— Гип!
— Гоп!
Доброе настроение росло, но скверный запах еще сильнее. Кибис обвинил Граужиниса. Граужинис — Петронаса. А умник Йонас — ветер, который, вдруг изменив направление, подул с того берега болота.
— Мейронас, выручай!
Выбрался Мейронас из канавы, свернул цигарку из собственного самосада и задымил по ветру. Вяли кусты, стыла болотная жижа, дохли лягушки, но дурной дух дым Мейронаса все-таки не перешиб.
Ни с того, ни с сего огромный ворон, будто черный флаг, взметнулся над кустами и, карканьем оглашая опасность, полетел в сторону Рубикяйского леса.
— Мужики!
На прогалине между кустами вырос простоволосый мальчик, и все узнали Напалиса. Напалис махал руками, подзывая к себе, не в силах вымолвить ни слова. Мужчины побросали лопаты и, возглавляемые Кратулисом, бросились к нему. А когда добежали, разинули рты. Забросанный клочьями моха лежал в трясине разбухший труп человека. Без головы. В куче тряпья. С расклеванной спиной.
До самого вечера босяки не работали. Курили и ждали, пока вызванная Напалисом кукучяйская полиция под руководством Людвикаса Матийошюса выудила обезглавленный труп из трясины, засунула в мешок и увезла. В Утяну. На расследование.
Дурной дух скоро испарился из болота, зато появилась дикая, непонятная тревога, словно кто-то подглядывал за ними из ближайших кустов. А тут еще ворон, вернувшись из леса, стал носиться по небу, печально каркая, что злые люди отобрали его собственность.
— Кыш, гадина! Кыш, костлявая, а то поймает тебя Напалис и в цирк запрет. Придется тебе кадриль танцевать, — попробовал поднять настроение себе и всем Рокас, но на сей раз ему не везло, потому что все думали только об этом безголовом человеке, который нашел свой конец в самом жутком месте болота, куда приползают околевать лишь дряхлые коты со всей округи. Ведь, кажется, никто из окрестных жителей без вести не пропадал, если не считать Пятраса Летулиса. Вспомнили мужики и про прошлогодний случай, когда Тамошюс Пурошюс задержал раненого разбойника, а другого выпустил из рук, потому что, как говорил его сын Габрис, не хватило у него рук и сил с двумя сразу сражаться. Вот и не верь сказкам ребенка, которые тот рассказывал кукучяйским жителям, гордясь своим отцом...
Слово за слово, и загорелась фантазия босяков, лопаты падали из рук, подгибались ноги. Да, да! Не иначе. Как же иначе понимать, почему Пятрас по сей день ни через своих, ни через чужих привета не передает? Что теперь думать Стасе, которая его ожиданием жива?
— Стасе туда-сюда. Стасе молодая. Забудется через год-другой... С Тарулисом.
— Забудется, как забылась Валюнасова Веруте в объятиях Аукштуолиса!
— Дело говоришь.
— Лучше скажи, что делать мамаше Пятраса, которая в Палабаноре пластом лежит...
— Хватит вздыхать! Пошли работать!
— Эх, ребята, вот бы так выпить по случаю субботы, вот бы промыть мозги от дурных мыслей! — вскричал Альбинас Кибис.
— Чего хнычешь, орясина?! Давай монету, водка найдется!
— А откуда монету взять, Умник Йонас, раз моя баба до последнего цента карманы подмела? Может, говорю, ваши бабы лучше?
— У всех бабы одинаковые, Альбинас. Хорошо бывало, когда работали за сотни миль...
— Может, ты, Кратулис, центами богат? Ты у нас счастливчик. Вдовец!
— Пошел ты, знаешь куда, Альбинас!
— Испортился наш Альтман, ребята. В долг больше не дает!
— Это тоже дело рук наших баб, Альбинас.
— А ну их к лешему! Никогда не женись, Рокас. Попомни мое слово. Работяге надо одному на свете жить.
— А может, мне попытать счастья у Альтмана, пока собственная баба не душит? — сказал Рокас. — У меня с Альтманом счеты не сведены после крестин Каститиса. Мне он в долг поверит. Никуда не денется.
— Так чего тут торчишь? Жми. Неси. Успокой сердца. Мы за тебя поработаем. Ты за нас отдохнешь. Мы выпьем — да к своим бабам, ты к чужим девкам. Только запомни, Рокас, сегодня у Альтмана — шабаш! Говори ему добрый вечер через заднюю дверь.
