Постояв еще немного, не обращая внимания на стоны, шипение, всхлипы двух пиромантов на земле, сигиец бросил на брусчатку обломки алебарды и пошел. Один из чародеев, со сломанной рукой, кое-как метнул ему в спину огненный шар и даже каким-то чудом попал, но сигиец почти не заметил.

Странное, необъяснимое, противоречивое чувство обострилось вновь, и он следовал ему. Он не знал, куда идет, но знал, что идти должен, потому что придет куда нужно.

Блуждания по неспокойной Анрии продлились пару часов, если не больше. Сигиец постоянно оказывался близко к беспорядкам и стычкам горожан с драгунами и солдатами, но ему удавалось благополучно избегать незапланированных встреч.

Путь закончился во дворе. В самом обычном дворе. В таких дворах живут самые обычные люди, далекие от внешнего мира, озабоченные только своей семьей, работой и тем далеким днем, когда можно беззаботно нянчиться с внуками, повторяя самому себе, что жизнь удалась и не о чем жалеть.

Когда-то сигиец уже был здесь — месяц назад встретился здесь с вилканским фехтовальщиком и пытавшимся ударить в спину Гиртом ван Бледом.

Теперь оказался тут вновь.

— Здравствуй, сын мой.

Сигиец с разворота швырнул волну силы, но позади никого не оказалось. Райнхард отскочил, разворачиваясь в прыжке, и не глядя ударил телекинезом снова.

Возникшая перед ним фигура в серебристом тумане лишь подняла руку, отбивая волну.

— Ну-ну, неужели ты думал, что на меня это подействует?

Сигиец почувствовал, как воздух вокруг уплотнился. Райнхард попытался пробить образовавшуюся преграду, но ничего не вышло — его сила просто разбилась о крепкую стену. Сигиец оказался заперт, а невидимая клетка сужалась. Он уперся в нее, надавил силой, но это оказалось совершенно бесполезно. Райнхарда сдавило и полностью обездвижило. Казалось, нужно еще одно незначительное усилие, чтобы довершить начатое, но его не последовало.

Его не могло последовать.

— К сожалению, — произнесла сули, приблизившись. — А может к счастью. Надолго я тебя сдержать не смогу тоже, но нам хватит времени, чтобы все прояснить. Ты ведь за этим так долго меня искал?

Это была аура обычного, ничем не примечательного человека, каких в Анрии полмиллиона. Но за ней крылось нечто, чего сигиец не ощущал уже семь лет.

— Нет, — сказал он и вновь попробовал освободиться из плена, но без успеха.

— Нет? — удивился Машиах. — А зачем? Только не говори, что убить меня. Это слишком нерационально, нелогично и бессмысленно. Впрочем, — он пожал плечами, — логичность и рациональность также довольно сильно переоценены и приводят лишь к бессмысленности. Что ты и продемонстрировал на своем примере.

Сули изменилась, как будто кто-то разлил в мутной воде яркую краску, и перед сигийцем стоял уже совершенно другой человек. Возможно, когда с ним довелось даже столкнуться на улице, но он не представлял совершенно никакого интереса и необходимости запоминать.

— Ты был создан, чтобы принимать самые рациональные и логичные решения и тем самым выполнять поставленные перед тобой задачи предельно быстро, просто и эффективно, — сказал Машиах другим голосом. — Но оглянись, — он махнул яркой, почти огненной рукой. — Посмотри на последствия твоих рационально-логичных действий. Ты устроил настоящий хаос в этом маленьком городке, большинство твоих поступков ни к чему не привели и не имели никакого смысла. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы ты не встретился с теми, кто вновь начал думать за тебя.

Машиах подступил почти вплотную. Сигиец почти не ощутил занимаемого им пространства.

— А сейчас мы наконец-то встретились лицом к лицу, — сказал Машиах. — И самое рациональное, самое логичное, что ты можешь сделать — убить меня, ведь именно к этому все и двигалось. Но если ты убьешь меня — совершишь самый нелогичный, нерациональный и бессмысленный поступок. Если я перестану существовать, для чего останется существовать тебе?

Он исчез, просто угас и растворился в серебристом тумане, в котором угадывались очертания домов и крыш глухого двора и проступали яркие фигуры мирно спящих людей.

