— Кто его видел? — утершись плечом, спросила она.
— Уши не моешь? — недовольно буркнул Эндерн. — Я ж тебе, сука, говорю, сам начальник с ним поручкался. Ходит теперь с харей помятой.
Глаза чародейки загорелись, и сложно было сказать, каким огнем.
— Где и когда это произошло?
— Да пару часов назад.
— Это точно он?
— Нет, но по описанию — он.
Аврора нетерпеливо облизнула губы и шагнула босыми ногами прямо в снег. От обжегшего стопы и щиколотки холода зашлось сердце и сперло дыхание в зобу, но чародейка испытала странно извращенное удовольствие.
— Где он сейчас?
— Слепетнул опять, — фыркнул Эндерн. — Вроде как ловят, но хули толку? А начальник хочет пару-тройку вопросов тебе задать. Ну, о блаженном.
— Раньше не хотел, — поежилась Аврора, обиженно надув губы.
— А щас, блядь, хочет! — разозлился полиморф. — Так что давай, Графиня, подмывайся, рот полощи — готовься, короче.
Аврора оглянулась по сторонам, шагнула по снегу. Стопы от холода начали неметь.
— Он у тебя? — спросила она, понизив голос.
— Кто?
Аврора протянула из-под шубы руку и требовательно сжала пальцы.
— Не придуривайся, Ярвис, ты прекрасно понял.
Эндерн немного поколебался, но все же выудил из-под пальто медную, позеленевшую от времени бляшку с замысловатой гравировкой. Аврора жадно схватила талисман возврата и поднесла к глазам.
— Это же не твой, — сказала она, узнав возвратник ван Бледа.
— Тха, тебе-то не все равно? — хмыкнул оборотень.
— У него осечка двадцать шесть процентов, — напомнила Аврора.
— Че, — прищурился Эндерн, подбрасывая снежок, — по ляжкам потекло, а?
Аврора упрямо вскинула голову, блестя глазами. Сбросила с плеч шубу и гордо расправила плечи. Без раздумий надела на шею возвратник. Она чувствовала ту же сумасбродную эйфорию, то же безразличие и презрение к собственной участи, словно обрела бессмертие, как тогда, когда впервые взяла талисман ван Бледа. Но прикосновение ледяной бляшки к горячей коже немного отрезвило и сбило героический настрой. В голове промелькнула предостерегающая мысль: «Что ты делаешь, дура?» Или не в голове? Или это насытившаяся похотью, нажравшаяся ей до отвала лениво ворочающаяся внутри мерзость угадала намерения хозяйки?
— Так и пойдешь? — ухмыльнулся Эндерн, нагло разглядывая трясущуюся от ли холода, то ли от страха и нервного возбуждения, покрытую гусиной кожей Аврору. — Непомытая, непричесанная?
— Если я папочку ублажу, — выдохнула она облако пара, — он меня сам искупает и причешет. А если нет — не побрезгует и так оттрахает. Ты же сам сказал, что быстро срочно. Зачем медлить? — чародейка глубоко вдохнула, закрыла глаза, задержала дыхание. — Respondendum! — выдохнула она, сверкнула и растаяла — осталось лишь облачко почти невесомой, искрящейся в темноте пыльцы.
Эндерн поскреб небритую щеку и рассмеялся, представив, как на стол начальнику валится голая баба.
Оборотень запрыгнул на перила балкона, ловко развернулся на одной ноге, раскинул руки, оттолкнулся и спрыгнул спиной вниз.
В ночное небо бесшумно взмыл большой филин.
Любовники в спальне зябко поежились под одеялом от заползающего в спальню холода, крепко обнялись, но решили, что самый лучший способ согреться — друг об друга.
***
Дом был заброшен.
Хотя название «дом» сохранилось за ним сугубо по старой памяти. Это была ассиметричная, скособоченная каменно-деревянная коробка на отшибе, продуваемая всеми ветрами, и по правильности своей геометрии больше напоминала детский рисунок, какие обычно рисуют после ночных кошмаров.
Когда-то дом был доходным, и его сдавали до последнего, пока в начале позапрошлой зимы не обвалилась крыша, похоронив под собой несколько семей. Только тогда даже за большие взятки чиновники перестали считать дом пригодным для жилья, постановили расселить его, просто вышвырнув всех немногочисленных жильцов на улицу, а само здание предназначили к сносу. Вот только никто до сих пор к работам не то что не приступал, никто еще не взялся за контракт. В высоких кабинетах решали, кому дать возможность нагреть руку на покойнике.