— А что мне папенька, Умник Йонас, скажет?
— Лодырь ты, сынок. Лентяй последний.
— Каким меня сотворил, таков я и есть. Лучше бы посоветовал своей крови и плоти, что делать: тебя одного слушаться или их всех?
— Да катись ты к черту!
— Слышите, ребята, с каким благословением иду! Запишете ли в братство землеконов Чюжаса, которого родной отец проклял?
— Запишем, не бойся. Только водки достань да приведи сюда Йонаса Кулешюса, Иоанна Крестителя всех пьяных босяков.
— Бегу.
Поплевал Альбинас Кибис на свои огромные ладони, а вслед за ним — все остальные, и принялись копать канаву. Умник Йонас-то копать не переставал...
— Гип!
— Гоп!
И чем яростнее вкалывали, тем больше свирепели, потому что Рокас все не возвращался и не возвращался.
— Ничего не выйдет, Умник Йонас.
— Так нельзя!
— Придется твоего сыночка ремнем крестить... штаны снимем, да ума прибавим!
— Бог в помощь. И я вам посодействую, — ответил Умник. — Не нахожу управы, ребята, на этого битюга. И зубами и рогами меня обогнал.
— Весь в мамашу... Сочувствую тебе, брат, — сказал доброволец Кратулис.
Прошел час. Два. Злость испарилась. Вернулась тревога. Может, медянка его ужалила? Может, нет больше нашего Рокаса среди живых? А мы-то его, несчастного, последними словами честим! Солнце-то вот-вот зайдет!
Полезли было землекопы из канавы помочь Йонасу Рокаса искать, но он сам, проклятый, с горки закричал:
— Мужики, погодите! Я живой!
Прибежал Рокас с четырьмя бутылочками да двумя селедочками в руках. Йонас Кулешюс, дескать, прийти не может, Марцеле от Пранукаса не отпускает. Обязанности крестителя передает Юозасу Кратулису, как старейшему из всех босяков, если не считать Умника Йонаса. Так что выпейте, мужики, по словам Горбунка, за здоровье Рокаса Чюжаса, чтоб легко ему было на земле жить и в пекле маяться, а Костантасу Крауялису, благодетелю нашему, да суждено будет в раю болотную жижу рыть и конца болота не находить. Вовеки веков аминь!
— Поросенок, ты уже нагрузился?
— Прости, папенька. С Кулешюсом в сенях одну бутылочку раздавили, — и, стукнув бутылочку о бедро, вышиб пробку и сунул горлышко отцу под нос.
— Что с тобой поделаешь... — вздохнул Умник. — Будь человеком, сынок... Не будь вором и не будь артистом... И, отмерив ногтем свою долю, запрокинул бутылочку.
— Какой есть — такой есть! Пейте, землекопы, за своего крестника и Пятраса Летулиса, моего друга! Он живой! Чует мое сердце!
— Тс-с! Не кричи! Бабы услышат!
— Дело говоришь. Устроят нам головомойку!
— Будь здоров!..
— Будь силен при лопате и при девке!
— Не приведи господи заболеть!
— За друга головой ручайся в беде!
— Зря словами не кидайся, что думаешь — держи за зубами.
— За твое счастье, землекоп свежеиспеченный!
— А что такое счастье, дяденька?
— Не знаю, братец. Только присказку своего отца в голове держу: «Счастлив тот, кто счастья не ищет».
— А мой папаша поговаривал: «Кому счастье суждено, тот и на печке найдет».
— Рокас, больше не пей!
— Буду, папа. Мой сегодня праздник!
— Пьют волы, пока не напьются, пьют землекопы — пока не выпьют!
— Ух ты, хороша!
Путешествовала бутылочка по кругу, пахло болото рожью...
Когда кончилась водка, иссякли пожелания, мужики снова вспомнили про обезглавленный труп. И в этот именно миг из кустов вылез человек с метлой на плече.
— Бог в помощь!
— Подходи поближе, добрый путник!.. Тьфу! Да это же Тамошюс Пурошюс...
— А что? Может, одного пьющего безработного вашей компании не хватает?
Как-то не по себе стало босякам. Затихли все.
— Чеши мимо, Иуда!
— А кого я выдал, Рокас Чюжас?
— Не выдал, так выдашь.
— На воре шапка горит? — Пурошюс вдруг сел верхом на метлу и заржал: — И-го-го! Не бойся, ворон ворону глаз не выклюет.
