Чуваев бросил на него суровый взгляд, буркнул:

— Планы есть планы!

И никто не мог понять, что он имеет в виду и на чьей стороне. Файбышевский по-прежнему стоял за столом, будто над ним вершился суд, ждал приговора и, оглядывая собравшихся, искал поддержки.

— Не пойму! — пожал плечами Смолин, неожиданно для самого себя решив вмешаться. — О чем мы спорим? Речь идет об интересах медицины. Медицины!

Он выдержал паузу:

— В конечном счете все это стоит даже Вечного города. — И насмешливо покосился на Крепышина.

Золотцев, не перебивая, внимательно выслушивал каждого, при этом слегка кивал головой, словно даже самые противоположные аргументы были для него убедительными. В заключение улыбнулся и почти ласково сказал:

— Не будем спорить, друзья! Не будем! Придем на место, посмотрим, прикинем, подумаем. Ведь всегда найдется выход из положения. Всегда!

На этом первый большой сбор завершился. Все стали расходиться.

— Спасибо, что защитили медицину! — Файбышевский подошел и протянул руку.

Рука у него была жесткая и потная.

— Я понял, что цели у вас серьезные, — ответил Смолин.

— Самые серьезные! — подтвердил Файбышевский. — Видите ли, фармакология только-только начинает со вниманием поглядывать на море…

Голос у Файбышевского был монотонным, не говорил — бурчал, но его бесцветные глаза за стеклами очков вдруг ожили. Говорил он о вещах интересных. Оказывается, многие морские организмы таят в себе еще не разгаданные наукой свойства, действенные в борьбе с некоторыми серьезнейшими недугами, против которых до сих пор бессильна медицина. А вот море способно нас выручить. Когда-нибудь поможет одолеть вроде бы самое неодолимое…

— Включая инфаркт, — добавила стоявшая рядом со своим шефом Лукина.

— Да, да! Ирина Васильевна права! Именно этой проблемой она и занимается. Представляете, какое широкое поле деятельности для настоящего ученого! А Ириша настоящий ученый!

В голосе Файбышевского звучало не просто поощрение ученицы. В нем угадывалась нежность. Смолин почувствовал раздражение: оказывается, вот кто она для него — «Ириша»! А он, Смолин, когда-то называл ее Тришкой…

— Вы правы, у Иры голова варит отлично! Я знаю, — подтвердил он с вызовом.

— Так вы знакомы?..

Ирина поспешила вмешаться:

— Константин Юрьевич мой… давний друг. Он…

— Вот вы где, оказывается! — раздался за их спинами голос Золотцева. — Есть маленький разговорчик, Григорий Петрович.

Взглянул на часы.

— Ба! Скоро пять. Прошу вас, — обернулся к Смолину и Лукиной, — через четверть часа ко мне на файв о’клок. И не забывайте! Ежедневно в пять! Свободное общение мыслящих людей и хорошо заваренный чай! — И повел Файбышевского с палубы, дружески держа его под руку. Уходя, Файбышевский оглянулся, стекла его очков холодно блеснули.

— Ревнивец он у тебя, оказывается, — усмехнулся Смолин.

— Почему у меня? — Ирина скривила губы. — Он просто мой начальник.

Смолин с сомнением покачал головой и, стремясь смягчить тон иронией, предложил:

— Знаешь что, И-ри-ша, пойдем-ка на корму. Там вроде бы никого. И поговорим. Нам надо бы поговорить.

— Надо! — согласилась она.

Они спустились палубой ниже на корму. Обычно здесь вроде Бродвея, особенно по вечерам, не протолкнешься. Сейчас палуба была безлюдной.

— Знаешь, как называется часть судна, на которой мы с тобой находимся?

— Корма.

— Вот и не так! Положено говорить ко́рма.

Она улыбнулась:

— О! Ты уже стал моряком! А ведь, кажется, в море впервые. Так же, как и я.

День выдался солнечный, море полыхало неправдоподобной синевой, и в нем, будто нарисованные, проступали легкие желто-зеленые мазки далеких гористых островов. Там была Греция.

Ирина подошла к борту, подставила лицо ветру. В тугом потоке воздуха ее волосы, длинные и густые, затрепетали, как черное полотнище. Смолин невольно залюбовался ими, и его сердце тоскливо заныло. Он помнил запах этих волос.

— Вот где настоящая свобода! — облегченно вздохнула она.

— Что ты имеешь в виду? — Он облокотился о борт рядом с ней.