— Ты станешь просто не нужен, — шепнул в самое ухо Машиах. — А я не для того тебя создал.

Аура перетекла струйкой разноцветного дыма и как будто заполнила человеческую форму перед сигийцем. Тот вновь не знал, кто это.

— Не удивляйся, сын мой, я — твой создатель, — сказал Машиах. Голос был совершенно незнакомым. — Когда я и мои неблагодарные ученики покончили с тобой… с другими тобой, ты должен был погибнуть вместе с ними, но выжил и остался единственным в своем роде, уникальным экземпляром. Ты остался совершенно один, без этого твоего биртви, которое всю твою жизнь думало за тебя и решало, что тебе делать. И в этот миг, когда связь между вами оборвалась, ты родился.

Машиах приблизил лицо, коснулся плеч сигийца. Прикосновение было привычным, словно ощупываешь сам себя.

— Потеряв все, ты обрел настоящую свободу, — сказал Машиах. — Знаешь, что такое «свобода»? Свобода это необходимость принимать решения самому и самому же нести за них ответственность. Оттого люди так боятся свободы и выдумывают ей самые размытые определения, исключающие ответственность. Я дал тебе настоящую свободу, но ты не сумел ей воспользоваться и загнал себя в привычные оковы рабства. Перед тобой рассыпалась масса возможностей, а ты ограничил себя, выдумав себе цель, выполнение которой лишено всяческого смысла.

Машиах отступил, принялся тихо, почти неслышно вышагивать перед сигийцем. Его яркий силуэт размывался, был нечетким в туманной мгле.

— Чего ты добьешься, если я перестану быть? — спросил он. — Это восстановит систему, частью которой ты был? Да и сможешь ли ты вновь стать тем, кем был? Захочешь ли стать вновь тем, кем был? Получится ли у тебя снова быть безропотным инструментом, который успокаивает себя иллюзией, что обрел цель и смысл существования, выполняя за кого-то лишенную цели и смысла грязную работу?

Он остановился. Вспыхнул от нервного возбуждения, потерял форму, а когда обрел ее вновь, то снова стал кем-то другим. Но на этот раз сигиец узнал его. Эту сули он видел в бальном зале, когда графу де Контэ показалось, что тот видит Адольфа Штерка. Тогда Райнхарда впервые посетило то чувство, которое привело сюда.

— Не расстраивайся, — сказал Машиах новым энергичным, хорошо поставленным голосом. — Это общая беда бытия — как бы мы ни старались освободиться, мы все равно ограничиваем себя, чтобы все, что мы сделаем, не привело ни к чему, кроме сиюминутных бесцельных и бессмысленных результатов. Но парадокс в том, что это и есть цель и смысл. Амбиции, желания, стремления, обиды, месть, иные страсти движут человеческим существом, его природой, а человек движет этой вселенной. Не каждый в отдельности, разумеется, но все вместе создают ту движущую силу, которая толкает историю. И каждое, даже самое бессмысленное, бесцельное действие вносит свой вклад в это движение.

Машиах сделал паузу, подбирая слова для своей лекции.

— Успех одних всегда означает неудачу других, — сказал он. — Такое столкновение интересов логично, закономерно и естественно, именно из-за него и происходит движение. А что, если исключить из этого уравнения неудачу? Что, если оставить один лишь успех? — он вновь помедлил, дожидаясь ответа. Ответа не последовало. — Я отвечу: возникает хаос, из-за которого все останавливается, из-за которого каждый выигравший оказывается проигравшим. А упорядочить этот хаос может лишь третья сила, избегавшая столкновений и противоречий. Это, пожалуй, был самый интересный опыт, который мне доводилось ставить во всех моих жизнях, а я поставил их немало. Ты, кстати, тоже поучаствовал в этом эксперименте и получил то, что хотел.

— Нет, — сказал сигиец, чувствуя, как сдавливающее его поле слабеет.

— Да, — возразил Машиах. — Ты меня нашел. Ведь это было главное. Именно это двигало тобой. В этом была твоя цель, которой ты стал просто одержим. Видишь? Даже тобой, казалось бы, пустым, бездушным механизмом, управляют те же в точности законы, что и обычными людьми. Может, во всем виноваты души, которые ты собрал за прошедшие годы? А может, биртви, как ни пыталось, не смогло выжечь, вытравить из тебя мерзкую человечность?