— Как… Женек тебе рассказал?.. — оторопело уставилась на него Галя, но быстро опомнившись, поспешно уточнила: — Ты что, после того раза с ним встречался?

— Галчонок, даже больше. Мы с Жекой теперь друзья — не разлей вода.

— Друзья?..

Галя захлопала ресницами, не зная, что бы еще ей спросить. Представить, что ревнивец Женька и этот мутный тип стали друзья?.. Увольте, это было выше ее понимания жизни. Хотя…

— И как он поживает?

— Страдает… Точнее, страдал какое-то время, но теперь у него все окей.

— Где он? Его же все обыскались… — взволнованно застрочила рыжеволосая красавица, — а родители даже заявление в милицию написали…

— В милицию? — уточнил маньяк и недовольно скривился. Он с детства не любил это слово. Для его папаши оно было эквивалентом бранной речи. — Это они, конечно, зря так сделали, поспешили… Да, Женек немного запил, а так с ним все в порядке.

Лицо Александра растянулось в улыбке.

— Галчонок, да ты сама можешь в этом убедиться. Если, конечно, у тебя есть такое желание…

И тут Галя вспомнила, что сегодня рассказали ей Женькины приятели: они видели ее бойфренда в компании с высоким, белобрысым незнакомцем.

«Так может, он и не врет, а Женя и в самом деле ушел в запой? Потому и не появляется ни дома, ни в университете… Интересно, где же в таком случае он живет все это время?.. У этого, что ли, дома?.. Нет, не может такого быть… В это я ни за что не поверю».

— И где же он сейчас живет? У тебя что ли? — стараясь не выказывать истинных эмоций, как можно более безразличным тоном поинтересовалась Галина.

— Нет, у меня дома он точно не живет. Я что, на «голубого» похож? — непринужденно рассмеялся Колкин. — Конечно же, нет. Он у моего бати на работе в подсобке обосновался. Говорит: «Диоген, мол, в бочке жил, и там ему мудрые вещи в голову приходили, а я, студент филфака, хочу в крематории месяцок перекантоваться. Глядишь, книжку какую умную сварганю, или статейку в журнал. Там ведь народ в основном тихий, будущему филологу такое всегда на пользу пойдет.

Колкин так заливисто захохотал над своей скабрезной шуткой, что Галину передернуло. Она почувствовала непреодолимое отвращение к этому человеку и желание немедленно покинуть это место. Но с другой стороны тревога за бывшего жениха и врожденное чувство ответственности не позволяли ей совершить подобного поступка.

Словно прочитав ее мысли, совершенно серьезным тоном, Колкин продолжил:

— Галь, да ты не думай ничего плохого. Там, в подсобке, тепло, светло. К тому же есть где поспать, туалет и умывальник, опять-таки, рядом. Телик какой-никакой имеется…

Галина задумалась.

Вроде бы Александр сказал сейчас простые слова, ничего особенного. Женька запил, живет — бог знает где. Общается с какими-то непонятными людьми и напрочь про нее забыл… Казалось бы, ну и черт бы с ним! Пошел бы он куда подальше, мелкими шагами… Но что-то в этом рассказе ее насторожило. Чутким ухом лингвиста она почуяла неестественность речи и какой-то подвох, скрытый за простыми словами. Правда, она никак не могла понять, что именно здесь не так.

«Вроде все обыденно и безобидно, но почему я ощущаю столько скрытой угрозы?.. Пожалуй, не буду гадать. В любом случае во всем можно разобраться на месте», — приняла она непростое для себя непростое решение.

— Саш, а где находится этот крематорий, в котором работает твой батя?

— Да тут недалеко, — уклончиво ответил Колкин. — На машине минут за пятнадцать-двадцать легко доберемся, если в пробке, конечно, не станем.

— На машине? — удивилась Галя.

— Да, на машине. Видишь, вон там, за деревьями, моя девочка выглядывает?

Галина взглянула в ту сторону, куда указывал рукой Александр, и увидела стоящий неподалеку автомобиль красного цвета.

— Хорошо, поехали, — решительно заявила она, но сразу уточнила: — Только, пожалуйста, без глупостей. И очень надеюсь, что ты не соврал, и твои слова не были банальной местью или глупым розыгрышем.

