Им уже принесли большие кружки горячего шоколада с плавающими кусочками зефира, пирожные и воду, а за столом все так же не было произнесено ни звука…

Настя взяла двумя руками горячую кружку и вдруг поняла, что замерзла. Греясь теплом и легким паром, исходящим от шоколада, она сделала маленький глоток. Сашка, наблюдавший за ней, тут же перевел взгляд на ее перепачканные губы… И вдруг решился все ей рассказать… Ему не хотелось бы делиться этой историей со всеми; по сути, он вообще не собирался никому ее не рассказывать, но вот Насте — захотелось… Захотелось излить душу, очиститься от всех этих воспоминаний, от горьких мыслей и противных чувств… Почему-то он знал, что эта малышка его поймет и выслушает, никому при этом не разболтав. Этот разговор останется лишь между ними. В этом он был уверен так же как и в том, что Земля вертится вокруг Солнца.

Сашка рассказывал все: порой — последовательно, подбирая выражения, порой — сумбурно, торопясь избавиться от фраз, выплевывая слова, как будто они его обжигали изнутри. Рассказывал о том, как познакомился со Снежанной два с половиной года назад на работе — она пришла к ним работать в медсанчасть, — как все было легко вначале и непринужденно, как совсем неожиданно для себя влюбился и стал мечтать о совместном будущем… Поведал, как она радостно отреагировала на его предложение жить вместе, а потом, через полгода — на предложение руки и сердца…

С каждой минутой его лицо становилось все мрачнее и мрачнее… Настя не лезла ни с сочувствием, ни с комментариями, интуитивно ощущая, сколько боли накопилось в его душе. Зная его с самого детства, девушка подозревала, что он ни с кем не делился этой болью, и что мало кто вообще в курсе этой истории. Разве что, может, кто-то из их парней… Она молча слушала, зная, что ему необходимо выговориться, очиститься… И ее поражали те горькие чувства, которые просыпались в ней тем сильней, чем больше она узнавала… Будто разделив с ним его боль… До такой степени, что даже шоколад перестал быть сладким…

Сашка помолчал некоторое время, будто собираясь с духом… Как пловец перед прыжком в ледяную воду… Но отступать было некуда. Напротив сверкали непролитыми слезами Настины глаза, внимательно следящие за каждым его вздохом, за рукой, судорожно сжавшей кружку с остывающим шоколадом, за поджатыми губами, за грустными глазами. Он знал, что выглядит как побитая собака — он и чувствовал себя так же… Теперь он осознал, что и приехал-то сюда в надежде избавиться от этого противного чувства, от сожаления и обиды — на себя…

Глубоко вздохнув, он перешел к самой невеселой части своей истории…

— Однажды я решил заскочить к ней во время работы, хотя это у нас не приветствовалось. Командир сразу предупредил, чтобы отношения мы не афишировали, а во время службы друг к другу не бегали — особенно я. В санчасти строго соблюдалась стерильность, — ненадолго он замолчал, будто прикидывая, как спокойнее рассказать то самое, что занозой сидело прямо в центре сердца и постоянно кровоточило с того самого злополучного дня. — Так вот, я сделал вид, что пошел прикинуть фронт работ — за санчастью как раз начинался ремонт одной из хозпостроек, за которые я был ответственным, — прошелся за зданием вдоль стены, а потом незаметно — в санчасть… Захожу, зову Снежку, а она не отвечает. Я внутрь прошел — нет никого. Тут из процедурной шум — я туда, дверь толкнул, а там… — от мерзких воспоминаний Сашка прикрыл глаза, а когда вновь открыл, тут же отвел взгляд и уставился на город за окном. — Мой командир был вместе с моей невестой. Сама понимаешь, как это выглядело со стороны, даже не хочу вдаваться в подробности… Я избил его. Сильно. Едва не попал тогда под трибунал… От греха руководство временно отстранило меня от службы, а потом отправило в командировку… Когда я приехал, ни бывшего командира, ни бывшей невесты я больше не встретил. Она собрала все вещи, оставила на столе ключ и кольцо, попросила дверь закрыть соседку, у которой хранились запасные ключи… — закончил он глухим бесцветным голосом.

