— А какие у вас планы, дорогой Константин Юрьевич? Не хотели бы прогуляться в город?

— Да вот собрался поработать с Чайкиным, — пробормотал Смолин.

— Работать во время стоянки! Сидеть за письменным столом, когда за окном — Италия!

Разоблачительный пафос академика был наигранным, но в его словах сквозило искреннее удивление. А ведь в самом деле нелепо! Италия может быть один раз в жизни.

— У меня другое предложение. Видите ли, я так и не потратил выданные мне лиры. И тратить их не на что. Ничего покупать не собираюсь. Так вот… — в трубке послышался смешок. — Давайте кутнем, а?

— Кутнем? — изумился Смолин. — Каким образом?

— Натуральным. Отправимся в ресторан и вместо очередного борща, который ожидает нас сегодня на «Онеге», отведаем уху по-марсельски, настоящую пиццу, хорошего вина.

Судя по тону, академик настроился погусарить.

— Берите с собой своего Чайкина. — Голос его еще больше помягчел. — И хорошо бы пригласить в нашу компанию одну милую женщину…

Он помедлил, словно предоставлял Смолину самому сообразить, о ком идет речь.

— Ирину Васильевну. Вы же знаете, я в нее немножко влюблен.

— Это было бы, конечно, превосходно, но…

— Что «но»?

— Но если вы, Орест Викентьевич, хотите, чтобы с нами пошла Лукина, то пригласите ее сами.

— Хорошо! Хорошо! — охотно согласился Солюс. — Приглашу! Мне бы так хотелось, чтобы в день отхода от берегов Италии именно она украсила наше общество.

Через полчаса все собрались в салоне. Ирины в их компании не оказалось.

— Я звонил, — грустно объяснил Солюс. — Но Ирина Васильевна отказалась. И так решительно, словно ее наша компания вовсе не устраивает. Сослалась на то, что уже собралась в город. С кем-то, не помню с кем.

— С Файбышевским! — подсказал неизменно информированный Чайкин.

— Понятно… — кивнул Смолин, чувствуя, как ниспадает радостный взлет его настроения. — Ну и хорошо! Без женщин даже спокойнее!

Но Солюс продолжал упорствовать:

— Все же я полагаю, любезный Константин Юрьевич, что именно в таком предприятии женщина может украсить нашу компанию. Поэтому я позволил себе пригласить Алину Яновну. Надеюсь, у вас нет возражений?

— Конечно, нет! — вполне искренне воскликнул Смолин, легко отступившись от только что высказанного суждения.

Солюс знает кого приглашать!

Вот она идет по коридору, Алина Азан, элегантная, тщательно причесанная — наверняка час провела у зеркала, — в темно-сером костюме английского стиля — строгий жакет и прямая юбка.

— Я готова! — И одарила ждущих ее мужчин холодноватой северной чистотой глаз и теплым запахом хороших французских духов.

У трапа вахтенный передал Смолину конверт:

— Вам оставила Лукина.

В конверте была пачечка пестрых хрустящих бумажных лир и записка:

Смолин усмехнулся. Акт, свидетельствующий о полной независимости!

Они вышли на набережную, где было несколько гостиниц и при них рестораны. Но Алина предложила другой вариант: а не пойти ли в настоящую итальянскую тратторию? И дешевле и экзотичнее. Предложение охотно приняли.

В поисках траттории, не торопясь, приноравливаясь к шагу Солюса, шли по городу, глазели по сторонам и слушали его пояснения:

— Обратите внимание, — говорил Солюс. — В обликах этих домов есть типичные детали, характерные дли построек южной Италии: обязательно балконы, обязательно на окнах деревянные жалюзи — здесь слишком много солнца…

На одной из улиц Чайкин вдруг замер на тротуаре, по-птичьи вытянул шею, насторожился:

— Кажется, там на углу, в толпе, я только что видел куртку Лепетухина…

— Откуда вы знаете, какая у него куртка? — усомнился Смолин.

— Знаю! На палубе он всегда появлялся в ширпотребовской куртке — голубой с красными нашлепками на плечах. — Чайкин оглянулся на Смолина. — Я, пожалуй, сбегаю. А?

