— Ирод, отстань! Йонас, спаси!

— Чего тебе от моей бабы надо, Анастазас? — спросил Умник Йонас, увидев незваного гостя.

— Не от вашей бабы... От вашего ума, господин Чюжас, — ответил Анастазас, несколько растерявшись, и заикаясь объяснил, какие обстоятельства привели его сюда.

Умник Йонас не любил зря разевать рот. Схватил Анастазаса за шиворот, усадил к «радии» да напялил наушники. В наушниках зудело, гудело, пищало, трещало, мяукало и лаяло... И сиплый голос сквозь эту галиматью кричал чужие слова:

— На Ковно!

— Господин Чюжас, что это значит?

— Что?! Что?! Психическую атаку!..

— Иисусе, дева Мария... Ирод, выражайся яснее! — окончательно проснулась Розалия.

— Яснее быть не может. Польская шляхта собирается Каунас занять, война на носу.

— Быть того не может!

— Уши у тебя заросли, шаулис? — в ярости крикнул Умник Йонас.

— Иисусе, дева Мария, что теперь будет, отец? — простонала Розалия. — Ни одного ребенка дома! Чуяло мое сердце беду... Йонас, ради бога... Беги в Цегельне, забери у Блажиса нашего Рокаса... Хоть один ребенок пускай при нас будет. Хоть один.

Анастазас не стал больше слушать рыдания Розалии. Пулей метнулся в дверь. Влетел в дом шаулисов и завопил:

— Встать! Поляк атакует!

— Кто?

— Где?

— За оружие, ослы! — и первым бросился к пирамидке. — Господи... где винтовки?..

— Анастазас, тебе приснилось или в голове помутилось? — спросили все пятеро шаулисов, проснувшись одновременно.

— Оружие вы проспали, дуралеи! — взревел Анастазас и ударил кулаками в стенку. — За мной!

И побежал. Однако сам не знал, куда бежит. А когда прибежал-таки, увидел, что перед ним маячит каланча.

— Руки вверх! — лязгнул затвором винтовки Дичюс, высунувшись из окопа и до тех пор не подпускал, пока Анастазас не вспомнил пароль:

— Вильнюс наш!

— Смерть полякам!

— Что видно на польской стороне?

— Темно, как в кишке у нищего!

— Господи помилуй, — простонал Анастазас, упав ничком на бугорок окопа и уткнувшись воспаленным лбом в сырой песок. — Кто мог выкинуть такое свинство? Кто?..

Шаулисы, став в кружочек, опустили головы и руки. Сами не знали, ни что делать, ни что думать. Какой позор! Что будет, когда Чернюс узнает, когда Мешкяле?.. Малого не хватало, чтобы Анастазас выхватил из кобуры револьвер и пустил себе пулю в висок. Но в стороне дома богомолок некстати запел петух, подбросив Анастазасу дьявольскую мысль:

— Это дело Розочек!

Подозрение еще больше усилилось, когда шаулисы, возглавляемые Анастазасом, ворвались в курную избенку двойняшек, но их не обнаружили.

— Гадюки полосатые!

— Жабы косоглазые!

— Ну погодите. Получите по заслугам.

Под утро, когда двойняшки наконец явились домой, шаулисы набросились на них, будто ястребы. Повалили на пол, лупили ремнями куда попало и яростно вопили:

— Где спрятали?

— Где?

— Показывайте!

Корчились сестры, скулили, кусались, но ни слова не говорили. Только когда одна из них, вынырнув из юбки, улепетнула в дверь, весь городок услышал ее голос:

— Люди! Ратуйте! Разбойники!

— Держите ее, ребята! — крикнул Анастазас, в ярости раздирая юбку...

И посыпались... И посыпались из юбки зашитые в поясе золотые монетки... Царские...

— Продали наши винтовочки!

— Продали, гадюки!

Шаулисы тут же вытряхнули из юбки вторую сестру. У той юбка была пустехонька. Только черными молниями уносились из складок блохи. Вторая двойняшка убегать не стала. Увидела, что это не разбойники, а свои... шаулисы. От удивления так и шлепнулась на пол посреди избы. Ничего не могла она понять. Не могли понять и все сбежавшиеся к дому зеваки, что здесь творится, пока не примчались Микас с Фрикасом и двойняшки, наконец-то обретя дар речи, принялись объяснять, что ничего они не воровали и ничего краденого из Кукучяй не выносили, а пытались сегодня пробиться через границу к своим братцам. Но за рубежом столько польских солдат, лошадей да пушек, что в полях черным-черно... И дух с той стороны какой-то противный идет, не то паленых ногтей, не то недосоленого мяса. Видать, поляки литовцев огнем пытают...

