А коли Америка — оппонент не только такого вроде бы отвлеченного понятия, как государство, но и твой личный, каждый хочет оказаться с ней с глазу на глаз, вглядеться в ее лицо, сделать собственный вывод, что от этого лица можно ему ожидать.

Совещание подходило к концу, Золотцев уже подводил итог в заключительном слове, когда на его столе зазвонил телефон. Начальник экспедиции взглянул на телефон с упреком, он не любил, чтобы его перебивали, и трубку не снял. Однако телефон не унимался — звонил и звонил, казалось, вот-вот от нетерпения подпрыгнет на столе.

Наконец Золотцев не выдержал, потянулся к трубке. Вызывали Кулагина.

Выслушав кого-то, Кулагин наклонился к капитану, что-то быстро ему сказал, и в следующий момент, ничего никому не объясняя, оба вышли. Лицо Золотцева потускнело. Было ясно: на судне что-то произошло. Подтверждая это, в каюте погасли плафоны, и тут же вспыхнула одинокая лампочка над дверью — аварийное освещение.

Над головами людей стыла странная тишина, и в этой тишине было нечто новое, необычное, угрожающее. И вдруг Смолин понял — не дрожала под ногами палуба, не было привычного стука машины где-то в самых глубинах судна. Они услышали, как мимо двери каюты протопали чьи-то торопливые шаги — бежали, должно быть, с мостика. Одинокая лампочка у двери, тусклая и слабая, напоминала о больничной тоске и сиротстве.

— Ну и сколько это будет продолжаться? — спросил неизвестно кого Золотцев и постучал костяшками пальцев по столу, словно призывал неведомых нарушителей к порядку.

Они подождали еще несколько минут в тревожном молчании.

— Я же говорил!.. — вдруг строго произнес Чуваев, но никто не понял, что он имеет в виду.

— Нет! Все это мне не нравится, — поморщился Золотцев, — не нравится!

Поднялся из-за стола, прошел в соседнюю комнату, где был телефон, набрал помер.

— Что там стряслось? — недовольно спросил кого-то. Выслушав ответ, протянул: — Понятно…

Возвратившись в гостиную, тяжело опустился в свое кресло во главе стола. Лицо его застыло, и он стал похож на Будду в очках.

— Не очень-то веселая история, друзья, — выдавил упавшим голосом.

Оказывается, случилась поломка в машине.

— Серьезная? — спросил Смолин у Крепышина, осведомленного во всех судовых событиях.

Тот значительно округлил рот:

— Не то слово! Еще какая! Это же машина! Наши жизни в море зависят прежде всего от шестеренок и коленчатых валов. Такой нынче век.

За ужином Клифф Марч, который тоже интересовался на «Онеге» решительно всем, дал Смолину исчерпывающую информацию. По его мнению, ничего страшного не произошло. Просто треснул ведущий вал механизма, регулирующего шаг гребного винта. При обычной погоде не столь уж опасно, при шторме хуже, при сильном шторме — не выгребешь против ветра. Но зачем исходить из худшего? Худшее надо учитывать, но действовать так, будто даже это еще не самый край и настоящие парни всегда найдут выход из положения.

Это была жизненная философия стопроцентного американца, которого с детства приучают в любой обстановке ради собственного благополучия быть готовым бросить вызов обстоятельствам.

«Настоящие парни» с «Онеги» искали выход. Вместо вышедшего из строя решили поставить запасной вал, правда, некачественный, бывший в употреблении. Нужен, конечно, другой, более надежный. Все это Клиффу Марчу объяснил Кулагин. По просьбе старпома Марч по радио передал в США в какую-то знакомую ему фирму заказ на новый вал. Так что в Норфолке теперь «Онегу» будет ждать не только конденсатор для спаркера, но также и вал для винта.

— Все о’кэй! — Марч сделал небрежный жест рукой, который означал, что дело пустяковое и над ним не стоит ломать голову. — Озадачиваться нужно другим…

— Чем именно?

Клифф уставился задумчивым взглядом в стол, потом, как бы нехотя, разъяснил:

— Не люблю политическую трескотню. Всегда от нее сторонился. А теперь приходится с трескотней считаться. И она тревожит меня в данную минуту больше, чем вал в генераторе.

