— Деловые американцы как раз и подвели, — усмехнулся он. — У вас и подводят по-деловому.

Перед самым обедом на горизонте проступила темная точка, которая быстро увеличивалась в размерах и вскоре превратилась в очертания идущего полным ходом военного корабля. Его острый форштевень решительно рассекал волну. Красиво шел корабль! Белые пенистые крылья по его бортам создавали впечатление невесомости, хрупкости, изящества — словно большая морская птица летела на встречу с «Онегой». Как было бы приятно и даже радостно смотреть на это элегантное украшение морской пустоты, если бы корабль не торопился за тем, чтобы насильно отобрать у «Онеги» трех прижившихся на ее борту хороших людей.

В нескольких кабельтовых от «Онеги» корабль, вдруг накренившись на левый борт, сделал плавный маневр, меняя курс, и теперь шел уже параллельно, опустив крыло пены у форштевня, — сбросил скорость. С самого клотика грот-мачты до ватерлинии он был одноцветно сер, только на мачте ярко полыхал, празднично оживляя солдатскую строгость облика корабля, большой, броско полосатый, в четком сочетании синего, белого и красного флаг Соединенных Штатов Америки. Казалось, этот корабль, такой подтянутый, такой юношески порывистый в очертаниях корпуса, мачт, ракетных установок и пушек на палубах, пришел пофлиртовать с мирной белобокой неуклюжей «Онегой», которая так стосковалась по общению в своем долгом морском одиночестве.

— Средний сторожевик! — определил кто-то из моряков.

Из раскрытой двери ходовой рубки слышался квакающий английский — по радиотелефону шли переговоры со сторожевиком.

— Палубной команде на спуск катера! — прогремев в динамиках голос капитана.

Ага! Значит, отправку гостей взяли на себя мы. У Кулагина поначалу было иное предложение: раз американцы явились силком забирать своих, пускай и катер свой присылают. Капитан распорядился иначе: мы не сдаем их с рук на руки, а провожаем. А гостей положено провожать по чести. Таковы традиции.

Еще через несколько минут над «Онегой» затрепетали на ветру четыре пестрых полотнища флажковой азбуки.

— Что это значит? — поинтересовался Чайкин у Мосина.

— Это вроде бы приветствие… — неуверенно пробормотал первый помощник и в раздумье почесал за ухом. — По правилам положено. Мы обязаны первыми приветствовать военное судно. Но в данной ситуации…

— Что значит в данной ситуации? — перебил Чайкин, которому было интересно все.

Мосин пожал плечами, бросил неуверенный взгляд на стоящего рядом Смолина.

— …В данной ситуации можно было бы и без особых любезностей. Но так распорядился капитан. А он — власть!

В ответ на привет «Онеги» на мачте сторожевика почти сразу же взлетели ввысь точно такие же флаги, а к ним еще один лишний, шестой. Но что означал шестой, Мосин не знал.

Через полчаса судовой катер с бодро тарахтящим мотором и солидно восседающим на корме у руля Рудневым стоял у раскрытого люка лацпорта.

Провожающие собрались на кормовой палубе. Матросы носили к борту вещи отбывающих. К личным их чемоданам присоединили картонную коробку из-под пепси-колы.

— Что это? — удивился Томсон, когда коробку перед тем, как отнести на катер, торжественно, как приз, поставили перед ним на палубе.

— Ленты! — с нарочитой невозмутимостью пояснил Золотцев. — Копии магнитных лент из вычислительного центра. Здесь все, что мы наработали за эту неделю на полигоне. — Золотцев улыбнулся, и дужки его очков бодро сверкнули в солнечном луче. — С вами наработали! — подчеркнул он. — Так что это принадлежит вам по праву. Берите! Владейте!

Выслушав перевод, Томсон кивнул:

— Спасибо, сэр! Это великодушно. И по-товарищески. — Он наклонился, поднял коробку, потряс на руках, словно проверяя ее тяжесть, подмигнул Золотцеву. — Ого! Неужели мы с вами столько бумаги намарали? Выходит, все-таки не зря нас кормил кок.

Томсон отдал коробку подошедшему матросу и протянул Золотцеву маленькую сухую руку:

— Будем считать, что все же это не самое последнее слово ученых. Спасибо!

— Наверное, ученым есть еще что сказать, — в тон ему ответил Золотцев и тоже поблагодарил: — Спасибо!