Над столом повисло молчание. Настя молчала, за что Сашка ей был благодарен. Было бы много хуже, если она сейчас произносила пустые слова или пыталась дать какую-то оценку этой истории. Он так и не повернулся к ней, делая вид,что разглядывает огоньки погрузившегося в вечернюю темноту города. И тут он почувствовал, как ее маленькая, нагретая кружкой с шоколадом, ладошка ложится поверх его руки и мягко сжимает. Повернувшись к ней, он посмотрел ей прямо в глаза, а там… было столько понимания, безмолвного участия, что это вызвало в душе мужчины благодарность в тысячу раз сильнее, чем если бы она произнесла вслух сотни слов поддержки.

Он оказался прав, Настя — единственный человек, которому он мог бы открыться. Отныне у них был один секрет на двоих.

Настя долго не могла уснуть, крутилась с боку на бок, прокручивая в голове вновь и вновь разговор с Сашкой в кафе.

Они немного еще посидели, заказали чайничек с ароматным травяным чаем, а когда зал стал заполняться народом, отправились гулять по городу. Сашка рассказывал ей о Питере, немного о службе, про родителей. Настя, в свою очередь, рассказала о ребятах, что знала из последних новостей, о студенческих годах, совсем чуть-чуть о работе. Разговор плавно перетекал от одной темы к другой, друзья прошлись по старым памятным местам, посидели на любимых скамейках. А когда Настя вконец окоченела, Сашка затащил ее в кофейню недалеко от центра.

— Настюш, я, конечно, понимаю, это лишнее, — начал разговор Сашка. — Но не могу не попросить. О нашем разговоре, — замялся он, не зная, как деликатнее попросить ее не рассказывать о том, чем он с ней поделился. И хотя он прекрасно понимал, что Настя не расскажет и так никому, все же хотел, чтобы это было произнесено вслух.

— Ты прав, это лишнее, — улыбнулась понимающе Настя, облегчая ему задачу. — Я никому ничего не расскажу.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он. — Может, это выглядит странно, все же вы все мне друзья, но так гадко от всей этой истории… Да и, если честно, я очень некрасиво себя повел, до сих пор муторно, как вспомню, — признался он.

— Все в порядке, — успокоила его Настя. — Никто не узнает, если ты сам не расскажешь. Ну а если не захочешь этого делать, тогда это все останется между нами.

— Ты меня не осуждаешь? — немного удивленно спросил он.

— За что именно? — попросила уточнения она. — За то, что не хочешь выставлять напоказ свою неудачную попытку создать семейное счастье? Или за то, что ты наказал своего командира за посягательство на твое?

С изумлением Саша понял, что оба вопроса были заданы таким оправдательным образом, будто он и поступить по-другому не мог.

— Наверное, за то и за то, — наконец, произнес он.

— Нет, не осуждаю, — помотала головой девушка. — Это все твое личное, и неизвестно еще, как бы поступил любой другой на твоем месте. Так что, как говорится, не суди о человеке, пока не наденешь его обувь и не пройдешь его путь.

— Это кто так сказал? — поинтересовался Сашка, ни разу до этого не слышав подобного выражения.

— Это Лао-Цзы, китайский мудрец. Мы в универе на философии проходили, а мне запомнилось. Наверное, нельзя сказать точнее.

— Все верно, — согласился друг. Заметив, как Настя с сожалением посмотрела на часы, он сказал, — давай, я вызову такси, тебе завтра на работу. Я болван, совсем забыл. Извини.

— Перестань, я сама потащила тебя в кондитерскую. Но домой и правда пора. Давай прогуляемся, тут недалеко ведь. Скоро опять похолодание, а так хочется подышать весной…

— Давай пешком, — вновь согласился Сашка. — Но у меня будет одно условие.

— Какое?

— Больше никаких грустных разговоров. Говори, о чем захочешь, хоть о цветах. Но только ни слова о каких-то трагедиях, проблемах и так далее.

— Договорились, — улыбнулась Настя, доставая сумочку, чтобы оплатить счет.

— И еще, — привлек ее внимание Сашка, забирая одновременно счет из рук.