— Что-нибудь еще случилось?

— Еще. Слушал радио. Вчера в Нью-Йорке совершено нападение на представительство вашего Аэрофлота. Взорвана бомба. Двое ранены. — Он поднял внимательные и печальные глаза на Смолина. — Видишь, Кост, уже взрываются на нашем фронте бомбы. Пока маленькие.

— С малого все и начинается.

— Значит, надо быть готовыми ко всему?

— Не знаю… Похоже на то.

Они помолчали. Неожиданно Клифф весело сообщил:

— А я сегодня выразил официальный протест. — В голосе его прозвучала гордость.

— Протест? Кому же? — удивился Смолин.

— Джентльмену с голубыми глазами, мистеру Мосину. Я сразу понял, что он у вас главный политический босс. Разве не так?

Смолин замялся. Подтвердить? Не секрет же! За версту видно, кто есть Мосин. Но тогда Клифф задаст следующий вопрос, зачем он?

— Конечно, босс, — обронил неохотно. — Раз уж первый помощник капитана.

Марч кивнул:

— Вполне приятный человек. Так хорошо улыбается. Но честно говоря, Кост, он для меня — еще одна загадка на «Онеге». Не могу понять, что делает на судне. Я никогда его не видел на мостике на вахте. Просто ходит по палубам или сидит в каюте. У всех на борту столько работы, а он вроде бы не у дел. Как пассажир. За что же тогда деньги получает? — Американец бросил быстрый взгляд на собеседника и прижал руку к сердцу. — Пожалуйста, Кост, извини мое любопытство. Я вовсе не собираюсь что-то выпытывать. Не говори, если не хочешь. Или… не можешь…

Вот именно, лучше об этом не говорить. Да и что скажешь? Смолин и сам не очень-то понимает оправданность существования на борту первого помощника. Стенные газеты к праздникам, вечера отдыха, составление списков на увольнение на берет… Но ведь это может делать любой из командного состава в качестве дополнительной служебной или общественной обязанности. Надо ли возить по всей планете человека, который в экипаже самый незанятый? На «Онеге» еще можно как-то оправдать присутствие помполита — коллектив большой. Здесь первый помощник вроде культурника-массовика. Но ведь Мосин в этой роли ходил и на танкерах. А там два десятка душ — весь экипаж. Зачем им массовик? Гонять с трибуны сквозняки? Бдеть неусыпно? Не дорого ли такое бдение обходится государству? Ведь помполитов во флоте — тысячи. А что касается политического влияния в коллективе — есть на борту коммунисты, есть их партийный секретарь, есть просто советские люди, которые тоже заслуживают доверия. Оказывается, заслуживают, да не очень. И вот на всякий случай к ним в пригляд — специального освобожденного от всех судовых дел комиссара. Чтоб бдел за всех!

Обо всем этом Смолин думал не раз, удивляясь все новым и новым странностям, с которыми сталкивался на борту «Онеги». Но не обсуждать же все это с американцем Клиффом Марчем. Как говорится, собственные болячки самим и врачевать.

— Ну и что за протест ты выразил, Клифф, первому помощнику?

— По поводу невнимания к нам. Мы привезли вам в подарок столько фильмов не для того, чтобы их держали под замком. Это наш вклад в культурное общение, — он усмехнулся, — в разрядку. А их почему-то не показывают. Я спросил мистера Мосина: почему? Это же, извините, невежливо — даже не взглянуть на подарок, у нас в Америке так не принято. И еще раз уверил вашего политического босса, что в фильмах нет никакой политики. «А секс?» И в этом тоже его успокоил: секс в пределах дозволенного для девиц младшего курса колледжа.

В зарослях бороды Клиффа невидимо задрожал смех.

— Так вот, завтра начинается неделя американских фильмов на борту «Онеги». Вашему Чайкину поручено приготовить красочную афишу. — Клифф бодро тряхнул головой: — Культурный обмен помогает взаимопониманию! Кажется, так пишут в газетах. Ты, Кост, получаешь шанс познакомиться с образчиком американской поточной кинопродукции, которая приучает американца ни о чем не думать. Первым будут крутить «С тобой навсегда» — за многообещающее название.