К вечеру стало известно, что Москва продлила рейс «Онеги» на три дня.
Глава двадцать первая
ДЕНЬ, КАК ВЕЧНОСТЬ
Мосин нерешительно потоптался у входа в лабораторию, осторожно приоткрыл дверь.
— Просьба есть, Андрей Евгеньевич… — Он впервые обратился к Чайкину по отчеству. — Дельце небольшое… Знаю, как вы заняты, ко видите ли… Во вторник будет важное событие, восемьдесят лет академику. Нам бы дружеский шарж для стенгазеты…
Говоря все это, помполит смотрел не на Чайкина, а на Смолина, полагая, что все зависит от него.
Смолин молчал, так же как и Чайкин.
Мосин устало опустился на стул и, понизив голос, будто кто-то мог их подслушать, продолжил:
— Ладно! Так и быть, скажу! Только вам, доверительно. Завтра академику наверняка дадут звездочку. Есть сведения, ясно? Завтра надо ловить Московское радио!
— А за что? — спросил Чайкин.
Мосин коротко рассмеялся:
— За что, спрашиваете? Думаете, он только в рыбьих мозгах ковыряется? Вы даже не знаете, какой это человек! В свое время его специально посылали в океан на научном судне в то место, где американцы стали захоранивать на дне радиоактивные отходы. Именно он, академик Солюс, возглавлял специальную экспедицию наших биологов. И они доказали, что такие захоронения смертельно опасны для животного мира океана. А потом Советский Союз представил аргументированный доклад в ООН. И там вняли нашим доводам.
Помполит торжествующе оглядел своих собеседников:
— Теперь вам ясно, какой это человек? Государственного калибра! Ему тогда за это даже орден Ленина дали. Только о его роли в том деле не распространялись…
— Почему? — удивился Смолин. — Наоборот, как раз надо было распространяться! И по всему миру! Раз такая важная для человечества акция!
Выразительно поджав губы, Мосин долгой паузой подчеркнул значительность своего ответа:
— Так уж было решено, уважаемый Константин Юрьевич. И решили не на нашем с вами уровне, а куда повыше! А там знают, что делать!
И снова Смолин восхитился академиком. Вот, оказывается, кто такой Солюс! Чудаковатый старец, у которого все в прошлом, как думают некоторые на «Онеге». Вот какое у него прошлое! Какие категории научного мышления — планетарные! А еще утверждал, что далек от политики!
— Как раз обо всем этом и в вашу юбилейную газету!
Помполит снисходительно улыбнулся:
— У вы! Не положено! Указаний соответствующих не поступало. Перед отходом в рейс мне все это в горкоме, так сказать, для служебного пользования сообщили. И я вам тоже сугубо конфиденциально. И только потому, что газету надо срочно выпускать. Надеюсь, понимаете меня?
На этот раз он посмотрел уже на Чайкина.
— Понимаю… — закивал тот и в волнении подвигал кадыком. Чайкину было приятно оказанное доверие: приобщили к государственному секрету!
— Раз так, брошу все остальное, а это сделаю! Обещаю!
Такая милая женщина Алина Азан вдруг прослыла на «Онеге» злым демоном. Чуваеву перед спуском его аппарата испортила настроение, теперь вот им — Чайкину и Смолину. На подходе к Карионской гряде метеолаборатория получила по радио факсимильную карту, на которой неровные кольца изобар свидетельствовали о том, что вероятен циклон. И глубокий. Но пока не ясно, в какую сторону устремится.
Алина неторопливо, как бы нехотя, расстелила каргу перед Смолиным и Чайкиным, и ее светлые холодноватые глаза потемнели в печали, словно именно она была виновата в столь нелепом в такой момент капризе погоды.
Пришел Кулагин, уперевшись в край стола крупными, покрытыми рыжеватой шерсткой руками, молча склонился над картой, помурлыкал себе под нос в задумчивости, прокашлялся, словно готовился вынести окончательный приговор. Все смотрели на него и с тревогой и с надеждой, будто он мог что-то изменить в этом зловещем порядке колец и линий на карте.
— М-да… Картинка не из веселых.
И, обернувшись к Азан, прямо глядя ей в глаза, сказал:
— На вас, Алина Яновна, мне куда приятнее смотреть, чем на эту карту.