— Эх, Галчонок, какие могут шутки, когда во рту два зуба, — ответил очередной отцовской присказкой Колкин, хотя и сам до конца не понимал ее истинный смысл.

Впрочем, зачем все на свете понимать? Только время попусту тратить. Получать от жизни удовольствие — вот что самое главное, а остальное — лишь пустой треп.

— Свет, ты только посмотри! Вот тебе и Галочка-недотрога… Женьки мозги полгода пудрила, а сама тем временем жениха на красном «Фокусе» нашла. Вот шустрая какая!

Две девушки в одинаковых зимних куртках, различающихся лишь оттенками серого цвета, стояли на противоположном берегу пруда и с любопытством рассматривали удаляющиеся от них фигуры.

— А ты завидуешь ей, что ли? — насмешливо поинтересовалась другая.

— Нет, ты чего?! Мне Женьку жаль. Он вторую неделю в университете нос не кажет. А все, наверное, из-за этой рыжей…

— Так… — протянула подруга, — а у нас, как я вижу, приступ ревности намечается?

— Да какая там ревность, Свет. Так, жаль его, парень-то он симпатичный…

Слегка улыбнувшись, она подмигнула подруге, и обе двинулись по тропинке вдоль пруда.

«Разбежавшись, прыгну со скалы…» — с упоением вытягивал Колкин песню группы «Король и шут», разглядывая со всех сторон керамическую урну для праха.

Это был уже второй экспонат в недавно начатой им коллекции. Первым стала урна с прахом Евгения Грачева, студента-третьекурсника филфака МГУ.

«Вот, дорогие мои, Галина и Евгений, теперь вы навсегда будете вместе. Ведь так, Жека? Ты этого всегда хотел?..» — осклабился маньяк и противно захихикал.

Во рту несостоявшегося доморощенного комика дымился любимый «Camel» без фильтра.

Сегодня с раннего утра он начал основательно «закидываться колесами», как сам же заметил: «Совсем не по-детски». А потому ближе к обеду обдолбаный амфетаминщик достиг такой степени драйва, что позабыв о всякой осторожности, решил прокатиться по местам «боевой славы». Говоря обыкновенным языком, его невыносимо сильно тянуло оказаться в районе МГУ и попробовать найти там очередную рабыню.

Тот кайф, который он получил во время убийства влюбленных, и та эйфория, которую он испытал, когда сжигал их трупы в печи, не отпускали его до сих пор. Озверевший маньяк, окончательно слетев с катушек, как зверь-людоед, вкусивший человеческой плоти, жаждал лишь одного. Его с головой накрыла необузданная тяга убивать. Сопротивляться ей он был не в силах.

Под непрерывным воздействием наркотиков Колкин стал терять человеческий облик, все больше и больше превращаясь в обезумевшего волка-оборотня из своих любимых ужастиков.

«Ууууу! — завывал он на всю квартиру, представляя себя в этой роли. — Я уже идуууу! Кто следующий?»

Вдоволь наигравшись с прахом, он поставил погребальную вазу обратно в старенький сервант, и закрыл стеклянную дверцу.

«Все-таки классно батя придумал, что устроился сторожем в крематории! А что?.. И работа посменная — сутки через двое — и начальники не теребят. Кому ты ночью, на хрен, нужен? Хорошо карауль территорию, и никто тебе слова плохого не скажет. Какой дурак-начальник станет тебя ругать за то, что ты настолько радеешь работой, что порой в свой законный выходной можешь заглянуть в крематорий. А сменщики? Смех, да и только, если всю правду рассказать. Один — вечно бухой. За два пузыря водяры под любой статьей подпишется. Под присягой скажет, что на охраняемой им территории полный порядок: никто из посторонних за время дежурства не появлялся. Другой — тощий как палка, дряхлый подслеповатый старик по имени Кузьма Степанович, — он так и вообще давным-давно мышей не топчет. Еще когда батя в крематорий устраивался, уже тогда Степаныча все «дедом» величали. Правда и время было другое, — с грустью вздохнул он, — только-только «лихие девяностые» начинались. А теперь, смешно сказать, «спокойные нулевые» всем рулят. Да и старые пердуны с тех пор еще больше постарели. Хотя нет, вру. Отец еще ничего, а вот Степаныч того и гляди на дежурстве в подсобке помрет. До того порой бывает крепко спит дедуля — пушкой не разбудишь!»