— Говорит, нельзя пренебрегать интересами коллектива, а, мол, эти самые брахиоподы — пустяк.

Золотцев сокрушенно покачал головой:

— И Чуваев недоволен: мол, из-за каких-то ничтожных морских тварей…

Золотцев выразительно развел руками, уголки его губ дрогнули.

— Если бы вы видели, какими глазами при этом обсуждении смотрела на меня Корнеева! Только смотрела — и ни слова!

— Но, как вы любите говорить, всегда можно найти выход из положения…

— Я и нашел его. — Золотцев помедлил… — Будем проводить полигон Корнеевой!

Смолин не смог сдержать радости:

— Правильно!

Золотцев грустно улыбнулся:

— А во что мне это обошлось! Уговаривал, убеждал, давал посулы, извивался ужом. — Он поднял глаза и почему-то с укором взглянул сквозь стекла очков на Смолина. — А вы, Константин Юрьевич, меня не хотите понять.

— Откуда вы взяли? — удивился Смолин.

— Не хотите! — упрямо повторил Золотцев. И в его опущенных плечах, в тяжелых складках не поддавшейся загару кожи на лбу, даже в короткопалых белых, рыхлых, будто набитых опилками, кистях рук, безвольно лежащих на столе, Смолин вдруг разглядел что-то стариковское, бесконечно усталое. И ему впервые стало Золотцева жалко.

Двое суток выли на палубах лебедки, скрипели тали, «макая» в море тралы. Судно то и дело меняло свое местонахождение в поисках уголков, где эти самые брахиоподы могут прятаться. Извлекали один трал за другим, и все они оказывались пустыми — только временами обнаруживались в них губка или водоросли — опять пожива для Файбышевского и Лукиной, да ненароком забредшая в сеть невзрачная рыбешка — добыча для Солюса. Брахиопод не было. А ведь, по всем расчетам, они должны обитать именно здесь, причем такого типа, которого в коллекции Корнеевой нет, у японца и американца есть, а у Корнеевой нет. Значит, развитие брахиоподного дела в СССР притормаживается.

— Расскажи, что это за зверь такой — брахиопода! — остановил на палубе Смолин Лукину. — Ты же биолог как-никак.

Она усмехнулась:

— Вот именно — «как-никак». Ни то, ни се!

Он пропустил мимо ушей ее иронию.

— Неужто так уж важно срочно изучать эти самые брахиоподы?

Ирина скривила губы:

— Для тебя важны твои литосферные плиты, для Корнеевой ее брахиоподы. У тебя масштаб планетарный, у нее — размером с наперсток. А все наука! И неизвестно, которая важнее.

— Ты права! — поспешил согласиться Смолин, невольно любуясь благородным негодованием Ирины. — Туго ей сейчас приходится…

— А как ты думал! Все на Валю глядят исподлобья. Особенно моряки. Танжера, видите ли, лишила! Ей какие-то скользкие твари со дна надобны, а им кожаные пальто по дешевке с танжерских барахолок! На Вале лица нет. Неудача за неудачей!

Смолин отправился на корму, где шло траление. Вид Корнеевой действительно вызывал сочувствие. Круглое ее лицо осунулось, потемнело и словно вытянулось, глаза затравленно поблескивали, как у беззащитного зверька. Такое впечатление, будто только что похоронила кого-то. Еще бы! Трал за тралом — и все пусто. А ведь она не один год ждала своего звездного часа возле этого самого экзотического острова под названием Альборан.

К вечеру другого дня вытащили последний трал. Его сетчатая бородка была разодрана — за что-то зацепился на дне, — и подставленный под трал противень снова оказался пустым.

Корнеева застыла возле безжизненно повисшей на крюке сети трала, как перед знаменем разбитого полка, — скорбное олицетворение неудачи. Стоявший недалеко Крепышин нарочито медленно извлек из кармана куртки свой служебный блокнот ученого секретаря, так же неспешно вытащил из другого кармана шариковую ручку и почти торжественно, как художник, бросающий последний мазок на полотно, сделал в раскрытом блокноте пометку:

— Двухсуточный эксперимент под кодовым названием «Брахиоподы» завершен в… — Он взглянул на наручные часы. — В семнадцать тридцать четыре.

