— Должно быть, старик надеялся.

— Конечно! И наверняка огорчился. Даже лицом померк. Но ни слова не сказал.

— Вчера он так рассказывал об Италии! Как о родной земле, — вздохнул Смолин. — Значит, поедет Доброхотова?

Золотцев снял очки, подержал их в руке.

— Нет! Место это останется свободным. Чтоб никому не было обидно. Ей скажу, что разрешение получено всего на пятерых. Вы меня поняли, Константин Юрьевич?

Смолин почувствовал на себе выразительный взгляд начальника экспедиции — его делали соучастником лжи.

— Понял! — выдавил с неохотой.

— Вот и ладненько! Ведь в конце концов всегда можно найти выход. — Золотцев сразу же оживился, словно почувствовал, что сбросил с себя груз ответственности, но тут же снова нахмурился:

— Конечно, надо бы взять с собой Чуваева…

— А Чуваев-то при чем? — удивился Смолин.

— При том, голубчик мой! При том! — Но пояснять свою мысль не захотел.

Выходя от шефа, Смолин почему-то не чувствовал радости от предстоящей поездки в Вечный город. Стоило бы пойти в каюту, поработать немного перед сном. Поработать не хотелось, и он поднялся на палубу.

Бухта поблескивала огнями, со стороны моря медленно вошел в нее очередной, похожий на длинную коробку паром с Сицилии, и в облик вечернего города добавил еще света своими многочисленными иллюминаторами, прожекторами по бортам и празднично разноцветными гирляндами лампочек на палубах.

Справа голубовато светилась рекламами набережная, у подножия зданий гостиниц, универсальных магазинов, банков красными и желтыми искорками прочерчивали полумрак сигнальные фонари автомашин. Чужая жизнь, чужой мир…

Скоростная многорядовая дорога вела их машины в Рим. Кавалькада состояла из двух новеньких, с иголочки, поблескивающих свежим лаком «фиатов». В первом, кроме Смолина, были капитан и Ясневич, во втором Лукина, Золотцев и приехавшая за ними из Рима молодая итальянка Мария, говорящая по-русски. Она представляла фирму, которая должна была провести переговоры с руководством экспедиции о возможности новых совместных исследований в Тирренском море.

Был солнечный день, был отличный, без выбоин, асфальт, была отличная скоростная машина, веселый шофер — итальянец, который ни по-каковски, кроме итальянского, не говорил, но всю дорогу с темпераментом южанина размахивал руками, при этом опасно отрывая их от баранки руля бешено мчащейся машины, и непрестанно что-то объяснял, шутил, вероятно, весело и остроумно, потому что сам заливался смехом. И была за бортами машины Италия, страна, которую Смолин видел впервые.

Дорога мягко перепрыгнула через невысокий прибрежный хребет и прильнула к груди просторной равнины, на которой простиралась чистая, ухоженная, неброско красивая и приветливая страна. Аккуратные лесочки, аккуратные, со строгими швами межей небольшие поля, светлостенные деревушки с домиками под красными шапочками черепичных крыш, с длинными балконами и широкими верандами, с окнами, на которых, как опущенные морщинистые веки, лежали ребристые деревянные жалюзи. Невысокие, похожие на зонтики, насыщенные духовитым солнцем нежно-зеленые пинии — средиземноморские сосны, — рослые эвкалипты, ровно расставленные вдоль дороги, создавали доброе путевое настроение — казалось, они ведут тебя к ясным, добрым целям, которые в конце пути.

— Хорошо им! Баловни природы! — вдруг произнес Бунич с оттенком неприязни. — Даже зимой зелено и тепло. А мы пять месяцев в году без травинки, без тепла — снег, дожди, слякоть… На каждый сезон своя одежка, да не одна, в зависимости от каприза погоды. Дешевле им жить. На одежду куда меньше тратятся, чем мы, не говоря уж о топливе…

Произнеся эту непривычно длинную тираду, Бунич снова примолк. Выходит, открывающийся за окнами элегический пейзаж у каждого вызывает свои ассоциации.

Все чаще стали встречаться городки, наступавшие своими окраинами на рощи и поля, погустело движение на дороге — приближались к Риму.

