— Какой ужас! — шумно вздохнула Доброхотова. — В прошлых рейсах ничего подобного не было. Правда, случилось один раз…

— Обратно отправлять надо, — бесцеремонно перебил ее Кулагин. — Дело подсудное. Тяжелое избиение с отягчающими обстоятельствами…

— А что я буду делать без моториста? — запротестовал стармех Лыпко, и его красиво выписанные густые брови обиженно сошлись на бледном, не знающем загара лбу. — И так недокомплект в машине. Я не могу ставить людей на две вахты в сутки.

Капитан шевельнул твердыми губами.

— С первой же оказией! Преступника на борту держать не имею права. Как только встретится советское судно, идущее домой, отправлю! — Он взглянул на старпома. — Дайте указание вахтенным помощникам иметь это в виду.

— Хорошо!

Капитан встал и, не сказав больше ни слова, удалился. Смолин поднял голову и встретился взглядом с Солюсом. В глазах старика стыла печаль.

Под госпиталем разумели небольшую комнату, выкрашенную в убийственно яркий белый цвет, расположенную рядом с кабинетом врача. Там стояла всего одна кровать, и на ней лежала Женя. Простыня была натянута до самого ее подбородка, над белизной полотна резко выделялось крохотное страдальческое личико и на нем, как две большие темные капли, застывшие глаза.

Рядом с больной, такая неожиданная в белом халате, сидела Ирина. Увидев заглянувшего в дверь Смолина, она поспешно поднялась и сделала знак, чтоб молчал.

Женя даже не среагировала на посетителя, глаза ее оставались безучастными.

Ирина кивнула в сторону двери, и они оба вышли.

— Приглядываешь за девчонкой? — спросил в коридоре Смолин.

— Я же медик по образованию, сам знаешь. — Коротко улыбнулась. — Когда-то приглядывала и за тобой.

— А что же судовой врач?

— Мамина недомогает. Я ее только что отправила в каюту. Не переносит качку.

— Судовой врач и не переносит качку?! Ничего себе!

Ирина кольнула Смолина осуждающим взглядом:

— Ну и что тут особенного? Сам Нельсон плохо переносил качку, а Дарвин, совершивший кругосветку, тяжко страдал морской болезнью.

— Да, но, как тебе известно, от этих слабостей двух великих людей не страдало дело.

Ирина, опершись спиной о стену, задумчиво посмотрела в сторону:

— Не знаю… — сказала чуть слышно. — Жалко ее. Одинокая баба, муж бросил, растит сына-лоботряса. Вечные нехватки. Предложили в рейс — не отказалась. Все-таки валюта. Кое-что подкупит для парня. И тоска, говорит, заела…

Смолин взорвался:

— Сын-лоботряс! Маму тоска заела! И она берет на себя ответственность за жизнь и здоровье ста тридцати человек на борту судна дальнего плавания! А если операцию придется делать? Аппендикс вырезать во время качки?

Ирина покосилась на него, сказала спокойно и грустно:

— Ты всегда был максималистом, Костя. Или — или. Нюансов для тебя не существовало…

— Плохо девчонке? — спросил он уже вполне миролюбиво.

— К счастью, ничего критического. Легкое сотрясение мозга, несколько синяков, да шишка на затылке — об стену головой бил. Мерзавец! Теперь более опасен нервный шок от испуга. Да еще подружки добавили: приходили навещать и сообщили, что моториста хотят отправить обратно и отдать под суд. Получит срок, раз сотрясение. А у него жена и ребенок. И этой дурочке стало жалко его.

«Да, — подумал Смолин, — бабья жалость мне хорошо знакома». Она-то и сыграла роковую роль в их жизни. Жалость к покинутому, неприспособленному мужу, который — это хорошо понимал Смолин, но не понимала Ирина — ловко воспользовался слабостью жены и сумел внушить ей, что без нее пропадет. Ирина вернулась к нему, но ведь одна жалость не может питать настоящее чувство, Смолин был в этом убежден. Так во имя чего принесла она эту жертву?..

