Но, похоже, удар получился не настолько сильным и точным, чтобы вывести противника Фили из боя. Бутылка даже не разбилась.

А в следующее мгновение Филя ощутил сильный удар ногой в бедро — это второй противник атаковал, подкравшись с правой стороны.

«Главное — не упасть! Забьют ногами, шакалы».

Филе удалось удержаться на ногах не более полуминуты, а может быть, и того меньше. Слишком уж неравны были силы. Получив несколько сокрушительных ударов кулаками по голове и ногами в живот и пах, Филя уже вроде равнодушно как-то отметил, что противники — убийцы? — его сильны, спортивны, тренированы. Резкой, точной подсечкой его сбили с ног и стали убивать. Прикрыв руками голову, подтянув колени к животу, Филя тоскливо думал о том, что умирать ему довелось в день рождения Христа.

Уже затухающее сознание Фили уловило визг тормозов, крики: «Стоять, суки!»

Ему перестал сниться надоедливый, очень короткий, но повторившийся невесть сколько раз сон — словно заевшая пластинка. Нечто похожее на пластинку Филе и снилось — вертящееся. Наверное, пластинка возникла в его пробуждающемся сознании как напоминание о счастливых днях юности. Нынешнее-то поколение пластинки разве что в кинофильмах видело.

И ощущение у Фили появилось такое, какого он давно не испытывал — едва ли не ощущение счастья. Он лежал на чем-то мягком, ему было тепло.

Не раскрывая глаз, Филя попытался припомнить, что случилось с ним перед тем, как он оказался в тепле и лежащим на мягком.

Вспомнил очень быстро. Открыл глаза.

Понятно — больничная палата. Он жив. Голова болит, шум какой-то в ней. Попытался ощупать голову правой рукой — не получится, в гипсе рука, оказывается. Левая болит, плохо слушается, но работает.

Ага, голова у него, оказывается, обвязана бинтами. Правым глазом он видит — словно через узкую смотровую щель. Ясно, заплыл глаз. Осторожно пошевелил ногами — слушаются ноги. Значит, позвоночник эти шакалы ему не сломали.

А вот что касается зубов, то тут ситуация намного хуже. Спереди, где язык привычно упирался в твердое — пустота. Сбоку — острые осколки. Хорошо, что хоть коренные целы. Будет чем жевать.

В следующее мгновенье он увидел над собой лицо. Женское. Миловидное лицо молодой женщины. Взгляд женщины выражал озабоченность и сочувствие.

Филя опять закрыл глаза…

Как удалось выяснить Менькову, дело о нанесении тяжких телесных повреждений Филидору Артемьеву все-таки открыли. Хотя наверняка следовало бы туда же, в это дело, добавить статью о неподчинении работникам полиции.

Филидора Артемьева от смерти спас наряд ППС, объезжавший микрорайон. Стражи порядка увидели стоявший на дороге автомобиль с включенными фарами и подфарниками. А сбоку от дороги трое избивали ногами четвертого. Полицейские выскочили из своего «Рено-Логан-ППС» и попытались пресечь, как впоследствии гласил протокол, противоправные действия. Однако их обозвали козлами, мусорами, а один из них даже получил в глаз. Только угроза применения табельного оружия образумила дебоширов.

Впоследствии, доставленные в отделение, дебоширы изложили свою версию случившегося. Оказывается, незнакомый им раньше Филидор Артемьев мешал проезду их автомобиля по дороге, не реагируя на сигнал и не уходя с проезжей части. Когда один из пассажиров вышел из автомобиля и попытался объяснить незнакомому гражданину неправильность его поведения, он получил удар по лицу. После этого товарищи потерпевшего, конечно же, вступились за него.

Дебоширы принесли извинения сотрудникам патрульно-постовой службы, намекнув, что готовы компенсировать как моральный, так и физический ущерб. А намек этот подкреплялся сообщением о том, что отец одного из задержанных является сотрудником полиции и занимает довольно высокий пост.

Как знать, какое продолжение — или окончание — получил бы этот инцидент, не случись в том отделении очень дотошного дежурного следователя. А следователь сразу связал несколько случаев убийства бомжей, произошедших в течение последних трех-четырех месяцев, с покушением на убийство Филидора Артемьева. То есть, это следователь охарактеризовал данное преступное деяние именно так — покушение на убийство. Никакого хулиганства и уж тем паче превышения необходимых пределов самообороны.

Задержанных продержали в отделении до утра. Утром в отделение прибыл отец одного из задержанных, майор Вербин, и минут через двадцать после его визита задержанных отпустили. Под подписку о невыезде.

Следователь не внял настойчивым пожеланиям — о приказе речь не шла — начальства прикрыть дело. Через три дня после случившегося он смог допросить пострадавшего. Именно три дня Филидор Артемьев пребывал в бессознательном состоянии после проведенной сложной нейрохирургической операции. Артемьеву проломили череп, и осколок кости попал в мозг. Так что всего три дня беспамятства следовало в данном случае считать почти что чудом — при таких черепно-мозговых травмах случается и впадание в кому на неопределенно долгий срок.

Однако Филидору Артемьеву очень и очень повезло. К счастью для него самого — и для следователя тоже — у Артемьева не пострадали ни память, ни речь. И придя в сознание, он довольно связно поведал следователю обо всем, что случилось с ним вечером накануне католического Рождества — то есть, в сочельник.

Но дело о нанесении несчастному Филидору Артемьеву очень скоро прикрыли — с формулировкой за недоказанностью. Обо всем этом и поведал Менькову тот самый дотошный следователь, уволившийся из полиции и сделавшийся адвокатом. Напоследок бывший следователь заявил:

— Скажу откровенно, пусть даже вам мое признание и покажется циничным. Я считаю более справедливым оправдание в суде преступника, на котором, что называется, пробы негде ставить, чем отказ от «закрытия» до суда «мажоров», подобных этим подонкам Вербину, Цупикову и Агафонкину.

— Ай-яй-яй, — прокомментировал заявление следователя уже после их беседы Меньков. — Произвели, видать, на него впечатление «подонки».

Вечер четверга, 16 сентября

Савичев прибыл в кабинет Менькова ровно я пять вечера. Пунктуальность, заслуживающая быть отмеченной — с учетом «пробок» на дорогах в это время дня. Правда, до того Савичев предварительно позвонил старшему следователю и предупредил, что может опоздать.

— Василий Витальевич, — сразу начал Меньков, — я добился изменения меры пресечения для вас вовсе не потому, что восхитился вашей храбростью, когда вы отважились свидетельствовать против Федяева. Просто я прекрасно понимаю, что отвечать убийством на угрозы Федяева мог только абсолютно безрассудный человек. А вы наверняка к таким не относитесь.

— Спасибо, Михаил Юрьевич, за столь лестную для меня оценку, — Савичев отвесил неглубокий поклон — скорее это походило на замедленный кивок. — Но ведь несколько дней назад вы думали иначе?

— Я представьте себе, забыл, о чем и как я думал несколько дней назад, — совершенно бесстрастно отреагировал Меньков. — А в данный момент меня интересует то, что вы думаете о покушении на вас.

— Ого! И вы об этом тоже знаете? — удивление Савичева выглядело искренним.

— Так ведь служба такая, — улыбнулся Меньков. — И случилось это достаточно давно, в воскресенье вечером. Случилось ведь?

— Случилось, — подтвердил Савичев. — Но вряд ли в меня стрелял человек, которому меня «заказал» Федяев.

— Откуда такое заключение?

— Федяев хоть и из «новых русских», но не до такой степени придурок, чтобы через пару дней после очной ставки убирать свидетеля. То есть, меня. Хотя, как вы слышали, он мне угрожал.

— Ладно, Федяев вас «заказал» или кто-то другой, или вообще никто не «заказывал» — это еще предстоит выяснить. Может быть, вас с кем-то перепутали. Вы не думаете, что вас с кем-то перепутали?

— Хм… Не знаю. Наверное, все-таки, не перепутали. Стрелявший меня хорошо видел. С другой стороны, я не понимаю, как меня могли подстеречь в нужном — в безлюдном — месте в нужный момент — когда уже вечерело, и народу в гаражах уже почти не было.