После отравления толстяка Спрута у Колкина окончательно сорвало крышу. А началось все с того, что в какой-то момент он поймал себя на мысли, что в течение суток у него периодически возникают моменты, когда сознание словно раздваивается. Одна часть, все еще пребывая на «сверхподъеме», упорно гонит его вперед, а вот у другого «Я», нет-нет, да и проскальзывают опасливые мыслишки, что он совершает ошибку. Потеряв прежнюю осторожность, он все больше и больше загоняет себя в ловушку ложного представления о вседозволенности и безнаказанности.

Теперь Александр стал плохо засыпать и почти каждую ночь ближе к двум часам, — «ведьминому часу», как он вычитал где-то в интернете, — просыпался в холодном поту с зашкаливающим ощущением необъяснимой тревоги. Как правило, в такие моменты ему чудилось, что к дому со сверкающими мигалками подъезжают милицейские машины. Да что говорить, он был на сто процентов уверен, что слышит за окном их противный вой, клацанье оружия группы захвата и топот ног в тяжелых высоких берцах.

Реагировал он всегда одинаково. Вскакивая с кровати с трясущимися руками, мужчина мчался со всех ног к входной двери, в ужасе ожидая, что вот-вот раздастся звонок и за хлипкой деревянной гранью, разделяющей свободу от вечного заточения, раздастся ненавистная ему фраза: «Откройте, милиция!»

Но каждый раз происходило маленькое чудо. Словно по мановению волшебной палочки галлюцинация исчезала. Зато пустая квартира внезапно оживала и, противно звеня тишиной, начинала давить на него тяжестью бетонных стен. Ему казалось, вокруг так неестественно тихо, что его оглушает барабанная дробь собственного сердца. Гнетущую тишину он ненавидел даже больше, чем звук воображаемых милицейских сирен.

Обычно, чтобы успокоиться, он принимал пару-тройку таблеток снотворного и вновь укладывался в постель. Стараясь ни о чем не думать, он лежал в темноте и глядел в потолок. Ни о чем не думать получалось плохо, но в любом случае спустя пару часов он проваливался в беспокойный, не приносящий чувства отдыха сон. Просыпался Колкин теперь ближе к обеду, совершенно разбитый, нервный и злой.

Что и говорить, если даже сновидения стали не такие как раньше. Прежде во снах он ощущал себя суперменом и никак ни меньше. Он мог творить со своими врагами, рабынями, да и просто незнакомыми людьми все, что только пожелает. Теперь же все изменилось. Сны стали мозаичны. Словно собранные из тысяч не связанных между собой картинок, они, поочередно сливаясь друг с другом, сплетались в фантасмагоричные миры. Причем каждый раз он непременно оказывался в затруднительном положении: то связанным по рукам и ногам, то придавленным каким-нибудь тяжелым предметом. Но чаще всего ему снилось, что он где-то глубоко под водой и начинает задыхаться, не в силах выплыть на поверхность за глотком бесценного воздуха.

Сегодня ему снилось, что он спал голышом в незнакомом месте, на идеально круглой поляне посреди дремучего леса. Он лежал лицом вниз на острых, коротких пеньках выгоревшей от лесного пожара травы. Это был сон во сне. А потому в какой-то момент он — спящий там, на поляне — внезапно понял, что он может проснуться.

И он проснулся.

Удивленно рассматривая свое обнаженное тело, Колкин никак не мог взять в толк, как же он здесь оказался. Внезапно из зарослей кустарника на поляну вышел незнакомец в одежде защитного цвета и подошел к нему. Лица мужчины он не видел — оно все время расплывалось, выглядя каким-то смазанным и нечетким. Зато рядом с ним он с удивлением обнаружил странное существо. Большое шерстистое пятно белого цвета с огромной собачьей пастью хаотично двигалось рядом с незнакомцем.

Что происходило дальше — он помнил плохо. Зато в какой-то момент четко осознал, что на его запястьях и лодыжках защелкиваются наручники необычной конструкции. Теперь он лежал на обугленной траве на боку и не мог пошевелиться. Самым удивительным было то, что этому он ничуть не противился. Скорее, наоборот, ему стало как-то легко и спокойно. Словно незримый груз, много лет тянущий его к земле, наконец, свалился с плеч, предоставив возможность ощутить себя легким и невесомым.