— Послушай, Костя! — Ирина придвинулась к нему, и он кожей лица почувствовал ее теплое влажное дыхание. — Скверную вещь нам преподнесло сегодня радио. Слышал? Кажется, вот-вот начнется война. Сидела рядом с этой Женей, смотрела на нее, жалкую, испуганную, и об Оле думала. Только-только начинает жить, еще ничегошеньки не повидала… И вдруг как наваждение, как проклятие — война! Неужели она действительно может быть? А? Почему? Кому это нужно? Скажи!

От близости Ирины, от запаха ее волос у него вдруг перехватило дыхание. Захотелось прижать ее к груди, успокоить, приласкать. Но он, придав лицу значительное выражение, голосу убежденность, возразил:

— Не очень-то верю в реальность опасности. До конфликта дело не дойдет. Американцы, конечно, ведут себя нагло. Но думаю, у них хватит в конечном счете здравого смысла.

— Вот и Орест Викентьевич сегодня то же говорил — не может человечество дойти до полного безрассудства…

Ирина вдруг спохватилась:

— Надо пойти взглянуть на девочку. Может, все-таки заснула. Ей сейчас нужен покой.

В этот момент в конце коридора обозначилась живописная фигура в тельняшке и по-пиратски надвинутом на лоб красном платке. Это был подшкипер Диамиди, по прозвищу Елкин Гриб, личность на судне примечательная. Подшкипер слыл матерщинником высокого морского класса, за что ему не раз попадало от начальства. Всем было известно, что любимая присказка подшкипера «елкин гриб» — всего лишь вынужденная замена куда более крепких выражений, которые частенько клокотали под его полосатой тельняшкой.

— Слушайте судовую трансляцию! — бросил он на ходу, переставляя по линолеуму обутые в грубые кирзовые сапоги ноги с ленивой неторопливостью, словно боялся поскользнуться. — И быть по каютам! Приказ!

— Что-нибудь случилось? — насторожился Смолин.

— Тревога будет! — равнодушно, как о самом обычном, сообщил Диамиди. — Атомная!

— Что?!

— Атомная! — спокойно повторил подшкипер.

— Вы, должно быть, шутите? — усмехнулся Смолин, с любопытством оглядывая Диамиди.

— Почему тревога? — испуганно спросила Ирина. — Что-нибудь произошло?

— А как же! — невозмутимо ответствовал через плечо Диамиди, придержав шаг. — Американцы балуют. Разве не слышали? Балуют! Мать их за ногу!

В данный момент его брань носила вполне дозволенный политический характер, и он даже не счел нужным понизить голос.

— Ты думаешь, это серьезно? — Ирина с тревогой взглянула на Смолина.

— Думаю, обычный морской треп! — попытался успокоить ее Смолин. — Надо знать Диамиди. Тоже мне политик!

— И я могу спокойно идти? — Она ждала его поддержки.

— Конечно! — Он легонько коснулся ее плеча. — Иди и не волнуйся!

Но Диамиди оказался прав. Через десять минут объявили атомную тревогу. Учебную. Старпом особо подчеркнул по радио: учебная — чтобы не случилось паники. Но команды динамика были драматически суровы, и могло показаться, что в самом деле началась вселенская ядерная катастрофа. Всей экспедиции и не занятым на вахте членам экипажа предлагалось немедленно собраться в столовой команды и ждать дальнейших распоряжений.

Смолин заколебался. Идти ли? В сущности, все это — игра! Нелепая игра! Если начнется атомная война, какая тут общесудовая тревога! Пока на мостике нажмут кнопку сигнала громкого боя — глобальная схватка уже завершится.

Нет, он не пойдет. Обойдутся без него! И не заметят даже. Судовому начальству важно поставить где-то галочку: учение провели, бдительность продемонстрировали, готовность на должном уровне, ядерная война нам не страшна! И точка!

Динамик на стене его каюты голосом старпома комментировал последовательность воображаемых событий и в зависимости от них отдавал приказы.

— …Усилить наблюдение за воздухом! Лево сорок — надводный ядерный взрыв.

— …Внимание! Химическая тревога! Химическая тревога! Средства химической защиты — в положение боевое!

— …Прошла ударная волна. По правому борту горит спасательная шлюпка. Горит краска на трубе. Кормовой аварийной партии ликвидировать пожар!

— В носовой части правого борта пробоина. Силами аварийной группы приступить к заделке пробоины.

— …Судно попало в зону радиоактивного заражения. Произвести радиационную разведку!