В течение тех лет, что прошли со времени возвращения Фарли Моуэта в цивилизованный мир, он старался быть постоянно в курсе жизни илхамютов, жадно собирал обрывки новостей, которые просачивались из страны северных равнин, сумел обобщить их и написать новую книгу об илхамютах.

В своей второй книге «Отчаявшийся народ» Фарли Моуэт рассказывает о трагической судьбе немногих уцелевших людей, последних представителей вымирающего народа, навсегда вынужденных покинуть родную опустошенную страну. Канадское правительство пыталось принимать меры к сохранению жизни илхамютов. С брезгливой осторожностью канадские чиновники и христианские миссионеры пытались приобщить их к новому быту и непривычным обычаям. Опыты эти были не всегда успешны. Наслушавшись проповедей, несчастные илхамюты окончательно терялись, увеличивались психические заболевания, все чаще и чаще отчаявшиеся люди кончали самоубийством.

«То, что я узнал, прямо-таки потрясло меня. Покидая страну Баренс, я наивно полагал, что илхамюты больше не увидят черных дней, не будут оставлены нами без помощи. Я был уверен, что работа, проделанная Францем, Энди и мною, а также наши подробные отчеты правительству исключат саму возможность того, чтобы игнорирование этого народа продолжалось дальше. Я ошибся!»

Такими горькими словами заканчивает свою вторую книгу Фарли Моуэт, отдавший свое сердце народу, судьба которого сходна с судьбами других забытых многочисленных народов, некогда населявших обширный американский материк.

Сколько раз многие наши литераторы изображали пышные красоты Крыма, величие Кавказских гор и снежного Памира, обстоятельно описывали европейские и отечественные шумные города (в этом отношении, пожалуй, всего больше повезло Одессе, колоритному портовому городу нашей страны), подробно описали Париж, даже холодную Антарктиду, знойный Цейлон, но вот о родных, близких местах — о Владимирской, Калужской, Смоленской, Тверской, Рязанской, Новгородской, Псковской землях — написано очень мало.

А ведь какие непочатые богатства таятся для наблюдательного писателя и художника, какая лежит под спудом забытая, запущенная, нетронутая целина! Какие происходят рядом с нами чудеса, как с каждым годом меняется жизнь, растут и живут новые люди! Свою книгу «Владимирские проселки» писатель Владимир Солоухин начинает такой лирической запевкой:

«Так постепенно возникала и росла хорошая ревность, а вместе с тем осознавался моральный долг перед Владимирской землей, красивее которой (это всегда я знал твердо) нет на свете, потому что нет земли роднее ее. Тогда и пришло непреодолимое желание увидеть ее всю как можно подробнее и ближе».

Очерки Владимира Солоухина справедливо привлекли внимание многих чутких читателей правдивым, подлинно поэтическим содержанием, чистотой и ясностью русской речи. В очерках со скромным названием «Владимирские проселки» читатель не найдет описаний подвигов вымышленных героев, остроты модных тем, желания похвастать заковыристым словечком или непонятным словесным оборотом.

Солоухин видит родную землю такой, какова она есть, описывает дорогой и милый свой край. Настоящие его герои — его родная земля, родные поля и леса, с детства знакомые ручьи и речки, заросшие купавницами лесные озерки в знакомых сказочно красивых берегах.

Для истинно любящего свою землю мудрого человека история страны, многовековая жизнь народа есть единое и неразрывное целое. Нашего писателя волнует и самое близкое, нынешнее, и давнее прошлое родной земли. Он любуется забытой древней церковкой, шатровую деревянную крышу которой насквозь пробивают дожди, и шутливыми разговорами старых владимирских дудочников-пастухов, и полем древней битвы, некогда политым кровью русских людей, и умной бойкостью колхозного шофера, называющего непролазную грязь дорог деревенским «асфальтом», и самоотверженной деятельностью случайной спутницы — депутата Верховного Совета, и великим обилием белых грибов в живописных владимирских лесах, и невежинской знаменитой рябиной, некогда переименованной для благозвучия московскими купцами-виноторговцами в рябину «нежинскую», и древностями старинного русского города Суздаля, и многим, многим другим — нынешним и старинным.