А покойник стоял и пугал своим разлагающимся трупом окружающих.
Этого дома сторонились и избегали даже бездомные. Поговаривали, когда-то, лет сто назад, здесь жил странный старик, баловавшийся вызовом демонов Той Стороны, а лет тридцать назад здесь поймали ведьму-вредительницу. Всего каких-то десять лет назад в одной из квартир произошло страшное убийство, которое так и не раскрыли, а убийцу не нашли. Каждые лет двенадцать-тринадцать тут кто-то вешался, резал себе вены или стрелялся. Каждые лет пять из окон падал чей-то ребенок. Ну а плотника, дворника, слесаря или трубочиста увозили в ближайшую больницу для бедных с тяжелой травмой каждый год, пока в доме жили, — на это никто внимания даже не обращал. Но и после расселения нет-нет, да проходил слух, что здесь нашли очередной свежий или не очень труп, и далеко не всегда нищего.
Тем страннее было видеть сегодня столпотворение вокруг нехорошего дома на столичной окраине. Те, кто возвращался с ночных гуляний, непроизвольно вливался в собирающуюся на улице толпу и донимал присутствующих одними и теми же вопросами. Но никто ничего вразумительного ответить не мог — простых зевак близко не подпускали, а пробиться сквозь оцепление никто не решался. Слишком много голубых мантий, а чародеям задавать вопросы не принято.
Оттого наблюдатели, когда им надоело томиться в неведении без внятных объяснений, то есть уже минут через десять, принялись объяснять все себе сами, домысливая, додумывая и добавляя капельку фантазии для складности, остроты и увлекательности.
Через час уже никто не сомневался, что чародеи Ложи прибыли ловить древнего демона, который с давних пор обитал в подвалах нехорошего дома и вот наконец-то почти вырвался на свободу. И чем настойчивее кто-нибудь принялся бы отрицать или оспаривать, тем истиннее становилась бы эта версия.
Поэтому чародеи никогда ничего не отрицали и не оспаривали.
Узнать, что там происходит, все-таки очень хотелось, и кто-то в толпе стал увлеченно рассказывать, как бы он поступил, чтобы узнать скрываемую правду, будь он… например, невидимым.
Невидимке было бы легко проскочить мимо напыщенных баранов в голубых мантиях, мерзнущих на предрассветном холоде. Да еще и в новогоднее утро, когда все мысли только и заняты тем, как бы поскорее все уже закончилось и откусить бы хоть кусочек пропущенного праздничного пирога. Они там так натоптали, что твоих следов даже не заметят. Еще проще отвлечь их внимание и прошмыгнуть через черный ход. Там дверь давно скрутили. Туда обычно ходят гадить, если сильно прижмет. Вонь, наверно, чудовищная. Если в темноте не видеть, точно можно вляпаться и говняных следов везде на снегу оставить. А снегу внутрь намело за три дня — утонуть, наверно, можно.
Лестница там еще очень паршивая, ненадежная. Надо быть пушинкой и порхать бабочкой или скакать горным козлом — половина ступеней давно обвалилась. Но это меньшая из бед, хуже те, что остались. Хрен их знает, на какие можно наступать, а какая с треском провалится — и полетишь ты вниз недолго, но навсегда.
Еще и жутко там. Ветер воет, бухает что-то, где-то колотит, скрипит так страшно, будто сейчас все на башку обвалится и рухнет. В оставшихся перекрытиях как будто бегает кто-то. И чудится постоянно чей-то плач, с подвыванием, от которого сердце сжимается. До мурашек пробирает от страха, когда идешь, слушаешь такие мертвые звуки в колючей мертвой темноте и понимаешь, что никого живого там нет, кроме тебя, ты там совсем один. А самое страшное, случись с тобой что — оступишься, упадешь, разобьешься, — и эти звуки тебя проглотят, потеряешься в них и останешься навсегда. Никто на помощь не придет. И разбитая рама продолжит монотонно и безразлично стучать, дребезжа осколком битого стекла.
А подняться-то на самый верх надо, туда, где крыша просела, но еще осталась. Где можно под навесом укрыться и спрятаться. Ведь Ложа тут не просто так, кого-то выследила. Да хоть и демона, дьявола, черта или беса с Той Стороны. А бес не дурак, понимает, что, раз бежать некуда, надо забраться повыше, чтоб посложнее было достать, а в случае чего — подороже продаться да побольше с собой забрать.
