— Ты чем-нибудь расстроен, Клифф?

Клифф дожевал кусок и спокойно — даже перемены в настроении не мешали американцу говорить сугубо деловым тоном, употребляя наименьшее количество слов, — ответил:

— Некоторым образом.

— У тебя на «Онеге» возникли какие-то проблемы? — Смолин подумал, что американец огорчен тем, что его не включили в список на погружение в «Поиске».

— Проблемы возникли. Но не на «Онеге».

По его тону было ясно, что в подробности вдаваться не намерен. Может быть, что-то узнал во время своей первой связи с «Маринером», головным судном отряда, который уже вышел из Норфолка для встречи с «Онегой». И что он там узнал?..

Сегодня даже Чайкин не нашел времени заглянуть в каюту Смолина, и тому казалось, что все на судне смотрят на него осуждающе, как на бездельника, на «белую кость», которая чурается повседневной работы. В Москве в институте он не один был на положении «мыслителя», как называли ведущих институтских теоретиков. А на «Онеге» Смолин в одиночестве. Поэтому у всех на виду. И куда ни сунется, всюду вроде бы липший. Лишним оказался однажды ночью на метеопалубе для Лукиной и Файбышевского, лишним для Жени Гаврилко со своим советом «драться», лишним для беглеца-марокканца…

С давних времен Смолин привык работать по ночам, когда никто не может помешать, приучил себя спать мало, ему и шести часов достаточно. Из-за этой привычки и вынужден порой бродить по судну, как лунатик, в поисках собеседника.

Вспомнил, что сейчас на магнитометре, должно быть, дежурит Чайкин — его снова сюда назначили в связи с работами на полигоне. Заглянуть, что ли, к нему?

Вместо Чайкина дежурила незнакомая Смолину молодая светловолосая женщина.

— Андрея сегодня здесь не будет, — сказала она. — Ему завтра спускаться в «Поиске». Отсыпается.

Женщина сидела перед аппаратом, в окошке которого медленно двигалась белая бумажная лента, рассеченная линиями, сделанными самописцем.

Маленький радиодинамик, стоящий рядом с регистрирующим аппаратом, похрипел, кашлянул и выдавил из своей воронки с вялым безразличием:

— Внимание на эхолоте и магнитометре! Ноль два тридцать шесть. Завершаем сорок третий галс…

Прошли короткие минуты, и динамик сонно обронил:

— …Ноль два тридцать девять. Легли на сорок четвертый галс.

Женщина снова взяла карандаш и обозначила на ленте в аппарате время и номер очередного галса.

— Нудная работа! — от души посочувствовал Смолин. — И давно вы этим занимаетесь?

— Это моя шестая экспедиция.

Смолин заметил приставленную к аппарату цветную фотокарточку. С нее внимательно и весело вглядывались в пространство лаборатории три удивительно похожих друг на друга лица — с одинаковыми маленькими носиками, одинаковыми прядками светлых волос, упавшими на бровь, — мужское, женское и детское.

— Ваша семья?

— Да. Пять лет назад.

— Как вас зовут?

— Герта. Вернее, Гертруда.

— Немецкое имя?

— Нет, советское.

Оказывается, дед и бабка — восторженные комсомольцы двадцатых годов — назвали девочку в память покойной матери, умершей при родах. Гертруда — значит, герой труда.

Герта рассказала об этом с легким юмором, подтрунивая над чудачеством предков.

— Как же вас муж отпускает так надолго? Он тоже ученый?

— Был военным.

— Почему «был»?

— Он погиб.

Смолин замолк, не зная, как продолжить разговор.

— И долго вам сегодня дежурить? — наконец спросил он.

Гертруда подняла глаза на настенные часы.

— До четырех. А завтра с девяти снова. Людей-то в отряде не хватает. Положено пятеро, а дали троих.

