Однако… Заставив не видевшего их Полкана вздрогнуть, величественно пробили напольные часы — памятник времени, и секретарь встала, оправила жакетный костюм, поправила прическу — туго забранные в узел на затылке обесцвеченные (допустимая вольность!) волосы, сложила на согнутую левую руку папки и пошла в кабинет.

Когда за ней бесшумно закрылась дверь, полегчало не только Полкану — он не побоялся своих звуков вдоха-выдоха, а и всем посетителям в приёмной — кто-то даже осмелился вытянуть ноги. Хотя и ненадолго — свобода пуглива под гнётом традиций.

Соскучиться по секретарю никто не успел. Она вышла из кабинета хоть и бесшумно, но не незаметно, и, останавливаясь перед каждым отдельным посетителем (и заставляя тем самым того встать — размять ноги — умница!), проговаривала тому предварительный вердикт — что будет дальше.

— Куратор вас примет, когда немного освободится, — бесстрастно сообщила она Полкану. — Ожидайте.

И снова забыла о нём.

До самого вечера он «мариновался» в приёмной. Он передумал-перенервничал тысячу раз, представляя себе, как его кто-то — кто?! — опередил и представил дело в невыгодном ему свете.

Лишь однажды, когда совсем стало невмоготу, Полкан осмелился отлучиться по нужде в туалет, заодно чтобы позвонить оттуда — конспиративно, без стеснений, под шум сливаемой воды — и громким шёпотом объявить своему секретарю… то есть, секретарше, конечно же!.. о том, что он у начальства, и неизвестно когда освободится. При этом Полкан испытал единственное за день удовольствие — иметь стопроцентную «отмазку» от повседневной ненавистной рутины, когда его никто из подчинённых не упрекнёт (втихаря, разумеется!) в манкировании должностными обязанностями и «въезде в рай на их горбу». И в то же время по строгости, исходившей от секретарши и сочившейся из телефонной трубки, Полковник чувствовал, как растёт и укрепляется его авторитет — шутка ли, срочно у начальства… Да какого! Такого, что со специальной охраной ходит-ездит, которая даже самих полицейских своими не считает.

Наконец:

— Товарищ полковник. Пройдите. Вас ждут.

На нетвёрдых, негнущихся ногах — «Засиженных, просто засиженных, чёрт!» — Полкан шёл по ковровой дорожке вдоль многостульного длинного стола заседаний к расположенному в другом конце кабинета столу хозяйскому.

Пока шёл — вспотел. От волнения, как от усталости. От страха, как от восторга.

Стоявший у окна немного боком и спиной к входящим Куратор повернулся…

Как удивился бы Малой — совсем недавно участковый и давно студент — если бы мог увидеть его сейчас… Это был тот самый Куратор его бесславно кончившейся университетской общественной деятельности…

— Здравствуйте, товарищ полковник. — Рукопожатие. — Садитесь. — Приставной стул (не кресло). — Рассказывайте. — Немигающий водянистый взгляд.

Полкан резко выдохнул (мысленно, только мысленно!), как перед добрым глотком спирта, и рассказал. Всё! Вернее, почти всё — про хорошего работника, про свою попытку сберечь ценного сотрудника для органов, про явное (теперь уже!) нервное расстройство последнего, даже про рапорт того, написанный «задним числом». Про несданный пока пистолет — табельное оружие — умолчал. Не решился-таки… А может забыл в волнении.

После минутной паузы-тишины Куратор встал, показав рукой, чтобы посетитель сидел — тот, ёрзая в психологическом неудобстве, сдвинулся на самый уголок стула. Куратор снова подошёл к окну. Встал спиной и немного боком.

— Ладно, полковник… Я тебя понял. Ценю твою откровенность. Правильно сделал, что сам всё рассказал. Не ошибается тот, кто ничего не делает… Верно? Ты ведь как лучше хотел… За честь мундира боролся… Так ведь? Работай пока… Я подумаю, чем и как тебе можно помочь… Всё.

«Подумает он… — думал сам Полкан… в смысле, полкан теперь, полкашек даже!.. — Сука!»

И это с искренним раболепием во взгляде, с преданно приоткрытым ртом, из которого разве что слюнявая струнка не тянется вниз к форменным наградным колодкам, приколотым к кителю на груди и лежащим сейчас на пузе.

Однако пауза-тишина затянулась…

Полкашек встал на негнущиеся ноги, неаккуратно громко отодвинув стул, и молча пошёл к двери.