А насчет золота, господа шаулисы, просим зря панику не поднимать. Сестры носят его на себе еще с тринадцатого года, когда братцы им их приданое золотыми десятками выплатили и отпустили на божий свет богомолками. Из десятка монет каждая из сестер по сердечку отлила. Сердечко одной в Вильнюсе у образа матери божьей Островоротной, а другой — в Ченстохове. Остальные монетки они в пояс зашили и дали обет святой — до конца дней своих каждый год в день поминовения усопших заказывать по молебну за упокой души старшего брата и других солдат, без вести сгинувших в войнах... Как видите, золотишко у одной сестры уже кончилось, а у другой — еще не почато. Если их словам не верите, идите к настоятелю Бакшису. Он-то подтвердит, что сестры Розочки не вруньи.

Микас и Фрикас прикусили языки. Один только Анастазас на слово сестрам не поверил, упрямо требовал показать, где спрятаны винтовки, грозился обеих будто сучек пристрелить, пока, наконец, господин Гужас, притащив из темноты свое брюхо, не спросил у шаулисов:

— Кто вчера вечером стоял у вас на посту?

— Я, — ответил Анастазас.

— Он, — подтвердили шаулисы.

— Очень хорошо, — сказал Гужас. — Тогда ты, Анастазас, и ответь нам, куда делись винтовки. Зачем сестер истязаешь?

Поскольку Анастазас смущенно замолк, Гужас снова спросил:

— Давай начистоту — вздремнул?

— Нет.

— Значит, пост оставил?

— Оставил.

— По какому делу?

— По малому, — окончательно убитый, простонал Анастазас.

— А ты знаешь, Анастазас, что для часового не может быть ни больших, ни малых дел?

— ...

— А ты знаешь, Анастазас, что за такое бывает?..

— Что же, что, боже ты мой? — простонала мать Анастазаса.

— Долгий срок тюрьмы или короткая смерть через расстрел, — сурово сказал Гужас и рассказал про сходный случай из войн за независимость, когда его товарищ по роте лишился головы, не вовремя помочившись, извините за выражение... Призадумайтесь, какое сейчас время! Поляки предъявили Литве ультиматум, а вы остались с голыми руками. Военно-полевой суд тебе грозит, Анастазас, за такое... Моя обязанность тебя арестовать.

— Нет, нет, нет! — завопила Тринкунене, упав на колени, обняла ноги Гужаса и зарыдала.

Вслед за ней зарыдали все до единой бабы. Хотя Анастазас и человек никудышний, бродячих псов и кошек стреляет, детей ногами пинает, но... да останется смертная казнь для убийц.

Первой бросилась умолять господина Гужаса жена Умника Розалия, чтобы тот смилостивился над Анастазасом, у которого от холостого состояния уже давным-давно рассудок помутился. Сам ведь не знает, что говорит и что делает. Ведь сегодня после полуночи он Розалию в кровати чуть было не исцарапал пуще, чем сестер Розочек. Хорошо еще, что Йонас дома был, защитил, «радией» успокоил.

— Ведьма. Блудница. Чем сама пахнет, тем другого мажет.

— Ирод! Будто забыл, что к нам приходил, что меня до смерти напугал?

— Приходил. Но никого не пугал. Сама ты испугалась. Ничего я тебе не сделал. У меня был один вопросик к Йонасу.

— Ах ты, бедненький! — простонала Розалия. — Дурак лучше умрет, чем признается, что дурак. Делайте с ним, что хотите, господин Гужас.

— Анастазас, я не спрашиваю, зачем ты приходил к госпоже Розалии после полуночи, — торжественно заговорил Гужас. — Я спрашиваю, все ли были у тебя дома, когда ты покинул пост?

— Все, господин Гужас.

— Взять его! — сказал Гужас.

Анастазас схватился за кобуру револьвера, но не успел. Микас и Фрикас заломили руки, шаулисы выдернули ремень из штанов и отстегнули помочи. Хотели и погоны сорвать, но Гужас не позволил. Новый китель пожалел. Полицейские тащили, друзья толкали, а Анастазас брыкался, пока не запутался в упавших штанах. Тогда шаулисы взяли его на руки и отнесли в кутузку... Напрасно сторож кутузки Тамошюс Пурошюс старался его добрым словом утешить через волчок, напрасно Тринкунене приносила отвар валерьянки и совала в оконце. Анастазас волком выл и требовал тотчас же вызвать Чернюса или Мешкяле. Но Чернюс, услышав, какая беда постигла его шаулисов, прикинулся больным, а Мешкяле, как оказалось, вчера вечером отбыл в Пашвяндре охранять графа Михалека, который по ночам страшно боится нападения поляков... Анастазасу не осталось ничего другого, как бегать по камере и успокаивать себя стихами, которые выучил еще в детстве.