том тоне. Однако не смог сразу переключиться на серьезные темы.

— Послушай, мрачная личность, кладу голову под топор, что с тех пор, как мы не виделись, — а прошло четыре дня! — ты даже ни разу не наводил блеск на ботинки.

Волох заставил себя подняться с постели. Он был желтый, взъерошенный, мрачный. Рассеянно стал бродить по комнате, пытаясь отыскать что-то, не то гребешок, не то полотенце.

— Похоже, у тебя во рту сегодня и просфоры не было? — хлопнул себя по губам пекарь.

— Какой еще просфоры?

— Разве не знаешь, безбожник? Ха-ха-ха! — Он рассмеялся, однако тут же резко оборвал смех и озабоченно спросил: — Послушай, Сыргие, ты не помнишь фамилии генерала, который разбил немцев под Курском? Вертится в голове, а на язык не идет.

— Ватутин.

— Вот, вот — Ватутин! — обрадовался пекарь. — Ватутин… Фамилия — как будто из нашего молдавского языка: по-русски "бить", по-нашему — "бате". Правильно говорю, правильно — разбил их в полном молдавском смысле слова! А у тех, зигфридов, было две тысячи семьсот танков, две тысячи самолетов, шесть тысяч орудий… Верные подсчеты?

— В общем, верные, но почему ты их вспомнил? — с недоумением проговорил Волох.

— Просто так. Ты же сам сообщал эти цифры, теперь захотелось проверить, крепко ли засели в голове. Ну, да ладно, — переменил он тему разговора, — скажи лучше, который час?

— Тебе крайне необходимо это знать? — сухо проговорил тот, отлично понимая намек Кику. И все же посмотрел на часы, посмотрел и, не желая того, вздрогнул. — Около шести, устраивает? Спешишь на аудиенцию к начальнику военной пекарни? К своему любимому плутоньеру?

— Да, устраивает. Да, спешу. На аудиенцию. — Кику, по всей видимости, великолепно умел поддерживать светский разговор. — Не только на аудиенцию. Собирайся, опаздываем!

— Это еще куда?

— Без капризов, товарищ ответственный, у меня в печи сидит хлеб. Как бы не сгорел, тогда не миновать плутоньеру тюрьмы. Но зачем оставаться без начальства, к которому ты же сам меня и сосватал? Я забежал всего на несколько минут. За тобой. Давай, давай, завязывай шнурки на ботинках. Нужно успеть к семи…

Кику торопливо бежал по улице, буквально за руку таща товарища.

— Тебе нужно бы шагать впереди — идешь на суд, парень! — смеясь, проговорил он. Затем добавил, не то все еще шутливым, не то многозначительным тоном: — Помнится, ты и в тюрьме не так давно устраивал нам подобные судилища.

Волох просунул ладонь под мышку спутнику и подержал ее там, пока не почувствовал, что пальцам стало тепло. Со времени последней встречи с Кику они у него все время стыли… Затем крепко схватил Илие за плечо.

— Именно этого они и хотят, — проговорил он, вспомнив финал прошлого разговора. — Чтоб каждый из нас — слышишь, Илие! — подозревал друг друга, не верил, сомневался…

— Кто это "они"? — не понял или не захотел понять Илие.

— Кто? Те, что сажают нас в тюрьмы, карцеры, застенки… Неужели так скоро забыл? — Он на минуту приостановился, чувствуя, что сейчас потеряет равновесие. — Не знаешь кто… А слово самое простое: фашисты! Те, кому очень нужно, чтоб мы…

— Понятно, — поддержал его пекарь. — Но и у них далеко не все так гладко, как хотели бы…

— Засылают в наши ряды ловких, опытных провокаторов, которых не так-то просто отличить от честных людей. И все же одного фильтра им никогда не пройти. Этот фильтр — дела, факты.

Теперь Кику внимательно слушал его, даже замедлил шаг, если и вообще не остановился.

— Но если провокаторы тоже участвуют в делах? Как различать их в этом случае?

— Тут и в самом деле непросто, — ответил Сыргие. — И все же их дела — одна видимость, ничего более По-настоящему боремся только мы.

— Одна видимость… — повторил Кику, не слишком, впрочем, вникая в смысл слов. — Кажется, пришли вовремя.

Они были уже возле пекарни, и Кику обратился к мужчине, который ходил по двору с метлой, сгребая в кучу мусор и золу:

— Ну как, Ион, все в порядке? Никаких происшествий?

— Слава богу! Плутоньер, бедняга, пьян в стельку, — ответил тот. И шепотом добавил: — Вас уже ждут.

— Отлично. Как только войдем, запирай на замок. Если что не так — подавай сигнал.

— Иначе быть не может… — И человек снова принялся за свое дело.

— А тот, из учеников, был? — торопливо спросил пекарь.

— Был, был. Пять больших караваев для пленных.

— Отлично. Заключенным отправили?

— Тоже пять. С фургоном, который возит офицерам. — Он вручил Кику ключи. — Открой и не вынимай из скважины.

Кику торопливо сбежал по ступенькам, которые вели в подвал, открыл огромный замок и кивнул Волоху, предлагая тому пройти первым.

В подвале он прежде всего бросился к окну, принявшись заслонять корытом запорошенную мучной пылью фрамугу: пускай заглядывают, если придет в голову, все равно ни черта не увидят!

Навстречу Волоху рванулась волна теплого воздуха, приятно пахнущего тестом и печеным хлебом, однако эти радостные, чисто домашние запахи только сильнее подчеркнули его тревогу и озабоченность.

В подвальном помещении, где размещались печи, их действительно ожидала вся группа.

Первым, кого увидел Волох, был Гаврилэ Грозан, слесарь, работавший в городе, в ремонтной мастерской. Он почти ничего не знал об этом человеке с удивительно густой бородой, разве что слышал, будто, вопреки своей необыкновенной силе, он вел себя на удивление расчетливо и осмотрительно, был крайне осторожен в делах, связанных с риском. Даже в полумраке подвала его сапоги ослепительно сверкали — лохматый увалень, как это ни странно, тщательно следил за своей внешностью.

Лицо Тудораке Хобоцела освещалось вспышками огонька сигареты, как всегда торчавшей в углу рта. У него был острый, угловатый лоб, кривой нос, перекошенный — будто вот-вот расплачется — рот. Даже волосы на голове, кое-как собранные в некое подобие прически, торчком топорщились на макушке. Но удивительная непривлекательность его лица (ему-то было на свою "красоту" наплевать!) сказывалась только во "внеурочное время", то есть тогда, когда он не был на работе. Как кельнер ресторана, к тому же первоклассного, Тудораке отличался безусловным "шиком" и "представительностью". Как это у него получалось, оставалось для всех загадкой… В кругу друзей Тудораке держался просто, весело, был удивительно симпатичным человеком. Профессиональная сноровка, а еще более умение разбираться в людях привели к тому, что он заслужил доверие у самой избранной (и богатой) клиентуры, которая неизменно одаривала его крупными чаевыми и хвалила за обходительность.