К Танжеру подошли утром. На высоком берегу красиво гляделся белый город, подковой расположенный возле небольшой бухты. Утреннее солнце мощно высвечивало его, словно хотело продемонстрировать каждую в нем экзотическую подробность. Казалось, город выточили из мела, настолько он был слепяще ярким.

«Онегу» причалили к стенке недалеко от выхода из бухты.

Вместе с марокканскими властями на борт судна поднялись еще четверо — долгожданный канадец небольшого роста, быстроглазый, черноволосый, элегантно одетый, и трое советских — из Рабата специально к приходу «Онеги» прибыли корреспондент АПН, молодой улыбчивый человек с миловидной супругой и чуть постарше их корреспондент ТАСС.

Журналисты намеревались взять лишь короткое интервью у начальника экспедиции и у американцев о предстоящей совместной работе в океане, но Золотцев был столь вдохновлен прибытием прессы, что решил организовать полновесную пресс-конференцию с последующим коктейлем. Пресс-конференция превратилась в действо громоздкое. По углам кают-компании стояли матросы из палубной команды с софитами в руках и по знаку взбудораженного творческой активностью Шевчика то вводили в действие свои адски слепящие светильники, то на короткое время гасили их, давая людям радостный передых.

Золотцев, который взял на себя роль ведущего, закатил длинную, цветистую от обилия эпитетов речь, в которой горячо клялся в приверженности делу мира. Потом предоставил слово Доброхотовой. Она сделала отчаянную попытку рассказать о своей примечательной встрече десятилетней давности с активистками борьбы за мир на затерянном в Тихом океане островке Кука-Така, но Золотцев решительно перевел разговор на иностранных гостей.

Несколько обескураженные всей этой неожиданной для них шумной акцией, ослепленные софитами, американцы на вопросы отвечали вяло, скупо, а канадец коротко отшучивался. Да, конечно, они за мир, только сумасшедший в нынешнее время может быть за войну, тем более термоядерную. Да, конечно, они за взаимопонимание. Их присутствие на борту «Онеги» — свидетельство тому. Что думают о международной политике своего правительства? О последней речи президента США? Предпочитают не высказываться для печати. Они ученые и политикой не занимаются. А канадец с улыбкой добавил, что в наше грустное время куда надежнее и приятнее интересоваться женщинами и хорошей кухней. Например, час назад, перед конференцией, хорошенькая русская официантка по имени Кля-ва угостила его тарелкой превосходного русского супа под названием «борщ» и сказала, что вечером на ужин борщ будет повторен — так на судне принято, — и все это ему, Клоду Матье, внушает оптимизм при взгляде на будущее. Веселая реплика канадца оживила тягучую атмосферу затянувшейся встречи, все засмеялись, и обстановка в зале разрядилась.

— Если что и спасет человечество от гибели и занудства, так это юмор! — шепнул Смолину на ухо сидевший рядом с ним Солюс.

Журналисты неожиданно оказали вполне реальную помощь. Они предложили самому уважаемому на судно человеку академику Солюсу поездку по городу, академик тут же вспомнил о Смолине, а Смолин о Чайкине. Так сколотилась экспедиция по поиску конденсатора для спаркера.

За два часа они проехали город вдоль и поперек, заглядывали в магазины, мастерские, завернули даже на какой-то заводик, потом в какую-то серьезную электротехническую фирму. Никто понятия не имел, что существует на свете некий объемный титановый конденсатор. Правда, директор фирмы заявил, что проблема эта, в сущности, пустяковая, он может заказать не только то, что им нужно, но и межконтинентальную ракету — выписывайте чек, укажите, куда посылать товар, и соответствующая фирма, к которой директор немедленно обратится, вышлет искомое. Увы, чековых книжек они не имели.

— Нам остается только пойти в бар и выпить по кружке холодного нива, — предложил тассовец.

— Не пива, а чаю, — возразил его коллега из АПН, — пиво везде одинаково, а здесь можно заказать чай особого марокканского приготовления, настоянного на местных травах. Я угощаю!

