Громобоев неопределённо хмыкнул и промолчал, делая театральную паузу для большего эффекта, пусть себе бубнят.

— Навыступался? Куда пойдешь теперь работать? На завод? В пожарники?

Эдуард вновь ехидно ухмыльнулся, а жена продолжила тираду:

— На что будешь семью содержать и ребенка кормить? Ты ведь кроме как стрелять и детей клепать — ничего больше не умеешь!

Тесть задумчиво почесал огромную лысину:

— Хорошо хоть это умеет…

Эдик дружески подмигнул Палычу за моральную поддержку:

— В доме выпить что-нибудь имеется?

Супруга перешла на визг:

— Вот-вот, быстро сопьёшься с работягами, станешь как мой папаша. Мало нам в семье одного пьяницы?

— А ну-ка, цыц, курицы! — воскликнул тесть. — Верно, зять, не пропадешь, устрою к себе напарником!

Евгений Павлович живо достал из холодильника охлаждённую поллитровку и закусь, свинтил крышку, разлил водку по стопкам:

— Садись, зятек! Эдик, не слушай этих баб — все дуры!

Театральная пауза была выдержана, эффект был достигнут и Громобоев решил, что хватит издеваться и ответил нехотя:

— Нас ссылают…

— Ишь, какой декабрист нашёлся, офицер-дворянин… — буркнула Анна Филипповна. — Мужик-лапотник…

— Не декабрист, но почти что…, — ухмыльнулся Эдик.

— Мама! Он ещё ухмыляется! А о ребенке ты подумал? Как мы будем жить на севере? Там и талоны не отоваривают! Нет ни молока, ни мяса, ни колбасы…

Громобоев снова усмехнулся и небрежно спросил:

— В Германию в ссылку поедем?

У жены и у тёщи отпали челюсти от удивления.

— Шутишь? — сердито спросила супруга.

— Серьёзно…

Анна Филипповна вытаращила глаза на зятя, тихо сползла спиною по стене и села на табурет.

— Ну и как? Едем или отказаться?

— Ты опять насмехаешься? Издеваешься? Тебя же выгнать хотели с позором!

— Обстановка изменилась… И потом, разве можно выгнать столь заслуженного офицера? Мои ордена как поплавки, как спасательные круги, утонуть не дадут… Что молчишь? В Германию служить поедем?

В квартире настала мёртвая тишина. Ольга схватилась за сердце, выпустила из рук блюдце, которое разлетелось на мелкие кусочки. Супруга глубоко вздохнула и вдруг громко завопила, запрыгала на месте, хлопая от радости в ладоши.

— Конечно, едем! Милый, конечно же, поедем!

— Тогда я завтра даю согласие. Видали их, сразу стал милым…

— Точно не издеваешься? Или всё же опять смеёшься? — прекратив скакать, зашипела Ольга. — Признавайся — шуточки шутишь?

— Я серьёзно. Так едем или не едем?

Тесть с тёщей недоуменно переглянулись, а супруга вновь потеряла дар речи. Наконец Ольга собралась с силами и тихо произнесла:

— От тебя не знаешь, что ожидать в следующую минуту. Насчёт Германии…нет, ты это серьёзно?

— Серьёзнее не бывает…

— Не может быть! С чего вдруг такая резкая перемена в настроении командования?

— Благодаря телевидению и вчерашней передаче! Обязательно надо позвонить и поблагодарить Андрея Гаранина. Итак…

— Что итак? Ты меня уже измучил… Скоро в гроб загонишь!

— В итоге: едем или нет?

— Конечно же, едем! Он ещё спрашивает! Если, конечно, не врешь…

— Не вру — не вру. Ладно, тогда завтра даю согласие, и дальше будь что будет…

Утром Эдик позвонил из бюро пропусков подполковнику Сергею Сергеевичу, доложил о согласии семьи ехать в «ссылку». Дежурный клерк по Политуправлению на том конце провода крякнул в ответ, и было слышно, как он даже заскрежетал зубами от злости. После короткой паузы Громобоев получил строгий приказ сделать фотографии для заграничного служебного паспорта, сдать их делопроизводителю и срочно убыть в очередной отпуск.

— Выезд к новому месту службы в конце мая! И прошу не опаздывать!