— Что имею в виду? — Ирина вскинула руки, словно обращалась к забортному солнечному простору. — Да вот это! Небо, море, ветер, полная отрешенность от всего, что на берегу.

И повторила упрямо:

— От всего!

— И от прошлого?

— И от прошлого! — Она решительно рассекла воздух ребром ладони, словно этим движением разрубала последнюю связь вчерашнего с нынешним.

— Значит, полное совпадение! И у меня точно такое же чувство, — искренне поддержал он. — Свободен от всего! Наконец свободен!

Она кивнула, продолжая смотреть в море, выдержала паузу:

— Ты неплохо выглядишь, Костя. Чуть пополнел. Но это тебе идет.

— А ты все та же. И это тоже тебе идет.

Она с легкой улыбкой приняла его комплимент.

— И в Ирину Лукину по-прежнему все влюбляются, — шутливо продолжал Смолин. — В нее всегда все влюблялись.

С деланным равнодушием Ирина чуть приподняла острое плечо, словно ставила под сомнение сказанное.

— Увы! Все в прошлом! Уже старенькая Лукина. Скоро дочь замуж будет выдавать.

Она отошла от борта. Ей надоели порывы ветра. Повернула к Смолину задумчивое лицо:

— Знаешь, какой милашкой становится Ольга? И уже сознает это. Даже боюсь за нее.

Он рассеянно подтвердил:

— Естественно.

Они помолчали, потому что нужна была пауза, чтобы вернуть разговор в прежнее, ни к чему не обязывающее русло.

— …Ты очень кстати вставил сегодня свое слово на совете. После тебя Золотцев пошел на попятную. Файбышевский сразу воспрянул духом. Вдруг нашел себе на «Онеге» опору. Да еще в твоем лице.

Смолин с досадой качнул головой, вспомнив холодный блеск очков Ирининого патрона.

— Не думаю, что я стану ему опорой. Опора у него, судя по всему, есть на «Онеге». И другой ему не нужно. Наверняка считает, что подфартило, — не сказал, а проскрипел, и собственный голос показался ему отвратительным.

В ответ Ирина поморщилась, недобро засмеялась, в ее смехе прозвучал вызов:

— Вполне возможно, что так и считает. Может быть, он и прав.

На этот раз молчание их было затяжным и тягостным. Смолин в душе проклинал себя: в каком унизительном положении вдруг оказался — будто мстил женщине за прошлое.

Почувствовав его настроение, Ирина повернула к нему опечаленное лицо, внимательно и вроде бы сочувственно взглянула такими знакомыми, всепонимающими глазами.

— Зря ты так, Костя! — сказала мягко и негромко. — Не надо! Слышишь? Не надо! Знаю, что виновата. Но не казни. Прошу!

Он опустил голову:

— Извини, — выдавил. — Все эти годы крепко держал себя на предохранителе. А вот сорвалось. Извини!

— Понимаю. Все понимаю. И даже то, зачем ты меня позвал сюда, на эту самую ко́рму. — Она намеренно сделала ударение на «о» и, окончательно разоружая его, спокойно, дружески улыбнулась. — Ведь не для такого разговора? Правда?

— Конечно, Ира! Просто хотел сказать тебе… — Он помедлил. — Если бы узнал в порту, что и ты в этой экспедиции, сошел бы на берег.

— Я бы тоже сошла… — ответила она серьезно.

Он поднял на нее глаза и заставил себя улыбнуться:

— Ну, уж коли не сошли вовремя, то давай заключим договор. Идет?

Она охотно вернулась к прежней наигранной веселости:

— Идет!

— Что было, то было, — продолжал он, вдруг чувствуя душевное облегчение. — А сейчас все просто: старые друзья случайно встретились на «Онеге» и как друзья хорошо относятся друг к другу. Но не более.

— Не более! — облегченно поддержала она. — По рукам?

— По рукам!

Ирина протянула ему руку прямо, не сгибая, как школьница. Он осторожно пожал ее пальцы и почувствовал твердость обручального кольца. Сердце остро кольнула тоска. Подумал: плохо ему будет на «Онеге». От себя не убежишь!

Неожиданно их внимание привлек непонятный шлепающий звук. Палубой выше от борта к борту бегал полуобнаженный человек с фигурой атлета и странной приплюснутой головой. Человек был в одних трусах, босой, время от времени он подпрыгивал на месте, помахивал кистями рук, как крылышками, приседал. У него был вид резвящегося дурачка.