Тесно было не только на столах, но и вокруг — табуретки и стулья стояли впритык. Дежурному по роте сержанту-таджику велели попусту командиров не беспокоить, все вопросы решать с молодым лейтенантом-взводным, только прибывшим из Союза, накрепко закрылись — мало ли, вдруг парторг и пропагандист пойдут в антиалкогольный обход!

Поначалу проводы как всегда шли организованно — распорядителем выступал Шерстюченко, и Эдик внезапно взревновал его к своему батальону, хотя сам его рекомендовал командованию на своё место.

— Предлагаю тост за Эдурда Громобоева — будущего начальника Главного политического управления Советской Армии! — провозгласил тост Марабу.

— Спасибо, Санёк! Красиво, заманчиво, но не реализуемо, — улыбнулся Эдик. — Моё место здесь в окопах, а там я скорее всего буду лишним. Таких оболтусов и разгильдяев как я так высоко не пропустят…

Первые полчаса произносили красивые и складные тосты по очереди, по старшинству, потом закурили, зашумели, начался бардак. Старшина врубил магнитофон «Sharp» из которого полились отечественные хиты: «Лаванда», «Две звезды», «Есаул», «Казацкая»…

Хозяин каптерки прапорщик-азербайджанец, выпив несколько рюмок коньяка, расчувствовался, разговорился и напомнил Эдику, как он спас ему жизнь прошлой осенью. Этому говорливому и хвастливому Халипову, капитан Громобоев действительно был обязан жизнью. В октябре Рамзан единственный раз за год пошёл на боевую операцию. Напросился. Сумел уговорить молодого на тот момент (прежний погиб) командира роты Александра, по кличке Марабу, взять с собой в рейд. Халилов покинул каптёрку и, по его словам, оправился в поход за медалью. Опасаясь за свою драгоценную жизнь, нацепил на себя тяжёлый бронежилет и обшитую камуфляжем каску, чем вызвал многочисленные насмешки офицеров. Однако же старшина не оплошал и действительно пригодился: оказался в нужном месте и в нужное время…

…Дивизия проводила массированную зачистку местности в районе Мирбачакота: минировали местность, взрывали развалины, ломали дувалы, давили виноградники, задымляли колодцы-кяризы. Внезапно взвод саперов попал в засаду и был расстрелян мятежниками почти в упор из укрытий. Первая рота находилась рядом на отдыхе, и бросилась их спасать, а Эдик как старший от батальона побежал в «зелёнку» вместе с ними.

Почти сразу завязался жестокий скоротечный бой. Громобоев укрывшись за большим деревом, пытался подавить огневую точку за арыком, как вдруг, позади, раздалась короткая очередь, и две пули впились в ствол ореха в считанных сантиметрах над головой. Эдуард обернулся и в груди похолодело. В двадцати шагах позади, раскинувшись в пыли, валялся мёртвый афганец. К убитому душману (выглядело это забавно, если бы не обстоятельства), то ползком, то вприсядку, то на четвереньках, подбирался старшина и что-то громко завывая, кричал на родном языке. Капитан выпустил ещё несколько очередей в сторону мятежников, опустошил весь магазин, и лишь потом подбежал к поверженному противнику. Он склонился над трупом, внимательно посмотрел на поверженного врага. Убитый лежал в луже крови, три пули в груди и в животе навылет, и был совсем мальчишка, лет тринадцати-четырнадцати, не больше, ему бы в школу ходить, да в футбол играть, а не воевать. Одной рукой безбородый «моджахед» всё ещё крепко сжимал автомат за цевьё, вторая рука была неестественно заломлена за спину.

Старшина стоял рядом, трясся всем телом, цокал языком и бормотал что-то невнятное. Затем чуть успокоившись, снял каску с головы и вытер пот со лба.

— Я не знал! — воскликнул Рамзан громко. — Стрельнул — он упал!

— Что ты не знал? — спросил командир роты.

— Не видел, что это малчык!

— Рамзан, все правильно! Ты спас замкомбата! Благодаря твоим метким попаданиям он стрелял в капитана уже убитым!

В груди Эдика похолодело: он понял и отчётливо представил — а ведь верно, ещё доля секунды и было бы поздно, душман расстрелял бы его в упор! Гибель была неминуема!

— Малчык! Сапсэм малчык! — охал, не переставая переживать старшина.