Смолин пожал плечами:

— Как хотите! Но если это и Лепетухин, не будете же вы его хватать прямо на улице и тащить на судне?

Чайкин колебался.

— Не знаю… Но все-таки сбегаю.

И устремился на другую сторону улицы к запруженному толпой перекрестку.

— Может, и мне пойти с ним? — неуверенно предложила Алина.

Солюс молчал, а Смолин развел руками.

— Ну а вы-то что можете сделать?

— Вдруг уговорим? — настаивала Алина.

Смолин усмехнулся:

— Вряд ли такого уговоришь. Он, как вам известно, кулаки предпочитает. А драться за границей нам не положено.

— Каждый человек должен отвечать сам за себя, — негромко произнес Солюс, и Смолин не понял, к кому относится эта реплика — к сбежавшему Лепетухину или к Алине Азан, которая надеется уговорить беглеца вернуться на судно.

— Вот! Вот! — обрадовалась Алина, усмотрев в словах академика поощрение. — Я все-таки схожу! — Она поспешила к перекрестку.

Некоторое время Солюс и Смолин стояли молча. Зеркальное стекло витрины возле них отражало улицу, мчавшиеся по ней автомашины и людей, торопливо шагавших по тротуару.

— До чего же все-таки нелепо устроена жизнь человеческая! Суета, одна суета…

И опять Смолин не понял, что имел в виду академик.

Чайкин и Азан вернулись через четверть часа. Ширпотребовская лепетухинская куртка исчезла в толпе бесследно…

Они нашли отличную тратторию — с просторной под полотняным тентом верандой, которая хорошо защищала от лучей уже довольно жаркого весеннего солнца. Народу на веранде было немного, им предложили стол у самого барьера — отсюда открывался впечатляющий вид на море, в котором распустили белые перышки парусов спортивные яхты. Неожиданно для траттории меню оказалось разнообразным, разумеется, были и спагетти, и пицца, и всякая морская снедь. Солюс с порозовевшими от возбуждения щеками заказывал и то, и другое, и третье, оказалось, что он совсем неплохо говорит по-итальянски. Вино выбрал самое дорогое и трех разных сортов. Купеческий размах иноземного старика внушил уважение молодому расторопному кельнеру, и он старался вовсю, на ходу расточая улыбки. Подошел даже пожилой седовласый сеньор, то ли хозяин заведения, то ля метрдотель, любезно пожелал приятного аппетита и положил на стол перед Алиной большую пурпурную розу.

— Боже мой! — изумилась Алина. — Какая роза! До чего же милы эти итальянцы!

Солюс удовлетворенно кивнул:

— Итальянцы — доброжелательный народ.

— Наверное, вы их хорошо знаете, Орест Викентьевич, — предположила Алина. — Раз так свободно говорите по-итальянски. Сколько лет вы здесь пробыли?

— Несколько… — сдержанно ответил Солюс, и по его тону все поняли, что о своем прошлом в Италии говорить он не хочет.

Когда кельнер разлил по бокалам вино, Смолин, подняв свой бокал, сказал:

— Давайте выпьем за благополучие земли, которая нас с вами сейчас приютила. Да будет над этой землей покой и мир!

Солюс глянул прямо в глаза Смолину и чуть заметно благодарно кивнул. На мгновение застыл, глядя за пределы веранды, в море, потом медленно выпил янтарное содержимое бокала. Нет, все-таки не стариковское гусарство этот дорогой обед, не желание по-купечески блеснуть перед молодыми коллегами. Это было возвращение в прошлое, святое для завершающего жизнь человека…

Печальная тень промелькнула и тут же исчезла, за обедом академик был разговорчив, весел, много шутил, по-стариковски церемонно ухаживал за оживленной Алиной.

Вдруг к их столу быстрым шагом подошел кельнер, склонившись к Солюсу, что-то сказал ему и положил на стол вдвое сложенный листок бумаги.

Солюс развернул листок, прочитал и тотчас поднялся из-за стола.

— Извините, я на несколько минут, — и направился вслед за ожидавшим его кельнером к двери, ведущей с веранды на улицу.

— Странно! — насторожился Чайкин. — Куда это он?

Все молчали, глядя в ту сторону, где скрылся академик.