— Ах, какой у нас самогон! Да не один, поставили на стол самогон трёх сортов! Вино, водку и коньяк купили для немцев, на всякий случай, так фрау продегустировала все до единой домашние наливки. Ганс после баньки уже знает толк, пьёт первач. Никакую казённую дрянь они естественно пить не стали. Весь отпуск потребляли только натуральные сельские напитки. В общем, славно погуляли до утра. Накачали и Ганса, и его жинку, до полной невменяемости.

Утром я не успел опохмелиться, а к нам во двор шасть, стучится ближайший сосед. «Привет, говорит, Иван-красный командир. Как твоё життя?». «Добре, говорю, тильки башка трещит». «О то-ж! Слышал я у вас гости из заграницы». Киваю, да, немцы. «А можно ко мне их? Хочу угостить, пообщаться с культурными людьми». Почему нельзя? Можно… Вечером веду немцев к соседу. Тот тоже не ударил в грязь лицом, стол не хуже нашего уставил закусками и напитками. Хорошо посидели, с тем же результатом — Ганса на руках в хату принесли.

Утром сходили мы с немцем на речку, освежиться, полежали в прохладной воде, ожили. Возвращаемся, а у ворот другой сосед. «Привет, Иванэ! Как дела? Слыхал у тебя гости из неметчины? И у Мыколы они гуляли тоже. А ко мне можно? Уважь!»

И так понеслось…

За отпуск мы с немецкими гостями смогли обойти лишь малую часть села, а кому не удалось заполучить семейства Ганса в свою хату, долго потом обижались на меня и на тэту. Стали мы собирать их в обратную дорогу — загрузили дюжину сумок и торб. Сало такое, сало сякое, мясо копчёное, грибочки, рыбку вяленую и, конечно же, в поезд бутыль самогона столь полюбившегося немецкому товарищу.

Уехали гости дорогие, теперь вроде как наша очередь с ответным визитом ехать. Намекаю поздравительной открыткой, немцы тоже отвечают открыткой, мол, помним, и присылают вызов. Подгадываем отпуск летом и приезжаем своей семьёй: я, жена и наша дочь.

Ганс добросовестно встречает, подкатывает к поезду на служебной полицейской машине, привозит домой, там нас ждут все знакомые немцы: бургомистр, партийный секретарь, полицейские. В гостиной лёгкий фуршет: шнапс, вино, пиво, прохладительные напитки, на закуску крохотные бутерброды — канапе, жареные тосты, орешки, сухарики. Я половину бутербродов одним махом между первыми приветственными тостами съел. Жрать с дороги охота, хоть и неудобно, но потихонечку один за другим под разговоры уплетаю. Жена в бок пихает, мол, имей совесть, не позорь меня, скоро сядем за стол — набьёшь брюхо, а пока разговаривай с людьми. А как разговаривать когда в брюхе урчит?! Бутерброды скоро кончились, быстро допили пиво и шнапс, ещё некоторое время весело пощебетали, и вскоре гости разошлись. А наш друг Ганс тем временем предлагает ложиться спать.

Лежу голодный, ворочаюсь, в желудке урчит: я ведь слегка пьян и очень голоден. Тихо ругаю жену, что помешала перекусить. Она сама бедняжка ни крошки не съела, все соблюдала политес и тактично болтала с немочками. Ладно, думаю, утром хорошо позавтракаем, полегчает. Потом по плану надо будет мчаться осматривать достопримечательности Берлина, заскочить в Потсдам, полюбоваться на дворец Сан-Суси.

Но завтрак был снова лёгким. Гансова фрау опять нам пожарила по тосту, сделал кофе, мы с женой переглянулись, быстро перекусили и помчались на вокзал. Я еле-еле дотерпел! Заскочили в привокзальный гаштет, сходу набрали полную тарелку жареных колбасок, три порции айсбана, умяли всё, словно с голодного края сбежали! Наконец-то наелись, а то бы помер и не доехал до тех дворцов. Весь день провели в поездах, да на ногах, а я от этих прогулок чуть жив и ноги с трудом волочил к вечеру. Семья Ганса нас терпеливо ждёт к ужину: бутылка шнапса, пиво, сардельки и колбаски с капустой. Хозяева натянуто улыбаются, выпили, поболтали чуток, и спать — сил нет, умаялись. Утром опять торопимся на экскурсию. Завтрак — снова тосты с кофе. Слегка перекусили, и бежать на вокзал. Вечером приезжаем — смотрю, фрау косится на нас и губёшки свои узкие змеиные ещё тоньше поджимает. Морда у неё дюже недовольная, будто животом мучается.