— Не убей ты его, тогда бы он убил Эдуарда! Виноват, товарища капитана Громобоева! — выкрикнул ротный. — А потом и тебя тоже грохнул бы, ни на секунду не задумываясь!

Командир роты разжал пальцы подростка, забрал китайский АК-47, срезал нагрудник с магазинами и гранатами, протянул Громобоеву. Эдик отрицательно покачал головой.

— Нет, пусть старшина себе забирает, это его трофей. Спасибо, Халилыч!

В тот день рота с большим трудом выбралась из огневого мешка — спас положение комбат танкового батальона, лично пробившись к ним на танке. Потеряв ранеными несколько человек (один солдат позже в госпитале умер от ран), прорвались к своим позициям.

По возвращению в полк, старшина повесил трофейный окровавленный «лифчик» в каптерке над столом и при случае хвастался перед друзьями прапорщиками, как он спас заместителя командира батальона. Через полгода Рамзан получил свою заслуженную медаль «За отвагу», а в рейды предпочитал больше не ходить и заниматься имущественными проблемами роты…

Громобоев довольно быстро захмелел, потерял нить разговора, хоть и пытался думать, но получалось плохо, поэтому он, то глуповато улыбался, то внезапно грустил и вытирал ладонью набегавшую слезу.

— Да, повезло тебе Эдик! Столько боёв и передряг, но выжил, — хлопнул по плечу ветерана начальник штаба батальона Тарбеев. — Поделись удачей!

— А ты в момент опасности плюй три раза по три раза через левое плечо, соблюдай нехитрые правила: не ходить в рейд перед отпуском и перед заменой, перед выходом на боевые не пей, и не ставь прививки в санчасти — тогда точно не заболеешь. И ещё у меня всегда был со мной амулет — на шее на цепочке личный номер. (Эдуард вынул номерок из-за пазухи и продемонстрировал друзьям.) Один раз его забыл и чуть не погиб!

— Чуть — не считается! — хмыкнул Афоня. — Но как можно забыть свой талисман?

— Да так вот! Накануне выхода на боевые в Баграмскую зелёнку драл я одну симпатичную «козу» — кладовщицу с торговой базы, а ей мой амулет всё время по носу стучал. Попросила убрать, мол, отвлекает и мешает получать удовольствие — я и снял. А потом, когда на следующий день в кишлаке по нам минами долбанули, и осколки вокруг кучно засвистели, я рукой хвать грудь — а там под тельняшкой пустота — нет номерка! Ну, думаю, Эдик, тут твоя смерть и пришла… Один осколок размером с половину ладони возле головы в дувал врезался, чуть башку мне не размозжил, я его потом еле-еле финкой из глины выковырял. Так вот едва-едва от меня удача не отвернулась. Чудеса, но опять повезло…

Приглашённые на проводы командиры чуть притихли, но выслушав рассказ, вновь загомонили, сдвинули стаканы, разлили спиртное и выпили за удачу. Несколько секунд помолчали, размышляя, но вскоре вновь вразнобой зашумели, заговорили. Вспоминали бои, забавные истории, хвалились подвигами. Как смогли, нестройно спели пару песен. Дойдя до нужной кондиции, друзья-приятели расползлись по комнатам примерно часа в три ночи. Проводы удались…

Раскалённое солнце, стоявшее в зените, прожаривало сухой кабульский воздух и свирепо обжигало лучами людей, не сумевших найти себе укрытие. Время от времени порывы ветра швыряли пыль, и даже мелкие камешки, словно шрапнель в лицо, и всюду проникающий мелкий песок хрустел на зубах.

Кабульский аэродром вблизи «Теплого стана» жил своей бурной и шумной боевой жизнью. Ежеминутно взлетали на бомбежку парами штурмовики «Грачи», через некоторое время, опустошив боезапас, уцелевшие возвращались на базу, вереницы вертушек уносили взвода и роты на очередную операцию в горы, в сторону Пагмана, а четверки «крокодилов» с километровой высоты, поливая «курсами» горные хребты, как могли, прикрывали группы десантирующихся.

Горнострелковый полк рано утром ушёл на выполнение задачи, в батальоне остались лишь больные и выздоравливающие. Всё шло обыденно, и как говорится во французской поговорке: на войне как на войне! Одним предписано идти в рейд, других везут в госпиталь, а третьих уже упаковывают в «цинки». А самые счастливчики едут домой: в отпуск или по замене.