«Теперь я свободен!» — мелькнула шальная мысль, показавшаяся абсолютной истинной.

Александр ощутил, как растворяется в воздухе и улетает куда-то в бесконечность. Это было настолько реалистично, так похоже на правду, что у него не закралось ни грамма сомнений, что все происходит не наяву.

И каково же было его разочарование, когда, проснувшись утром, он обнаружил себя голым, лежащим в зале на ковре в окружении пустых пивных банок и рассыпанных повсюду разноцветных таблеток.

С трудом оторвав от пола раскалывающуюся на части голову, Колкин обвел комнату пустым взглядом, после чего осмотрел свои руки и ноги — никаких наручников не было и в помине.

«Значит, это сон?.. Интересно, а то, что я вижу, тоже сон или реальность?.. Где та граница, что разделяет их между собой?»

Не найдя ответа, он с трудом поднялся на ноги. Тело болело и не желало его слушаться. Сделав пару шагов, он не сдержался и исторг из себя поистине звериный рык. В этом звуке смешалось все: и боль от потери удивительного состояния; и разочарование, что сон лишь иллюзия; и радость, что наваждение ушло, а значит, у него остается шанс довести задуманное до конца.

Удивительно, но спутанность мышления ему сейчас нисколько не мешала, скорее она разжигала в нем болезненную страсть и еще большую тягу к насилию, приправленную на этот раз лютой ненавистью ко всем.

Ища, на чем бы выместить злобу, он тигром заметался по комнате.

«Как я могу быть свободен, если эти твари меня поймают?!.. — неслись галопом мысли в голове маньяка. — Да они до конца моих дней упекут меня в психушку, типа той, где батя чалился! И буду я там неприкаянный торчать до последнего вздоха, вусмерть накаченный транквилизаторами, антидепрессантами и прочей дрянью. А эта химия быстро превратит меня в тупой овощ, который будет только жрать, срать и вечно спать. Нет, б. ть, свободой тут и не пахнет! Тут пахнет говном!!!»

Он выскочил в коридор и, рванув на себя дверь, оказался в ванной комнате. Из зеркала на стене на него смотрел давно небритый человек с взъерошенными волосами и безумным горящим взглядом. Колкин одновременно и признавал, и не признавал себя в зеркальном отражении. Но от одной только мысли, что во сне он безропотно сдался на милость какому-то хрену в зеленом камуфляже, он вновь пришел в бешенство.

— Что ты сопли распустил, чувак?! — выкрикнул он своему отражению в зеркале. — Ты же вот этими самыми руками столько народу на тот свет спровадил! Так чего же ты ждешь?.. Чего тебе еще надо?!.. Мочить надо эту рыжую сучку, мочить!!!

Он заметался по ванной комнате, не зная, что же ему предпринять.

— Тварюга, она сбежала от тебя!.. А ты?.. Чего ты ссышь?.. Что ты ходишь вокруг да около?..Ты же знаешь, где она живет! Чего ждешь?!.. Ты что, дурак?! — стал накручивать себя Колкин. — Ты что, так до сих пор и не понял, что раз никто тебя не поймал, значит, ты крут!.. Ты крут, чувак! Крут, б…ть! Крут!!!

В порыве всепоглощающей ажитации, с искаженным лицом, озверевший мужчина изо всех сил врезал кулаком точно в центр висящего перед ним зеркала. Треснув от удара, оно сорвалось с креплений и, грохнувшись на кафельный пол, разлетелось на множество мелких осколков.

Все еще не контролируя себя, психопат с остервенением стал бить по нему босой ногой.

Раз, еще раз, еще…

Он уже сбился со счета, когда внезапно ощутил, как острая боль нещадно резанула по пятке. Александр тихо взвыл, но по инерции нанес еще пару ударов. И все же нестерпимая боль сделала свое дело: он остановился.

Прислонившись к стене, Колкин приподнял стопу и с удивлением уставился на пульсирующую болью правую пятку. Оттуда наружу торчал большой осколок стекла. Стекающая по стопе кровь, капая с кончиков пальцев на кафельный пол, уже начинала собираться в маленькую темно-красную лужицу.