Не глядя на Корнееву, обронил с наигранным пафосом:

— Как говорят ученые, даже отрицательные результаты науке на пользу…

К Корнеевой подошел руководивший тралением боцман Гулыга. Его лоснящаяся от пота щекастая физиономия неловко удерживала осторожную сочувственную улыбку. Легонько коснулся пятерней плеча Вали, пробурчал:

— Не переживай, милая! Плюнь! Подумаешь, тоже, беда! Потерять хуже, чем не найти! В другой раз найдешь эти свои козявки, как их там, бишь… пра…

— Брахиоподы, — медленно произнесла Корнеева и вдруг, порывисто прижав к лицу широкие ладони, разрыдалась. К ней подбежала Лукина, обняла за плечи и, нашептывая что-то утешительное, повела в каюту.

Стоящий рядом со Смолиным Чуваев невозмутимо подытожил случившееся:

— Делом надо заниматься! Делом!

Сухопутному человеку не так-то легко привыкнуть к корабельному образу жизни. Сразу в него и не вникнешь. Первое время тыкаешься по незнанию туда, куда тебе не следует соваться, и получаешь замечание с мостика, вежливое, но категоричное. Где, например, постирать рубашку, где сушить? Оказывается, есть специальные сушильные отсеки, но лучше в машинном отделении, на верхних ярусах — там горячие ходят ветры. Только надо знать, на какую именно веревку вешать: одни во владении машинной команды, другие — палубной. А уж научники сами ищут подходящее местечко, но так, чтоб не мешать своими тряпками работе и не портить их видом четкую красоту и гармонию грохочущего ансамбля день и ночь работающих машин и механизмов. Эстетический момент тоже надо учитывать!

Учитывать многое надо. В столовой команды в кино не сядешь там, где вздумается, — на этом стуле обычно сидит капитан, а на этом — боцман, самый занятый человек на судне, ему в вечернем отдыхе привилегия. Занимать давным-давно насиженные командой места неэтично. Опоздал в кают-компанию на кормежку — пеняй на себя, официантка закроет дверцу раздаточной минута в минуту. Дисциплина! Здесь не санаторий — судно.

С радиотрансляцией тоже не сразу разберешься. У радиодинамика в каюте две программы. Одна берется из эфира и исключительно отечественного производства: либо по «Маяку» тебе предлагают последние известия, либо пытается тебя просветить и даже развлечь нацеленная на западные полушария радиостанция «Атлантика». Одну ее передачу Смолин даже прослушал до конца, и с интересом. Рассказывали о морских катастрофах и для убедительности привлекали бесстрастную статистику. Оказывается, ежегодно в Мировом океане изрядное число судов идет на дно, а с ними тысячи моряков и пассажиров. Веселенькая передачка для тех, кто в море!

Другой канал — обязательный. Сколько ни крути рычажок переключателя, а от голоса вахтенного не избавиться. «Палубной команде выйти на бак»… «Бухгалтеру явиться к капитану», «По штормовой обстановке задраить иллюминаторы на главной палубе», «Рефмеханику срочно явиться на ЦПУ». Кто такой рефмеханик? И что такое ЦПУ? Все это надо выслушать, хочешь не хочешь. Иногда объявления с мостика следуют одно за другим. Только углубишься в расчеты, как над письменным столом рявкает радиоголос: «Сегодня в семь тридцать в столовой команды фильм «Кавказская пленница»… Суета сует.

Был еще апрель, но по левому борту совсем недалеко, где-то за горизонтом, лежала Африка, стекали с ее просторов в море теплые ветры, солнце было уже южным, жгучим.

Все чаще на палубах появлялись любители солнечных ванн. Однажды, выйдя на воздух, чтобы размяться после долгого сидения за письменным столом, Смолин бездумно побродил по кормовой палубе, подставляя лицо теплому ветру, потом поднялся горизонтом выше, еще выше и неожиданно для себя очутился на самом верху, на небольшой площадке метеопалубы, где стояли приборы синоптиков, — сачкодроме.

Кисин, помощник Чуваева, был первым, кого увидел здесь Смолин. Раздвинув мускулистые плечи, в одних плавках, Кисин стоял у фальшборта с гордо откинутой головой, словно демонстрировал себя всему Средиземному морю: вот какой я неотразимый! Делать ему, как и его шефу Чуваеву, решительно нечего, эксперимент их через несколько недель и продолжаться будет всего неделю, а остальное время отдыхай на здоровье. Вот и отдыхает за счет отечественной науки.