Следить за дыханием, отбросить лишние мысли, думать только о темноте внутри. Глубокая темнота, без просвета и расстояния.

По крыше застучали первые капли дождя. Не считая этих звуков, комната погрузилась в тишину. Дыхание вампира успокаивалось, а сам он застыл неподвижно, уподобившись каменной горгулье. Шум превратился в размеренный шелест, стал шёпотом, а потом начал уплывать, растворяться в наступающей тишине.

Никаких лишних мыслей. Никакой цели… А если эти мысли никуда не деть? Если они, как верный пёс, умчавшийся за палкой, всегда возвращаются? Может, они сами станут целью.

Поначалу сквозь веки пробивался свет от окна, но вместе с шумом стал исчезать. Перед глазами разлилась непроглядная чернота.

Казалось, он стоит посреди бескрайнего простора. Глазам нечего видеть, а ушам слышать. Ничего привычного. Будто вампир нырнул в омут, оставшись в такой глубине, куда не пробивается ни один солнечный луч.

Рен ни с кем не имел прямой кровной связи, и ему некого было искать в темноте. Тем большим стало удивление, когда вдалеке, словно на краю незримого горизонта, проявился слабый алый огонёк.

От неожиданности он открыл глаза, а сознание будто скомкали и швырнули вниз, в тело. Закружилась голова, и он поспешил упереться руками в пол.

— Это ещё что? — Недоуменно пробормотал он.

Огонёк был мал, и возник в такой дали, что если бы вампир мог посмотреть в его сторону сквозь все преграды, то не разглядел бы носителя. Да не может быть никакого носителя!

— Бред какой-то. — Хмуро пробормотал он, покачав головой. Настроение испортилось окончательно. Рен вяло размышлял над тем, что делать. Если бы он мог спокойно уснуть…

Мелькнула мысль. Даже не мысль, а слабая догадка. Вампир снова распахнул глаза. Ведь может так оказаться…

Или нет?

Он неуверенно встал, подошёл к окну, прислонил ладони к мутному стеклу, за которым бежали потоки холодного дождя. Подумал, открыл окно и подавшись вперёд, подставил лицо хлёстким струям. Вода забралась за шиворот, растеклась по рубашке, закапала с подоконника в комнату. Вампир продолжал стоять, желая остудить голову.

Ему меньше всего хотелось гнаться за пустыми догадками и поддаваться импульсу. Чутьё может подвести, а догадка — оказаться неверной. Надеяться может быть не на что. Так ведь?

Или нет!?

Он выпрямился, возвращаясь под защиту комнаты, и снова прикрыл глаза, уходя в черноту. Она вернулась почти сразу, отсекая ощущение холода и поглощая звуки.

Огонёк был. Он оказался сейчас прямо впереди. И продолжал гореть.

***

<i> …Над водой снуют стрекозы, преследуя мошкару без устали, словно не чувствуя жары. Солнце скрылось за облаками ещё утром, но духота, повисшая в воздухе, вот уже который час обещает дождь. Так что у озера ещё терпимо.

Вода еле слышно плещется у мостков, ласкаясь к босым ногам в закатанных штанинах.

Из глубины поднимается что-то, похожее на комок тинистых водорослей. У самой поверхности становится понятно: волосы. Поднявшись над водой, они обтягивают макушку хозяйки. Взгляд прозрачно-зелёных глаз устремляется к берегу. Но натыкается сразу на трёх орденских охотников, сидящих рядом на мостках.

Такое зрелище не каждая слабонервная нечисть выдержит. Водяница округляет глаза и с бульканьем уходит на глубину со скоростью чугунной сковородки.

Мы лишь провожаем её взглядами. Водяницы, или плаченки, как правило, безобидны. Подпитываются эмоционально. Одолеть их можно даже без оружия, от души обругав, отчего обидчивая нечисть уйдёт. Правда, может затаить злобу и подглядывать из воды даже в других водоемах, чем нередко доводит молодых парней до икоты.

С интересом кошусь на Адена. Судя по досадливо искривленному уголку рта, эта плаченка привязалась к нему. Но он оставляет это без комментария, тянется к ведру и наклоняет за край, заглядывая внутрь. После чего задумчиво изрекает:

— Назрел вопрос. Что делать с уловом?

Оба поворачиваемся на Маркуса. Зачинщик мероприятия умиротворённо изучает покачивание поплавка и сетует:

— Кажется, плохо я вас учил.

— Я как-то имел неосторожность пожаловаться, что не люблю рыбу. — Вспоминает Аден. — И угадай, что мы следующие три недели ели в походе?

Я тихонько смеюсь.

— У меня то же самое было с печёнкой.

Соратник смотрит на меня, с наигранным недоверием изогнув бровь.

— Не любишь её больше, чем рыбу?

— Вообще ненавижу, даже запах. И к печёнке тогда даже каши не было!

— Я приучал вас не перебирать едой. — Монотонно отзывается Маркус. Мы оба пристально глядим на него.

— А сам-то рыбу ешь? — Коварно интересуюсь я.

— Ну… Смотрите, зимородок! — Спохватывается мужчина, увидав летящую над водой птичку. Мы смеёмся.

— Все понятно. — Заключает Аден. — Придётся продавать.

— Ага! Так же рядочком, сядем у обочины и будем рассказывать о голодной судьбинушке орденцев. Так мол, на жизнь не хватает, что подрабатываем. — Подхватываю я.

— С вас станется. — Ворчит наставник. Формально он уже не является наставником ни мне, ни тем более Адену. Но фактически не перестаёт им быть.

— А Баньяр любил рыбу? — Вспоминает Аден. Маркус оглядывается.

— Ты ещё помнишь Баньяра?

— Конечно, помню. — Оживляется тот и обращается ко мне. — Здоровенный был пёс, серый и мохнатый, как волк. Глазищи жёлтые, а лапы с мою руку!

— Помесь?

— Не знаю. Мама не призналась, откуда его взяла. Но росту он был во-от такого!

Он показывает высоту не меньше уровня моей талии.

Маркус усмехается.

— Тебе сколько лет тогда было, десять? Ещё над головой рост покажи.

— Меньше. Восемь, наверное… Но он и правда был здоровенный, почти как лошадь!

— Лошадью ты его и считал. — Укоризненно добавляет наставник. — А он потом приходил ко мне жаловаться и прятался под порогом, едва твой голос услышит.

— Этого уже не помню. — Смущенно признается Аден под моё хихиканье. — Мне казалось, он мне радуется…

— Конечно! Ты же, хитрец, его всегда с котлетой встречал!</i>

…Во сне я беззаботно смеялась, а открыв глаза замерла под одеялом от изумления, осознав: у Маркуса <i>была семья. </i>

Не просто знакомая женщина, что принимает в гости, а <i>настоящая</i> семья. И два сына; старший пошёл по отцовским стопам…

Я вспомнила, как отстранённо они общались в начале моего обучения: родственные отношения оказались вытеснены отношениями «наставник-ученик». К тому же Маркус изначально был против такого выбора.

Помню, как они, порой встречаясь, оттаивали. Я сама этому способствовала, почемучкой таскаясь за обоими. Однако наставник с Аденом окончательно помирились лишь спустя пару лет.

Ох и радовалась я, увидев их рядом!

А сейчас, часто-часто моргая, я смотрела в потолок и думала об одном. Когда мы с Аденом встретились в Тавере — он <i>знал</i>?

Проклятье… я не могла этого понять. Тогда от разговора меня отвлекала усталость, да ещё и Рен отвлекал. На вопрос, когда он видел Маркуса, Аден ответил, что давно, и перевёл тему на нового легата. Случайно?

Возможно, я принимала подозрения за действительность, но… метнулся тогда его взгляд в сторону таверны?

Мог его окликнуть мой ястреб, предостеречь: «Молчи»?

<i>«Охотник, которому довелось возродиться, страдает от провалов в памяти. Самые тяжелые воспоминания, которые он пережил когда-то, снова станут его испытанием.

Не нужно волновать такого охотника. Избегай упоминать то, что может задеть. Не торопи его память»</i>. — Учил меня Маркус.

Уверена, Адену он говорил то же самое.

Так знал тот о последних минутах своего отца, или нет!?

Я уже металась по комнате, отмеряя шагами пространство от стены до стены. Аден был спокоен, настроен доброжелательно. В словах и голосе, взгляде и поведении не к чему придраться, негде отыскать укор, обвинение, да хотя бы осознание потери!