Белокожее, почти не поддававшееся загару лицо Алины мгновенно вспыхнуло румянцем, она торопливо отвела глаза в сторону, а Чайкин незаметно ухмыльнулся в кулак.
— Шторм так шторм! Переживем как-нибудь, — продолжал Кулагин, поглядывая с легкой усмешкой с высоты своего роста на маленькую хрупкую Алину. — А скорее всего обойдет сторонкой. Ведь как у вас: либо дождик, либо снег. Верно? Ничего, дорогая Алина, постоянного в жизни нет. Все на свете переменчиво. Разве не так?
— Не все! — ответила она твердо. — Не все!
Кулагин погодил, склонив голову набок, словно обдумывал ответ, потом, уже ни на кого не глядя, направился к двери.
— Идем прежним курсом! — бросил на ходу. — Думаю, что от циклона удерем.
К вечеру они вошли в район Карионской гряды. Где-то впереди по курсу были острова, от которых все другие суда шарахались, как от убийц. «Онега» держала путь прямо на гряду.
Перед ужином возле дверей в столовую команды вывесили лист ватмана, на котором под размашисто выведенным голубым фломастером словом «молния» сообщалось:
«Внимание! Внимание! «Онега» вошла в один из самых неисследованных районов океана. Мы все уверены, что созданная товарищами Смолиным и Чайкиным сказочная машина под названием спаркер, подобно молнии, высветит самые тайные тайны, погребенные во мраке океанской пучины. Желаем товарищам Смолину и Чайкину успехов в их эксперименте!»
Увидев «молнию», Смолин поспешил к Мосину. Тот сидел за столом, несмотря на духоту, обряженный в нейлоновый спортивный костюм, и одним пальцем что-то выстукивал на машинке. В каюте пахло крепким спортивным потом и цветочным одеколоном.
— За рекламу нашей работы спасибо! — сказал Смолин. — Но текст не точен. Спаркер изобрел Чайкин. Я ему только помогал в наладке. Зачем же вы его поставили на второе место?
Мосин наморщил лоб:
— Да ведь я как положено — по старшинству. Вы все-таки доктор наук, а у него еще и звания никакого нет, да и по возрасту…
— Но именно он, Чайкин, изобрел этот аппарат. А что получилось? Публично принизили достижение молодого ученого. Лучше снимите! И вообще, к чему вся эта трескотня?
— У нас на танкерах как какое трудовое достижение — сразу «молния»! Для воспитания коллектива. — Мосин вздохнул. — А здесь и не поймешь, как вас всех воспитывать. У каждого своя амбиция. — Он встал из-за стола.
— Ладно, сниму! Чайкин тоже просит снять.
— Чайкин просит?!
— Да, полчаса назад приходил. С обидой. Говорит: либо переправьте, либо снимите вовсе!
— Вот оно что!
Мосин с усмешкой кивнул:
— Так-то, Константин Юрьевич! Как говорится, се ля ви. Порой и людям науки очень даже по душе эта самая «трескотня», как вы изволили выразиться.
«Се ля ви! Это верно, — с горечью подумал Смолин. — Давно пора бы уразуметь, что жизнь складывается не только из весомых плит, все больше из кирпичиков да камушков, из всякой мелочишки. Надо же, Чайкин обиделся на дурацкую «молнию»! Чайкин, который сотворил сказочную машину!»
Чайкин сидел у осциллографа и рассматривал снятую с барабана ленту. На шум открываемой двери он даже не обернулся. Знал, что пришел Смолин. Не отрывая взгляда от ленты, сказал:
— Даже не верится. Пробили кору запросто, как яичную скорлупу. А что будет ночью, когда подберемся к самой преисподней и запустим спаркер на полную мощность!
С утра многие звонили, интересовались, но Смолин всех безжалостно обрывал, не снисходя до ответов даже на самые короткие вопросы. Ответил только Солюсу, который сказал, что не может заснуть, потому что волнуется за их эксперимент.
— Волнуйтесь, Орест Викентьевич! Волнуйтесь! — поощрил его Смолин. — Завтра, надеюсь, мы станем вашими конкурентами, отыщем в океане нечто такое же неожиданное, как ваша золотая рыбка.
— И дадите этому неожиданному название?