«В чём дело?» — спрашиваю друга. Ганс глаза виновато отводит и тоже мнется, но выдавливает из себя, наконец-то сбивчиво.

«Понимаешь, комрад Иван, крайне накладно нам содержать тебя и твою семью. Мы вышли из бюджета. Фрау недовольна».

Достает какой-то листок бумаги с расчётами, вижу куча цифр ровными столбиками. Бубнит что-то, а я суть не улавливаю, кровь к голове прильнула, ни хрена не соображаю.

«Разумею, друг Ганс! — отвечаю я ему, — Нам и завтраки не нужны. А уехать не можем, что поделать, мы ведь на месяц планировали, мы вас не стесним, главное ночлег, будем с утра до вечера по музеям мотаться».

Вижу, немец мгновенно просветлел лицом, радуется.

— Иван, ты не обижаешься?

Я не выдержал и отвечаю:

— Да нет, полный порядок. Однако же я не экономил на гостях, тебя и фрау месяц радушно и хлебосольно принимал.

Сказал я ему это весёлым, слегка язвительным тоном, а у самого на душе кошки скребут. Ну, думаю, скотина, жрал у меня в три горла кур, мясо, сало, самогон отборный пил, а тут поджаренного куска хлеба ему жалко.

Немец сделал морду официальной, мерзкой, настоящей протокольной и заявляет:

— Комарад Иван, это была твоя собственная инициатива, и я тебя так щедро угощать не принуждал.

А ведь верно сказал друг-немец, не принуждал, это мы сами такие хлебосольные дурни. Короче говоря, каждое утро на завтрак пъём быстро кофе, улыбаемся хозяевам натянуто, они тоже свои рожи в улыбках растягивают, затем говорим, данке шеен, и ноги-в-руки по музеям и магазинам. Некоторое время промучились, потом поменяли билеты числом пораньше, две недели. Еле-еле вытерпели мучения и столь напряженное и тягостное гостеприимство, да и деньги заканчиваются уже. Попрощались почти официально, собрали чемоданы и домой. Ганс довёз до вокзала на служебной машине, снова мнется и с напряжением в голосе вопрошает: «мол, друг Иван, ты не в обиде?»

Я махнул рукой, на том и расстались. На душе от этой поездки было не радостно. Доехали до Бреста, забежали в привокзальный ресторан и скорее обедать! Часа два сидели, наслаждались Родиной.

Это я к чему рассказываю, не для того чтоб опорочить того немца, обычный фриц как фриц, вполне нормальный. Взять тысячу бюргеров, они его легко поймут и не осудят, скажут, всё верно сделал, бюджет семьи — святое дело! Они нормальные по своему, а мы по-своему. Очень разные мы. Европа — нам её не понять! Поэтому я в этот срок службы в Германии, на то чтоб завязать русско-немецкую дружбу лишнего пфеннига не потрачу. Друг мой Эдуард, не верь клятвам немцев в искренней дружбе. Они люди не плохие, но глубоко рациональные. Другие они… Ну, вздрогнули ещё по одной?..

Глава, в которой Громобоев осваивается в полку и пытается встретиться с боевыми друзьями и узнаёт о предательстве.

Сытая жизнь в Германии на воинский контингент действовала разлагающе, все как с цепи сорвались: покупали, покупали, покупали. Легковые и грузовые машины, теле и радиоаппаратуру, бытовую технику, вещи. Наступила настоящая эра массового потребления. Реклама по немецкому телевидению (а телевизоры в гарнизоне свободно принимали примерно шесть местных телеканалов) действовала зомбирующее и, завидев какую-то новую вещицу, надо или не надо, но женщины бросались её покупать. Так Ольга купила мороженицу и йогуртницу, которые после пары раз использования по назначению, дальше стояли без дела. Конечно же, окунувшись в это изобилие, ни кто из воинского контингента Группы войск не хотел возвращаться домой. Кому в здравом уме придёт в голову вернуться в голодные края, к пустым прилавкам, в чисто поле без жилья? Да, все мы любим Родину, и ностальгия мучает, но всё же в разумных пределах. Особенно рационально было начальство, каждый руководитель высокого и малого ранга с трибуны хотя и вопил о патриотизме, а на деле первым набивал карманы деньгами, перегонял машину за машиной домой, создавая стартовый капитал, загодя готовясь к выходу на пенсию.