— Капитан, как я посмотрю, Вы действительно заняты лишь своей машиной! Возможно, Вам пора отправиться послужить в Забайкалье или на Кавказ?

— Спасибо, я только прибыл из Афганистана.

Полковники из свиты генерала переглянулись и дружно принялись делать пометки в блокноты. Генерал продолжил публичную порку Громобоева.

— Ну и что? Уверен, кавказский горный воздух Вам будет полезнее наших сырых болот. Капитан, где Ваш сухой паек на трое суток и деньги на первые дни войны? Чем собираетесь питаться? Шпротами и сгущенкой? — вопрошал генерал, тыкая банками под нос Громобоеву.

Эдик не растерялся и ответил:

— Этих продуктов мне хватит на три дня. Китайский пехотинец довольствуется килограммом риса на неделю! А деньги положу с первой же получки…

— Вы служили в Китайской Народной Армии? — усмехнулся генерал. — Откуда такая осведомленность? Надо его проверить, не завербован ли этот говорливый капитан… Болтун — находка для шпиона!

Эдуард покраснел, но на этот раз сдержался и промолчал. Спорить далее было бесполезно, тем более Громобоев увидел, что строевик принес служебную карточку и выразительно посмотрел на него. Генерал полистал страницы, почитал записи и добавил свою. Кадровик-майор вновь посмотрел на Громобоева и скорчил кислую рожу. Проходя мимо, он прошептал Эдику:

— Замолчи и не высовывайся капитан, прикуси язык! Теперь замучаешься удалять этот выговор…

Новый год был окончательно испорчен. Эх, а ведь сегодня не пятница тринадцатое! — подумал Громобоев, топая по тропинке между сугробами к своей машине. На стоянке его ожидало еще одно разочарование. Переднее колесо спустило, а менять на морозе — дело не из приятных.

— Да пропади ты пропадом! — воскликнул капитан и побрёл пешком на автобусную остановку.

Глава, в которой наш герой в очередной раз убедился, что чем больше в армии дубов, тем крепче оборона, и что чем многонациональнее дружный воинский коллектив, тем он крепче дружит. Однако, дружба эта идёт порой не на жизнь, а на смерть…

Постепенно Громобоев втянулся в рутинную учебно-боевую жизнь танкового батальона: ежедневно проводились либо занятия в классах, либо стрельбы, либо вождение, либо работа на технике. Каждую неделю раза по два, по три роты рано утром ещё в темноте выезжали на полигон и возвращались после полуночи. Эдуард обычно руководил учебным местом по гранатометанию, и хотя риск тоже есть, но это лучше чем торчать на вышке вместе руководства с комбатом. Несколько раз солдаты в темноте стреляли по ней по ошибке из пулемёта, и раз бабахнули выстрелом из вкладного ствола. Хорошо пули пролетели мимо, и к счастью обошлось без жертв…

На вооружении танковых рот стояли старенькие «Т-55» и «Т-62», которым было лет по двадцать, новее техники не было, но зато были и более древние мастодонты времен Великой Отечественной войны — «ИС-3». Эти тяжеленные махины многие годы без движения пылились в боксах, но числились боевыми единицами. В принципе, для укрепрайона вполне подходящая техника: танк как танк, поставить его в заранее отрытый капонир и будет долго и успешно сдерживать атаки противника.

Но в очередной раз началось сокращение армии, и руководством было принято решение о списании устаревшей техники, ведь в частях и на складах скопилось более восьмидесяти тысяч танков всех модификаций. Большую часть решили пустить на переплавку, некоторые экземпляры в музеи и на памятники. Технику Карельского укрепрайона тоже решили сократить: один танк заказали в Англию, один в Америку, один во Францию, подарки бывшим союзникам по войне.

Комбат Туманов получил задачу перегнать танки на станцию погрузки. Приказ есть приказ, а как его выполнить? Транспортёры-тягачи не дали, а по асфальту эти громадины не погонишь — проломит и свернёт всё дорожное покрытие! Решили гнать ночью в обход по просёлкам, по полям, через ручьи и болота, благо они скованы льдом. Мороз ночью ударил не шуточный, под тридцать, а в танке так же холодно, как и за бортом. Двенадцать офицеров и прапорщиков сели за рычаги и погнали технику. Чтобы не заблудиться и не сбиться с пути, вдоль намеченной трассы поставили солдат с фонарями и разожгли сигнальные костры.