Чай действительно оказался превосходным. Они заняли два столика в уличном кафе, расположенном как раз напротив портовых ворот, прихлебывали пахучий напиток, глазели на пестрый и суетливый танжерский мир и толковали о всякой всячине. Под тенью королевских пальм катили машины, дорогие и дешевые, проплывали величественные правоверные арабы в фесках и сновали туда-сюда арабы без фесок, озабоченные торговыми делами.

То и дело подскакивали мальчишки с маленькими ящичками, к которым была приделана длинная деревянная ручка, — чистильщики ботинок. Бросали искательные взгляды под столы, на ноги сидящих в кафе и уходили разочарованными — босоножки и летние туфли не нуждались в гуталине.

Подошел щуплый узкоплечий парень в потрепанной кожаной куртке и выцветшей вязаной голубой шапочке, осторожно спросил, не нужно ли господам поднести какие-нибудь вещи.

Не нужно, вещей нет! Парень подвигал кадыком, словно проглатывал слюну. У него были крупные миндалевидные глаза, озаренные нездоровым светом, и запекшиеся, будто от жара, губы. Углядел на столике пачку сигарет, которую положил Чайкин. Тот перехватил голодный взгляд парня, извлек из пачки сигарету, протянул: «Бери!» Марокканец улыбнулся, обнажив крепкие молодые зубы.

— Шукран! Шукран! — Он ткнул пальцем в сторону порта, где за блоками пакгаузов виднелась белая с красным околышком труба «Онеги». — Рюс?

— Рюс! — подтвердил Чайкин.

Когда парень ушел, унося с собой благодарное сияние глаз, тассовец пояснил:

— Безработный! Здесь полно безработных — бездомные, голодные, больные.

Заказали еще чаю.

— Шукран! — вспыхнул радостью официант, когда, расплачиваясь за чай, оставили ему сдачу.

Солюс торопливо извлек из кармана шариковую ручку и блокнот.

— Шукран — значит, спасибо?

Записывая, сосредоточенно сдвинул безволосые брови:

— Пригодится…

Журналисты взглянули на старика с удивлением, а Смолин еще раз восхитился им, как восхищался многим в этом человеке. Пригодится! Неужели рассчитывает снова побывать в Марокко? Ему через два месяца восемьдесят. Кажется, жизнь прошла, все пережито, все узнано. Но ведь он — ученый, а это значит, до последнего часа будет впитывать своим живым, недряхлеющим, юношески жаждущим открытий мозгом все, что может быть достойно внимания и размышления.

До конца увольнения оставалось еще время. Притомившегося академика журналисты повезли на «Онегу». Смолину тоже хотелось вернуться на судно, но Чайкин уговорил пройтись по городу.

«Не лучшая компания для прогулки», — подумалось Смолину, но он твердо решил не поддаваться эмоциям и принимать Чайкина таким, каков он есть. Иначе как же вместе работать?

Они молча шли по забирающейся в гору шумной торговой улочке. По ее сторонам зазывали посетителей широко распахнутыми дверями бесчисленные магазинчики и лавчонки, набитые барахлом.

— Раз не нашли конденсатор, не поискать ли кожаное пальто, как вы думаете, Константин Юрьевич? — Тон Чайкина был заискивающим. — Может быть, и вы что купите…

Нужный магазин нашли без труда. В нем стоял тяжкий дубильный дух — кожаные пальто, куртки, брюки висели по стенам, были свалены в кучу на столах, подоконниках, прямо на полу.

На стене красовалась надпись: «Орел не ловит мух», — хозяин гордо представлял себя противником крохоборства. Здесь уже оказался кое-кто с «Онеги», примеряли покупки, вертелись у единственного зеркала. Смуглый хозяин ходил от одного к другому и приговаривал: «Корёш! Корёш! Дафай! Моя — твоя!»

Чайкин быстро выбрал себе пальто, недорогое, небрежно сшитое, зато оно отлично сидело на его стройной юношеской фигуре.

— А вы?

Смолин поморщился. Покупать что-нибудь из одежды для него было настоящим мучением. Да и не нужно ему пальто. А вот Люде… Вспомнилось, как она стояла у окна вагона на московском перроне, шел мокрый снег, каплями стекал с облезлого воротника ее поношенной шубейки…