— И война по их земле прошла легонько. Все их древности и современности пощадила. Не то что у нас, — через четверть часа снова подал голос Бунич.

Смолин покосился на сидящего рядом с ним капитана. Интересно, сколько ему лет? По внешнему виду вполне мог быть участником войны. И она, такая вроде бы уже далекая, не дает ему забыть о себе.

Дома по краям дороги, вытеснив пинии и эвкалипты, сдвинулись ближе к обочине, поднялись в росте, посолиднели в облике, блеснули синеватым зеркальным стеклом витрин, ухоженной бронзой парадных подъездов. Дорога втискивалась в уличные ущелья Вечного города.

Прошло немало времени, прежде чем бесчисленные светофоры на перекрестках у подножий потемневших от времени почтенных каменных махин минувших веков пропустили их машины в самый центр города. На какой-то площади «фиаты» с трудом причалили к тротуару, найдя среди других застывших на стоянке машин крохотные просветы. Путешествие было окончено.

— Вначале приглашаем вас пообедать, — сказала Мария, исполненная молодой и деловой энергии натуральная блондинка, столь редкая среди итальянок. — А потом займемся нашими проблемами.

Фирма проявила щедрость. Гостей с «Онеги» привезли, как сообщила Мария, в престижную старинную часть города, на площадь Навона, излюбленное место туристов. В центре площади, среди потемневших от времени классических изваяний били веселые струи фонтана, здесь оказалось полно ресторанов, кафе, на брусчатой мостовой будто капканы расставили треноги своих мольбертов молодые художники, терпеливо ожидающие клиентов, готовые увековечить вас на холсте или бумаге на фоне площади вместе со старинным фонтаном, голубями на мостовой, живописно броской праздной толпой — только плати!

Обед был заказан в ресторане под названием «Три ступеньки», основанном два века назад, заведении, судя по всему, дорогом, достойном приглашения столь солидной фирмы, которую представляла Мария. Пока гости прохаживались по площади, знакомясь с ее достопримечательностями, в компании Марии оказался прибывший на обед один из боссов фирмы, худощавый очкастый человек с уверенными манерами и в безукоризненном костюме процветающего делового человека.

Стол был накрыт под тентом на уличной веранде, примыкающей к ресторану. Расторопные кельнеры в смокингах положили перед гостями украшенное гербом меню, в котором было перечислено немало всякой всячины, несомненно превосходной, а цифры, стоящие перед каждым блюдом, внушали еще большее уважение и к ресторану, и к фирме, которая пригласила сюда гостей с «Онеги».

Самым счастливым за столом выглядел Золотцев. Весь вид его, казалось, говорил: «Я же обещал, что все, все будет хорошо!»

Едва приступили к первому блюду, традиционному спагетти, как появился еще один приглашенный к обеду. Это был молодой человек со смоляными волосами, блестящими, как маслины, глазами, живой, улыбчивый, тоже с деловым лицом, тоже в безукоризненном костюме. Его доброжелательная улыбка, которой он уже издали одарил присутствующих за столом, уверенные движения, уверенный тон, с которым он обратился по-итальянски к Марии и к ее шефу, свидетельствовали о том, что молодой сеньор, как и очкарик, сидевший во главе стола, принадлежит к числу процветающих и перспективных. Каково же было изумление гостей, когда, усаживаясь на свободное место и адресуясь ко всему столу, он по-русски произнес:

— Добрый день, товарищи! Меня зовут Виктор Николаевич Юрчик, я атташе советского посольства в Риме.

Легкость в общении, юмор дипломата быстро нарушили обычную в таких случаях первоначальную скованность и придали застольной беседе непринужденный характер… «Вот что значит быть профессионалом в своем деле», — подумал Смолин, с одобрением поглядывая на молодого человека.

Когда подали очередное блюдо: дары моря — креветки, кальмары и морская капуста — и наполнили бокалы превосходным охлажденным белым вином, Юрчик счел нужным легонько коснуться деловых вопросов. Он сообщил, что ожидаемые «Онегой» американцы и канадец в Рим еще не прибыли, из американского посольства получены сведения, что прибудут завтра и поедут прямо в Чивитавеккья. «Возможно, прибудут», — как сказал секретарь американского посольства.