— Полковник, — тихий голос, как гром, впитавший в себя полутон доброты и сочувствия. — Задержись.

Разворот кру-гом.

— Отвечу доверием на твоё доверие, полковник…

И Куратор, умея одновременно быть вкрадчивым и повелительным, продолжил:

— …Хочу, чтобы ты («Ты!» — отметил полкашек, становящийся опять Полканом) и твои ребята… пошустрее, посмышлёнее, поаккуратнее — не как этот! — понаблюдали за…

Куратор подошёл и открыл спрятанный в стене сейф, достал пакет, вынул фотоснимок, показал издали — Полкан подошёл ближе, всматриваясь — так и есть: не менее высокопоставленный коллега Куратора…

Как удивился бы Антон Малой, если бы увидел сейчас этот фотоснимок. Это был отец его покойного друга Кирилла…

«Соперник на ещё более длинный и высокий кабинет, — понял Полкан. — Компромат нужен…»

— …Ясно?

— Так точно. Всё сделаю.

Куратор кивнул, заканчивая аудиенцию.

Но Полковник от наполнившего его вмиг профессионализма вконец осмелел и, не имея (и, конечно же, не спрашивая — как можно!) ни телефонов, ни адресов, подошёл вплотную, чтобы рассмотреть лицо ещё раз, чтобы не дай бог потом не ошибиться — это ведь уже не медсестра! И даже не сынок его… Сам! Ответственность-то какая!!! Ошибка смерти подобна — в борьбе-возне теперь должен победить Куратор. Иначе… Они с конкурентом сами договорятся, и после Куратор если что с готовностью на того поработает, выжидая и подсиживая, а вот Полковнику… полкану-полкашке!.. башку отвинтят… например, по вновь открывшимся обстоятельствам дела об убийстве… Боже! Страшно-то как! Эта сука ведь тогда его даже и не вспомнит.

Куратор положил снимок на стол, отвернулся и медленно двинулся к окну.

Полковник глянул и не увидел на фото лица… Пятно! Отвернулся-повернулся… Пятно! Закрыл-открыл глаза… Пятно вместо лица!

«Что за чёрт!»

В прострации отвернулся и пошёл к выходу. У дверей очнулся и судорожно попытался вспомнить-закрепить в памяти лицо — ещё до пятна! — на фото, показанном вначале издалека.

Куратор заметил топтание у двери.

— Что-то ещё, полковник?

Тот невольно повернулся на голос и обомлел — стоявший в глубине своего длинного, как высокого, кабинета Куратор теперь тоже потерял лицо. Расстояние не мешало разглядеть освещённое расшторенным окном пятно… то есть, здесь — Пятно, конечно же!.. вместо лица.

В голове Полковника задул свистящий ветер.

— Нет, нет, ничего. Всё ясно.

Он, морщась от боли, вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.

Через приёмную проходил быстро — неаккуратно. По коридору уже бежал, топая. Ветер в голове усиливался…

Россия, осень 2013-лето 2014

Был теплый осенний вечер. Семья Иваницких устроилась на веранде пить чай. У главы семейства было, на удивление, благодушное настроение. Теперь, когда убрали весь урожай, можно было и не нервничать. Ведь собрали не только весь колхозный, но и свой. Николай Иванович по привычке называл все, что не было его собственным — колхозным.

День выдался чудный. Листья на деревьях были бурыми уже давно, многие поскручивались и опали. И сейчас настали последние ласковые деньки осени. Бригадир с удовольствием наблюдал, как во дворе носились его дети. Беззаботное детство! Через лет десять они уже будут взрослыми и не будут такими радостными. Но, каждому возрасту — свое!

— Позови малых, мать, пусть идут вечерять!

Марина Викторовна вышла к детям. Сегодня у них за столом было много людей: погостить к ним приехала старшая дочь Тося с городским мужем и младшим внучонком, соседи Марченки, которые тоже хотели увидеть ее. Так что Марина повыставляла на стол свои лучшие припасы. Она бегала, хлопотала и радовалась за дочь. Нет, своей жизнью она была довольна. Ей и с мужем повезло, и жили они в достатке. Но для Тоси мать хотела более легкой жизни. Так что, вышла замуж там, пусть там и живет, а сюда в гости приезжает. Не нужно ей всю жизнь быть привязанной к грядкам да хозяйству. Самой Марине, ведь, даже поехать в тот же город невозможно. Если все поедут, кто будет скотину кормить-поить?