Первый же танк едва вышел за ворота сразу провалился в болото, до утра его вытаскивали другим танком и тягачом, но остальные бронегиганты один за другим уходили в непроглядную тьму, чтобы стать историей. Только к следующему вечеру все танкисты вернулись с погрузки. Перепачканные офицеры бурно делились впечатлениями. На сухую дело не пошло, старшина метнулся за спиртом: усталым командирам после «ледяного» марша требовалось отогреться и расслабиться.

— До чего тяжелая в управлении машина, — потирая натруженные руки, сетовал Шершавников. — Ладно, у меня лапы огромные и мой кулак величиной с голову ребенка, но как же обычные мальчишки водители в войну ими управляли?

— Неуклюжая, тяжелая, но машина хорошая, — поддержал разговор ротный Демешек. — Кажется вот-вот в болоте застрянет, но рычит, ревёт, борется и выползает!

— Давайте выпьем за оружие Победы! — предложил Туманов. — Чтоб им хорошо стоялось обелисками в России и за рубежом!

Эх, как же тяжко служить в части, которую проверяют ежедневно многочисленные проверяющие. Ну, а кого ещё проверять, конечно же, тех, кто находится в непосредственной близости от высокого начальства! Пожелал генерал или полковник показать свою работу, садился этот руководитель в служебную машину и отправлялся в войска. А какие войска рядом? Правильно, пулеметный полк, размещённый в пригородном укрепрайоне. Час туда, час обратно, и несколько часов удовольствий и развлечений. Отлюбил офицеров полка, отодрал в хвост и в гриву, и уехал с чувством выполненного долга.

Страна постоянно бурлила и что ни день, то либо происшествие, либо катастрофа, либо межнациональный конфликт. Трясло Узбекистан, Киргизию, Грузию, Молдавию, Армению и Азербайджан, бунтовали республики Балтии. Солдаты получали письма из дома, обсуждали новости с земляками, косились на командиров. Батальон был сложным по национальному составу, как впрочем, и вся армия. Офицеры были, как правило, русские, украинцы и белорусы, а солдаты, наоборот, в основном азиаты, кавказцы, хотя было и немного славян.

В батальоне главными нарушителями воинской дисциплины были азербайджанцы. Один из них — Мамедов только вернулся из дисциплинарного батальона по амнистии, прослужив (просидев) лишний год. В дисбат он загремел за то, что втроем с земляками избили молодого русского сержанта, проломив ему голову. Двое угодили в тюрьму, а самый молодой по сроку службы Мамедов — попал на три года в дисциплинарный батальон. Уж чем он там так хорошо зарекомендовал себя, что попал под амнистию, трудно сказать. Теперь этот недомерок сам не служил, служить не хотел, и другим не давал, всех земляков к неповиновению подстрекал. Мамедов, Гасанов, Ниязов, ещё один Мамедов, каждый день одно и то же: работать не желают, пререкаются. Из нарядов они не вылезали, и время от времени сажали этих Мамедовых, да Гасанова на гауптвахту.

Как-то раз слышит Громобоев, что в кубрике взвода обеспечения раздаются хрипы и визги, забежал и увидал такую картину: фуражка комбата валяется на полу. А сам Туманов держит Мамедова за горло, подняв над собой и прижав ко второму ярусу кровати. Солдатик пытается отбиваться, сучит в воздухе ножками, хрипит, брызгает слюной и вот-вот отключится. Что делать? Спасать или дать додушить? Решил спасать — зачем комбату из-за этого подонка в тюрьму садиться. Выхватил из рук Туманова мерзавца, разжал пальцы, а тот лежит на полу, хрипит и угрожает:

— Не прощу! Зарежу! Убью…

Еле-еле удержал Туманова, чтоб тот снова его не пришиб. Вызвали дознавателя, составили протокол, лист беседы, а Мамедов лишь посмеивается: