— Здравия желаю, товарищ полковник! Так точно, товарищ полковник! Уже тут! Никак нет, товарищ полковник! Ведем работу. Будет сделано, товарищ полковник! Слушаюсь, товарищ полковник.
«Ух, ты! Да ты — „эй, полковник“! Как гласит военная мудрость: полковники делятся на три категории: первая — товарищ полковник, вторая — полковник, и третья — эй, полковник! Этот явно входит в разряд „эй, полковников…“
В трубке между ответными словами так точно и никак нет, явно слышалась долгая и гневная тирада собеседника, при этом большие уши Казачкова непроизвольно шевелились и меняли цветовую гамму. В начале разговора побелели, потом покраснели, затем побагровели. Хорошо что не посинели… Несколько раз полковник Казачков подобострастно проговорил „слушаюсь“. Это слово военного лексикона всегда умиляло Эдика. У одних оно звучало по-детски, у других напоминало собачью преданность и готовность разбиться в лепёшку.
В данный момент диалог Казачкова с начальством напоминал разговор джина с Аладдином из старого фильма „Волшебная лампа Аладдина“: „слушаюсь!“», «слушаюсь и повинуюсь!»
«Любопытно, а ушастик только слушается, или готов и безотказно повиноваться?» — невольно подумал Эдик. — «А если повиноваться, то абсолютно во всём? Каковы пределы повиновения?»
Громобоев непроизвольно улыбнулся и тотчас увидел в глазах полковника промелькнувшую ядовитую злобу, целый заряд лютой и неприкрытой ненависти направленный в него! Эдик чуть отшатнулся, пытаясь увернуться от пущенного негативного энергетического залпа. Близкое соприкосновение с ушастиком было тяжёлым и неприятным.
Постепенно лоб полковника покрылся испариной, рука с телефоном подрагивала, касаясь мочки багрового уха, вторая рука, опирающаяся на стол, тоже дрожала и дергалась. Подбородок полковника медленно задирался вверх, Эдику показалось, он вот-вот рухнет в обморок. И с шумом грохнется на пол и ненароком зашибётся насмерть. Громобоев даже подумал:
«Надо бы успеть подхватить его — зачем вешать на свою совесть труп…»
Внезапно Казачков отдернул трубку от уха и протянул её, да так импульсивно, что едва не задел капитана по носу.
Эдик вздрогнул, невольно отпрянул, затем опасливо взял в руку трубку красного цвета, словно она была раскалена докрасна. Но нет, телефонная трубка была лишь слегка теплой и влажной от потной руки и уха Казачкова.
— Капитан Громобоев! — доложил Эдик. — Слушаю вас…
— Наглец!!! Умерьте свой апломб, это я тебя слушаю! С тобой говорит полковник Семенов! Заместитель начальника политуправления округа!
— А где генерал Никулин? — брякнул невпопад Эдуард, привыкший, что заместитель Члена Военного Совета красномордый крикливый генерал.
— Что?!
— Хотел уточнить, почему вы заместитель ЧВСа, куда делся генерал Никулин? Ну, заместитель вроде бы он…
— Это не ваше дело! Я второй заместитель!
— А-а-а, — неопределенно ответил Эдик. — Второй…
— Да как ты смеешь, нахал! Что себе позволяешь!
— Я? Да я вообще себе ни-че-го не позволяю.
Ответ прозвучал глупо, но верно. А что собственно такого себе лишнего позволял Эдуард в этой жизни? Героически повоевать в Афгане и вернуться оттуда живым? Выбросить любовника жены в окно и побить неверную супругу? Попасть в психушку? Но это всё в недалёком прошлом. Поучаствовать в выборах? Выступить по телевидению? Что именно не понравилось столичному полковнику?
— Уточните, что я себе позволил такого, — продолжал придуриваться капитан.
Конечно, Громобоев лукавил, он прекрасно представлял, что именно и так особенно возмущало собеседника.
— Да как ты посмел своими грязными руками касаться нашей партии.
— Я не касался руками партии. И руки я по утрам регулярно мою.
Эдик начал наглеть, а действительно, чего уже бояться…
— Вы… ты…вы…, — голос полковника срывался на истерику и он от бешенства не мог более произнести связных слов. — Вы позорите форму! Вы недостойны звания офицера-политработника! Я не желаю быть с тобой в одних партийных рядах. Сталина на тебя нет!
— Я тоже не хочу быть в одних таких рядах… — брякнул в ответ Громобоев.
«А кто заставляет», — мысленно ухмыльнулся Эдуард, но не добавил и сдержался, потому что в воздухе пахло грозой. Дело явно переводили в политическую плоскость и вели к исключению из партии. Один раз уже пытались, по семейным обстоятельствам, за аморалку, но тогда оказалась кишка тонка. Вторая попытка — не пытка? Естественно когда турнут из партии, то ни о какой дальнейшей службе в армии ни тем более об Академии речи быть не может. Громобоев сбавил обороты и уточнил.
— Товарищ полковник, а в чем вы меня обвиняете? Что случилось?
В трубке послышался сип — это начальник всасывал в себя воздух, наполняя лёгкие. Как только он сделал глубочайший вдох, так сразу и выдохнул воздух в трубку вместе с воплем.
— Ревизионист! Оппортунист! Даже хуже — антисоветчик и антикоммунист! Негодяй!
Эдик чертыхнулся в мыслях: а вот это уже приговор! Но вслух на негодяя ответил корректно, матов готовых сорваться с языка не произнёс.
— Причём тут ревизионист? У нас сейчас плюрализм мнений в партии. Я стою на демократической платформе партии.
— Я не желаю быть с вами в одних рядах и вместе со всей вашей платформой!
— Ну и пожалуйста, хозяин-барин, — всё же не удержался Эдуард. — Никто не держит…
— Нет, капитан, это тебя никто не держит! Скорее партия обойдется и очистится от таких как ты! Завтра в десять ноль-ноль прибыть в Политуправление округа, в кабинет начальника отдела кадров! Вот там мы и поговорим, кто без кого обойдется! Посмотрите на него, какой герой нашёлся! И не таких обламывали! Не прикроешься орденами и медалями! Не помогут!
Проорав последние слова, полковник бросил трубку, и в трубке которую держал в руке Громобоев, раздались короткие гудки.
Эдик аккуратно, почти нежно положил трубку на аппарат и посмотрел на Казачкова. Ушастый полковник с неподдельным интересом и любопытством разглядывал капитана, словно он был инопланетянин.
— А вы интересный экземпляр! И как вас занесло в политработники?
— Поверьте, товарищ полковник, совершенно случайно…
— Это я уже понял. Поверьте, милейший, много разных типов попадалось на моём пути, но чтоб такой!!! Гм-гм… Любопытно…
Громобоев хмыкнул, пожал плечами, пошевелил головой, руками и шеей, которые затекли от напряжения и повторил:
— Всё вышло случайно, товарищ полковник.
— Не понял, что из вас вышло случайно?
Громобоев невольно хмыкнул.
— Случайно попал в замполиты… через комсомол. А дальше пошло само собой… говорить красиво и связно умею, пою хорошо, рисую, пишу, пью — вот и утвердился в комсомоле. Потом на войне продвинули. Как говорил мой комбат на войне: из четырех замполитов батальона — хоть один попался боевой и воюющий. Ну, я пойду?
— Что значит пойду? Вы в деревне на посиделках?
— Разрешите идти? Чего вам портить нервы — меня воспитывать? Полковник Семёнов велел завтра прибыть! Они в политуправе за вас всё решат…
Ушастик потеребил мочку уха и, соглашаясь, кивнул.
— И верно, братец, зачем я буду окончательно портить свою нервную систему? Она мне для других дел сгодится. Детей на ноги надо поднимать… А то, неровен час ненароком инсульт заработаю…Ступай себе…
Эдик по пути домой заглянул в казарму бывшего батальона. Хотел поболтать с комбатом, но тому было некогда, или сделал вид, что занят. Побродил в опустевшей казарме, заглянул в каптёрку. Там сидели все свои: Вася Шершавников, Жека Изуверов и бывший ротный и будущий генерал Володя Меньшов.
«Всё ещё никак не уедет наш карьерист! Оттягивает момент прибытия в забайкальское захолустье, явно Вовка не торопится», — мелькнула мысль у Громобоева.
На столе теснились бутылки с водкой и коньяком, банки консервов, тушёнка, в пепельнице гора окурков. Дым — коромыслом!
— Привет бухарики! Всё пьянствуете?
— Привет лишенец! — ответил Изуверов.