Томсон подошел к Солюсу.

— А вдруг встретимся и мы с вами, академик? А? Почему бы нет?

— Всякое бывает… — пожал плечами Солюс. — Хотя вряд ли. Возраст!

Томсон кивнул.

— Вы правы, у нас с вами, коллега, все, все уже позади! Увы! — задумчиво провел рукой по подбородку, показал глазами на собравшихся на палубе. — А вот как у них? Есть ли у них что-то впереди?

— Будем надеяться, — проговорил Солюс. — Другого нам с вами не осталось — только надеяться. Хотя дела не столь уж веселые…

Он отстраненно взглянул куда-то за борт в океанскую даль, потом медленно перевел взгляд на американца.

— Думается, все это потому, что мы с вами, коллега, что-то упустили. Что-то очень важное…

Американец кивнул:

— Вот! Вот! В этом я тоже убежден. В чем-то мы сработали не так, как стоило бы. И им, этим парням, теперь придется немало поправлять. За нас. За наш недосмотр.

— Трудно поправить. Трудно, но можно…

— Можно! Еще можно!

— Значит…

— Значит, не будем вешать наши старые носы!

— Не будем!

И два старика шагнули друг к другу с протянутыми руками и улыбнулись неяркими угасающими улыбками.

Потом Томсон поочередно пожал руку каждому пришедшему на проводы и каждому говорил по-русски:

— Спасибо!

— Спасибо! — говорили ему в ответ.

Клифф Марч и Клод Матье тоже попрощались с каждым за руку. Смолин был для Клиффа предпоследним.

— Мне будет тебя не хватать, Кост! — Под его усами медленно проступила слабая улыбка. — К тому же ты мне так и не объяснил, что это за штука «условные обозначения».

Смолин рассмеялся:

— Это, Клифф, так просто не объяснишь. На это время нужно. — Он показал взглядом на трепещущие на мачте полотнища флажковой азбуки. — Вот тоже «условные обозначения». Условно приветствуем друг друга! В нашей жизни немало условного.

— Ты прав. Немало. И к сожалению, многих условностей надо придерживаться.

— Иначе расшибешь лоб, — кивнул Смолин. — Ну, что ж, если хочешь, чтобы я тебе растолковал значение этой русской фразы во всех ее оттенках, нам придется, Клифф, встретиться еще раз.

Марч хлопнул Смолина по плечу.

— Кто тебе сказал, Кост, что я против?

Последней, к кому подошел Марч, была Алина Азан. Она стояла в сторонке от всех, словно стеснялась в эти минуты расставания быть на виду. Клифф протянул ей руку и неожиданно для присутствующих сказал по-русски:

— Сейчас есть очен плёхой минут, Элин. Очен плохой минут!

Алина вдруг порывисто подалась вперед и ткнулась лицом туда, где под бородой должна быть его щека. Одной рукой он слегка прижал женщину к себе и тут же отступил, словно испугался собственной вольности. При этом из-за уха выпал прятавшийся в волосах карандаш, покатился по доскам и скрылся в щели. Кто-то бросился его поднимать, но Клифф протестующе поднял руку:

— Не надо! Пускай останется пока здесь! Я за ним еще вернусь!

Все рассмеялись, а он, прощально кивнув провожающим, резко повернулся и решительно направился к трапу, словно этой решительностью пресекал в самом себе всякие расслабления чувств.

Алина Азан подошла к капитану:

— Можно, я провожу их на катере до корабля?

Лицо капитана было непроницаемым. Между плотно сомкнутых губ вдруг образовалась щель:

— Ни к чему!

Когда отбывавшие уже прыгнули в катер и Руднев готовился отдать швартовый конец, на кормовой палубе появилась буфетчица Клава. Она держала в руках трехлитровую банку, закрытую пластмассовой крышкой. В банке плескалось нечто янтарно-желтое, густое и, наверное, горячее — снизу Клава поддерживала банку полотенцем.

— Подождите! — крикнула она, подбегая к борту и поднимая банку над головой. — Подождите! Вы забыли сегодняшние порции борща. Только что сварили. Вот, берите! Ваше законное довольствие!

Кто-то подхватил банку, передал другому, тот третьему, и вот она уже на катере в руках Руднева. Тот осторожно, с шутливой торжественностью, как нечто особо ценное, поставил ее на дно катера: