— Они еще не знают, как я изменился, — вздохнул однокашник и взял со стола второй бокал, — так ты не против, если я поживу у тебя какое-то время… пока они не узнают меня нового?

— Сколько угодно, — буркнул Джеймс и устало потер переносицу. Сейчас ему очень хотелось побыстрее выпроводить гостя и вернуться к письму. Сейчас не до сохранения репутации.

Но Седрик, как всегда, жаждал общения.

— Благодарю, милорд! Постараюсь Вас не стеснить. Тем более, как я вижу, ты уже приютил в своем образцовом доме одно несчастное дитя. Оригинальное дополнение к экзотическому оружию!

При этом в его голосе прозвучали такие нотки… Каких Джеймс надеялся никогда больше у него не слышать.

Лорд Леонидас поморщился еще больше, но, конечно, этих объяснений не избежать и покончить с ними нужно как можно скорее.

— Если ты о хиндийке, то она важный свидетель в моем нынешнем деле. Здесь её удобнее всего держать под присмотром. В остальном — усмири, пожалуйста, свою бурную фантазию.

— Ну, для дикарки она совсем недурно воспитана, — возразил Седрик, напустив на себя очень серьезный вид, — по крайней мере, насколько я пока успел заметить, — он живо опрокинул в себя второй бокал. — А на счет «остального» — верю! Тебе верю. Ты, дружище, скорее станешь монахом, чем притронешься к кому-то темнее чая с молоком. Но, таким образом, я делаю вывод, что сердце восточной пташки свободно… Ты не против?…

Джеймс был бы не против. Совсем не против, даже наоборот, если бы не все эти обстоятельства!

— Рад, дружище, что ты такого высокого мнения о моих нравственных правилах, — процедил Джеймс, по-настоящему теряя терпение, — но если ты действительно не хочешь причинять мне неудобств, постарайся, чтобы о присутствии её в моем доме не узнал весь Лондониум. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Значит, не против, — тот хмыкнул и резко помрачнел, будто ему вдруг надоело ехидничать, — а как поживает уважаемая леди Элизабет?

Впервые за разговор Джеймс намеренно встретился с ним взглядом. Седрик смотрел спокойно, скучающе. Равнодушно.

— У Элизабет всё в порядке, — постарался также спокойно ответить Джеймс, — она занимается искусством и благотворительностью.

То, что было в прошлом, было неправильно и мерзко. И это должно остаться в прошлом.

— Ах, благотворительность, — мечтательно вздохнул Седрик, — помощь несчастным и голодным… А о моём присутствии в твоем доме, я понимаю, тоже нежелательно распространяться?

— Нежелательно.

— Ясно, не тревожься, — наследник Гелифаксов еще раз вздохнул и с грустью посмотрел на пустые бокалы, — мне просто нужно тихое местечко для работы над новой книгой.

Вот уж очень обнадеживающее заявление! Джеймс вскинулся, забыв на секунду о своем письме.

— Над новой книгой? Если мне не изменяет память, тебя судили как раз за предыдущую книгу.

— Да, по правде говоря, так и было, — Седрик с видом мученика поднялся с дивана, — такова сущность нашего общества, оно ненавидит зеркала… Что ж, я пойду, разберу вещи. Надеюсь, мы еще побеседуем после ужина.

Едва закрылась дверь кабинета, Джеймс схватил письмо. Текст был набран на печатной машинке, так что по подчерку невозможно было опознать писавшего.

Насколько Джеймс знает своих загадочных друзей, рыцари не стали бы отправлять ему какие-то письма, ведь есть Уил-Посланник. Но что молодой лорд, в сущности, о них знает?

И Седрик… Как же не вовремя его принесло!

Отыскав взглядом последнюю строчку, Джеймс дочитал: «…Симонс отыскивал для Кинзмана в глубинах Чанхая товары весьма мистического толка. Говоря конкретнее, средства для борьбы со сверхъестественными существами».

Джеймсу не пришлось самому искать торгового агента Симонса. Рената уже назначила ему встречу, о чем любезно телефонировала лорду, на следующее утро после получения им анонимного письма. Но полностью сосредоточиться на этих обстоятельствах Джеймс пока не мог, до встречи с агентом у него была назначена еще одна встреча.

— Шестеренки, — изрек лорд Леонидас, задумчиво глядя на собеседника, — каким, порой, сложным и мощным кажется механизм, а стоит выдернуть из него одну лишь шестеренку и всё рассыпается.

— Шестеренку не трудно заменить, есть механизмы, которые так просто не разворотишь, — тот, в свою очередь, смотрел на него с вызывающим интересом. Очевидно, тем пытаясь скрыть страх и казаться увереннее. — А себя Вы, надо полагать, считаете всемогущим механиком? Что Вам от меня нужно? Я уже всё рассказал Вашим приятелям, да они и сами узнали…

Эрландец оказался именно таким, как Джеймс и представлял: грязным, растрепанным, с диковатым взглядом. Его держали в городской тюрьме под присмотром полиции, но лорд знал, что на самом деле его задержала Тайная Служба и она же им владеет.

«Болтливый, — мысленно отметил он, — это хорошо, так будет проще». В деле ведения допросов Джеймс был, откровенно говоря, не мастер, но, как заметил сам арестованный, он и так уже всё рассказал. А Джеймс пришел не за этим.

— Поверьте, мистер Кейсмен, я вовсе не собираюсь повторно Вас допрашивать, — честно сообщил лорд, — у меня также нет намеренья как-то усугублять Ваше положение. Тем более, что усугубить его едва ли возможно, — он выразительно обвел рукой крохотное пространство допросной комнаты, — напротив, я здесь, чтобы Вам помочь.

— «Помочь»? — Кейсмен пренебрежительно фыркнул. Его эрландский выговор зазвучал почти смешно. — В Ваших устах, милорд, это — самая страшная угроза.

— Тем не менее, — Джеймс решительно подался вперед через стол, — хотя Вам и не удалось закончить свою миссию в этом бунте, я смею надеяться, такие задания глупцам не поручают. Следовательно, Вы не глупец и…

— Эрландец — не глупец?! — арестованный уже откровенно ухмылялся. — А Вы, милорд, похоже, сам бунтарь, если хотя бы допускаете такие мысли. «Эрландцы — те же дикари, что россы. Война, огонь, железо, кровь — ответ на все вопросы», тря-ля-ля! Впрочем, нет! — он азартно перебил сам себя. Джеймс его прерывать не собирался, пусть выговаривается. — Это только обывателю атлантийскому внушают, что эрландцы от природы склонны к насилию и невежественны, а атлантийские же… «механики» о нас гораздо лучшего мнения!

«Или всё-таки поручают?» — засомневался Джеймс. Черт морской знает этих… романтиков. Лицо арестованного выглядело изможденным, но без особых следов побоев. Вероятно, за него еще серьезно не брались или это просто не понадобилось, и принципиальность «борца» кончилась, едва начавшись?

— Верно, дикие, словно скифы, — невозмутимо согласился лорд. Не было ни малейшего желания вступать в псевдодискусии с этим типом, но если дать ему выпустить пар, вероятно, он станет сговорчивее. — Завоевание должно было принести в Эрландию цивилизацию. Разве наша вина, что вы оказались столь… упрямы?

Джеймс мысленно взглянул на карту Империи. Эрландия, остров чуть поменьше атлантийского и чуть севернее. «Остров изумрудного клевера», как выражаются некоторые его обитатели и кое-кто из лондониумских романтиков. Впрочем, в столице об Эрландии чаще высказываются юмористы, чем романтики и трагики. Считается, что это — тема, которая заставит каждого истинного атлантийца расслабиться и улыбнуться. Кто может удержаться от смеха при одном лишь упоминании об эрландской шуточке? Вроде кружек с ручками внутри или еще какой полудикости.

Но лорд Леонидас вовсе не считал вопрос Эрландии поводом для веселья. Мало веселого в неизживаемой, почти уже тысячелетней головной боли. И вот очередной бунт.

— Ах да, как я забыл! — изменник схватил подачу с каким-то извращенным удовольствием, его глаза заблестели еще лихорадочней. — Первая колония, почти как первая любовь… И в качестве признания в любви — творение продажного писаки Герадуса, «История завоевания Эрландии», о дикарях и язычниках, которые лишь притворяются христианами! С двенадцатого века, только исключительно от любви их величеств Тюдоров, эрландские земли передавались атлантийской знати, «Дом в Эрландии всего за пятьдесят фунтов в год, и лучше, чем в Атлантии за двести»! Исключительно от любви сэра Кромвеля в семнадцатом веке наше население сократилось вдвое! И с середины века прошлого, разумеется, тоже исключительно благодаря любви джентльменов, мелких эрландских землевладельцев сгоняли с их земель: так называемая «очистка имений», переход от мелкой крестьянской арены к крупному пастбищному хозяйству… Голод сорок пятого — сорок девятого годов погубил больше одного миллиона моих братьев…