С подлинно поэтическим чувством написаны страницы, где Солоухин вспоминает свою встречу со знакомым родничком, из которого берет начало его родная речка Ворша, возле которой он родился и рос.

Ах, как любил, как знал и я в родной моей смоленской земле эти маленькие русские поэтические речки, составлявшие как бы непременную часть далекого нашего детства!

«Я не сказал своим спутникам, — рассказывает Солоухин, — зачем мы пришли в Бусино, боясь, что придем, а здесь ничего нет. Теперь, вечером, нужно было мне установить все точно. Я вышел на улицу. Пока мы сидели в горнице при керосиновой лампе, взошла луна, зеленая, свежая, будто только сейчас умылась светлой водой. Тумана в овраге стало еще больше...

На дне оврага безмолвие охватило меня. Тогда в лунном безмолвии послышалось далекое, но явственное бульканье воды. Я пошел на звук... Четыре дубовых венца образовали прямоугольный сруб... Черный поблескивающий сруб до краев был наполнен водой. Но я узнал об этом, только дотронувшись до воды ладонью. Она была так светла, что ее как бы не было...

Только так, среди травы, цветов, пшеницы, и могла начаться река Ворша. Встретится на ее пути и грязь, и навоз, и скучная глина, но она безразлично протечет мимо всего этого, помня свое чистое цветочное детство».

Описать так колыбель родной реки мог лишь художник, родившийся и выросший в русской деревне. Не так ли из скромных родников жизни народной, из родной колыбели, вытекает жизнь поэта, который обязан помнить «свое чистое цветочное детство», свою землю, свою старину?

«Владимирские проселки» написаны безукоризненно чистым, поэтическим, ясным для всех языком. Связанный кровно с деревней, с русской природой (в судьбе художника так много значат первые переживания и наблюдения, навеки откладывающиеся в душе), Владимир Солоухин зорко видит и чутко слышит, замечает то, что пришлому чужому человеку, пожалуй, трудно подметить, как бы ни напрягал он свое зрение и слух. Очень хорош, верен и поэтичен пейзаж. Хороши и верны разговоры людей, хороши эти живые, невыдуманные люди!

У Владимира Солоухина есть свое лицо, есть тот особенный, ему одному свойственный писательский почерк, по которому, раскрыв книгу, внимательный читатель безошибочно узнает автора, не глядя на обложку книги. Это качество — свое лицо писателя — самый верный признак подлинного таланта.

К сожалению, нередко бывает и так: станешь читать толстенную книгу даже прославленного писателя, в которой описывается и любовь, и всяческие страсти, и вдруг неудержимо потянет на зевоту. Книгу Солоухина, в которой нет ни слова о «пылкой любви», о необычайных похождениях героев, нет никакой пряной и острой приправы, старый и малый русский человек прочтет с волнением и подлинным удовольствием. И это — несомненное доказательство таланта писателя, подлинной поэтичности книги, свежести ее и правдивости.

Быть может, скромным по объему очеркам Владимира Солоухина не хватает «широкого охвата». Это не эпопея, не роман. Но все же от небольшой книжки не хочется оторваться, ее читаешь с наслаждением, временами кажется, что сам путешествуешь с автором по родным русским проселкам. И, дочитав книгу, испытываешь приятное чувство, точно напился в душный день из чистого лесного ручья.

Нет, никогда не был я коллекционером. Я не собирал почтовых марок, редких старинных книг в кожаных переплетах, старинных монет и медалей, золотых и серебряных вещиц, редкой дорогой посуды. Мои друзья удивлялись, однако, множеству хранившихся у меня предметов, украшавших просторный мой кабинет. Из давних и далеких путешествий моих по белому свету я привозил иногда случайно сохранившиеся небольшие вещицы, помогающие мне и теперь вспоминать далекое прошлое, людей и приключения. Сохранились у меня кое-какие предметы и от раннего детства. Они напоминают мне самые счастливые годы моей жизни, когда перед глазами ребенка раскрывался великолепный и таинственный мир.