Смолину подумалось, что, может быть, как раз он и занял на судне то место, которое предназначалось для одного из невзятых. Вот Герта по его милости и вкалывает на своей муравьиной работе — по крохам собирает цифирки в ненасытные бездонные досье науки. Сколько таких цифирок обозначила на бумажной ленте за пять минувших лет! А маленькие цифирки складываются в цифры побольше, те, в свою очередь, в другие, крупнее значением, и настанет момент, когда на столе вот перед такими «мыслителями», как Смолин, ляжет бумага с данными, сотворенными бессонными ночами, неделями, месяцами, годами однотонного, нудного труда, невидимой накопительской работой сотен, тысяч таких, как Герта, ни на что не претендующих в науке, да и в жизни тоже, разве что на небольшое, на недолгое счастье в этом колготном мире. Положат перед ним лист: вот тебе, думай, делай выводы, создавай концепции, раз ты такой умный! И он будет думать о концепциях… И уж конечно, не о них, о тех неведомых, кто на самом дне научного муравейника создает фундамент под будущие теории и концепции, приносящие кому-то славу, чины и звания.

— …Ноль три четырнадцать, — прохрипел динамик. — Внимание! Завершаем сорок четвертый галс.

Герта потянулась к карандашу.

Он обратил внимание на ее руку — маленькая кисть, длинные, мраморного оттенка пальцы с аккуратными ухоженными ногтями, но даже короткое движение руки с карандашом выдавало привычку к постоянному, почти автоматическому, не приносящему никакой радости труду. Нелегко зарабатывает человек хлеб насущный! А муж погиб. Воспитывает сына одна!

Смолин снова взглянул на фотографию: теперь ее улыбчивый оптимизм уже не мог его обмануть.

— Герта, где погиб ваш муж? В море?

— В Афганистане.

Голос ее не изменился, она сказала об этом так, как говорят о беде, которая уже стала частью твоего существа, но можно было представить, какой ценой создавалась эта кажущаяся невозмутимость.

— Он командовал саперным взводом, — продолжала Герта после недолгой паузы. — Они разминировали дорогу в горах. Им попался неизвестный тип мины. Саша решил в ней разобраться. Это оказалась новейшая американская мина-ловушка…

Они опять помолчали. Смолин взглянул на часы.

— Пожалуй, пойду! Не буду вам мешать. — Уже у двери обернулся и добавил: — Рад был познакомиться с вами, Герта! И вы знаете, это очень правильно, что вас назвали Гертрудой. Вам идет это имя. Ваши дед и бабка не ошиблись.

Утром завершили промеры и легли в дрейф. «Поиск» готовился к спуску. На корме автоматически сдвинулась тяжеленная, прикрывающая ангар стальная крышка, и все увидели гордость «Онеги» — ее «Поиск», подводный обитаемый аппарат. Белым брюхом и красной спиной он напоминал неведомое морское чудовище, у него было округлое яйцеобразное тело, плавники и хвост, как у кита, под брюхом прятались лыжи, похожие на пружинисто прижатые лапы, словно «Поиск» готовился выпрыгнуть из своего корабельного гнезда наружу, в океан. Он был трехглазым, казалось, его смотровые иллюминаторы лихорадочно поблескивали в нетерпении — скорее бы заглянуть в таинственный мир пучины. Из его груди торчал мощный, многочленный, как крабья клешня, манипулятор, металлическая рука, с помощью которой «Поиск» общается с подводным миром.

Рядом с батискафом стояли его пилоты — высокорослый, лобастый, с холодноватыми серыми глазами блондин и небольшого роста бородач брюнет, глаза которого постоянно прятали затаенную усмешку, словно к своему опасному делу он относился с юмором. Это были командир «Поиска» Виктор Каменцев и пилот Юрий Медведко. Они с нескрываемым восхищением взирали на свое стальное детище, такое доброе на вид и такое отважное! Уже не один раз в его кабине оба гидронавта уходили в тревожный мрак морских глубин. Предстоит новый бросок в бездну, и хрупкие жизни блондина и брюнета через считанные минуты снова доверятся ему, трехглазому однорукому «Поиску».

Крюк мостового палубного крана осторожно извлек «Поиск» из ангара, бережно поставил сперва на палубу, потом, когда в него забрался экипаж, с такой же неторопливой бережностью, как великую драгоценность, отправил за корму. Некоторое время среди свинцовых волн проглядывала броско обозначенная красным околышем посадочная площадка батискафа и вдруг исчезла, словно ее срезал очередной океанский вал. «Поиск» ушел на дно.