— Слушаюсь… — бравым голосом ответил Громобоев, понимая, что ещё на некоторое время остался винтиком военной машины. Капитан вышел из здания штаба ошалевшим от радости, все ещё до конца не веря, что неприятности завершились.

«Вот когда получу паспорт, пересеку границу, тогда и поверю в реальность произошедших удивительных армейских метаморфоз», — подумал Эдуард и зашагал в сторону освещенного весенним солнцем Невского, навстречу новым и пока неизвестным подвигам.

Бодрым шагом, почти пробежав за пятнадцать минут вдоль по Невскому от арки Главного штаба и до Казанского собора, Громобоев одновременно привёл мысли в порядок. Сегодня был погожий солнечный день и в жизни Эдика явно наметились проблески с надеждой на удачный исход. Капитан купил на углу Канала Грибоедова у толстой тётки продавщицы за двадцать восемь копеек шоколадный батончик, знаменитого на весь Советский Союз замечательного ленинградского мороженого и почти бегом припустил дальше по направлению к Гостиному двору.

Эдуард лакомился мороженым, размышлял и улыбался своим мыслям, от переполнявших его чувств готов был прыгать через широкие лужи, подпрыгивать высоко вверх, пытаясь достать вывески магазинов, петь, размахивать руками, громко орать.

«Забавно! Наверняка такого прецедента в истории Советской армии ещё не случалось! Вместо того чтобы разжаловать или навечно сослать ужасно проштрафившегося и провинившегося бойца в Сибирские снега, высылают из голодающей Родины на сытую чужбину! Ну и ну! Что это — промашка в работе отлаженной политической машины? Поизносился механизм и даёт сбой? Меня прячут в чулан до лучших времен? Вдруг пригожусь в случае чего? Ну ладно, согласен, я действительно хочу попасть в объединившуюся Германию, посмотреть, как живется тамошним людям! Каков этот мир капитализма? Уйти из армии и хлопнуть массивной дубовой дверью всегда успею. Как бы эти действия кадровиков поточнее назвать?.. Почётная ссылка в Германию? Курьёзно! Спасибо, будь, по-вашему: в Германию, так Германию. Так и быть, сошлюсь…»

Семейство с тревогой и нетерпением ожидало возвращение Эдуарда из штаба.

— Они не передумали? Ты сам не отказался?

— Я подумал и…

— Вот мерзавец! Издевается! — буркнула злобная сестрица жены, зыркнула чёрными глазами и ушла в кухню.

— Согласился. Завтра сделаю фото и в отпуск! Сначала уеду я, обустроюсь на месте, а через месяц-другой вы с Ксюхой приедете…

…Вечером в квартире был праздник, домочадцы отмечали нежданную радость. Армейская служба продолжалась и теперь Громобоева ожидала путь-дорога и неведомая жизнь в новой Германии.

Конец первой книги

Глава, в которой наш герой завершает последние дела на Родине, отправляется в Брест и натыкается на незыблемый, как и прежде могучий «железный занавес».

Полтора месяца отпуска пролетели как один день. В этот длинный «день» уместились, и поездка к Черному морю с заездом в гости к фронтовому другу прапорщику Гонзе на Украину, и приезд самого Гонзы с многочисленным семейством в гости с ответным визитом, и тур в Москву к дальним родственникам. Выпито «на дорожку» было не мало. В гостях у отца на хлебосольной и гостеприимной Кубани Эдик употребил примерно литров пятьдесят домашнего вина из объёмистых бутылей, и пару ящиков знаменитого шампанского Абрау-Дюрсо, а на Украине с закадычным другом они оприходовали две трёхлитровые банки отборного самогона. Организм пытался робко протестовать, особенно печень, но Громобоев велел ей чуточку потерпеть.

«Молчи гадина, не возражай! Я ведь покидаю Родину, еду на чужбину! Дай погулять напоследок…»

Но все хорошее когда-нибудь, да заканчивается, пора было прибыть в штаб и уточнить, не передумало ли начальство с отправкой капитана-бунтаря в почётную ссылку. К счастью начальство не передумало. Служебный загранпаспорт был изготовлен в срок, предписание на руках, можно отправляться. Эдик зашёл к финансисту, получил окончательный расчет, в продслужбе и вещевой службе продовольственный и вещевой аттестаты, в строевой части ему поставили записи и штампы в документы о переводе. В завершении всех прощальных военно-бюрократических процедур он снялся с партучета.