Вы, вероятно, уже знаете, что комплексная экспедиция АНИИ делится на две экспедиции: АНИИ и ГГУ. База экспедиции АНИИ остается на прежнем месте, база экспедиции ГГУ переносится в район Ямы-Байкура. Мне, правду сказать, очень хотелось провести лето в Я.-Байкуре: там так много интересного, такая богатая природа (конечно, в арктическом смысле).

Еще зимой, неоднократно перечитывая Ваши «Рассказы охотника», я воображал себя весной где-нибудь в лесу на глухарином току, да, видно, не суждено мне испытать это удовольствие. Буду охотиться с Вашим ружьем здесь на гусей. Еще раз сердечное спасибо за ружье; многие, в том числе и очень опытные охотники, завидуют моему приобретению.

Вероятно, я здесь останусь еще на год, а может быть, и больше. Пишите, Иван Сергеевич, о жизни на «большой земле», о Вашей жизни. Буду надеяться, что мы еще когда-нибудь увидимся. Будьте здоровы и счастливы! Крепко жму Вашу руку. П. Свирненко».

А вот открыточка Свирненки после нашей встречи в Ялте:

«Дорогой Иван Сергеевич! Премного благодарен Вам за подарок. Сердечно поздравляю Вас с праздником 1 Мая. Желаю всего наилучшего. Недельки через две-три уеду на Таймыр, туда, где недавно провел зимовку. У Моуэта узнал много интересного и нужного. Об этом напишу Вам в письме. Крепко жму Вашу руку. Ваш П. Свирненко».

Как-то осенью знакомый профессор-ботаник, друг Свирненки, которому Свирненко помогал в работе, сообщил мне по телефону горькую весть: на Таймырском полуострове, живя в палатке рядом с базой Академии наук, Свирненко покончил с собою. Перед этим он получил письмо от жены, которое сжег, и оставил краткое завещание, в котором просил похоронить его на Таймырском полуострове в зоне вечной мерзлоты. Воля Свирненки была выполнена.

Имя Николая Анатольевича Зворыкина хорошо известно множеству советских охотников, учившихся по его многочисленным книжкам приемам охоты. Некоторые книги Н. А. Зворыкина приобрели особую популярность. Таковы книги о волке, о лисьих охотах, о повадках зверей, натаске собак, давно ставшие настольным руководством для каждого грамотного и внимательного к своему делу охотника.

Этого милого, удивительно скромного, воспитанного и чуткого человека, тонкого знатока русской природы, мне посчастливилось знать близко. Помнится, мы познакомились в начале тридцатых годов в редакции охотничьего журнала, выходившего в Ленинграде. Несколько лет мы прожили с ним под одной крышей в небольшом доме в Гатчине.

Николай Анатольевич принадлежал к разряду редких охотников-поэтов, для которых охота представляет надежное и счастливое средство поэтического общения с родной природой. В нем не было и следа показной и лихой удали, пристрастия к хвастовству и бойко ввернутому словечку — качеств, которыми отличались и отличаются многие старые и молодые охотники. В обществе слишком говорливых, хвастливых и шумных охотников он обычно молчал, о чем-то думал и лишь очень редко вставлял свое слово. И говорил он тихо, без резких движений, никого не перебивая, не вступая во вздорный спор. Будучи знатоком охоты, Николай Анатольевич не выносил жадных, грубых охотников, похвалявшихся количеством своих трофеев. В таких случаях он обычно молчал, замыкался. Но как оживлялся он, встретясь с настоящими, чуткими охотниками, заботящимися о сохранении дичи в наших лесах. Отказ от убийства делал старого охотника счастливым.

Как многие старые охотники (начиная с С. Т. Аксакова), изрядно пострелявшие в молодости, в последние годы своей жизни Николай Анатольевич почти расстался с ружьем. Это не мешало ему по-прежнему быть страстным охотником. С рябиновым посошком в руках, сидя на пне, с прежним волнением прислушивался он к понятным ему бесчисленным голосам птиц, к неуловимым шорохам в лесу. От внимательного взгляда и слуха охотника не исчезало ни одно движение, ни единый звук.

Перестав охотиться с ружьем, охотник-поэт остался тончайшим наблюдателем природы. Особенным, молодым оживлением светились его глаза, когда к самым ногам доверчиво подбегал рябчик или, тихо попискивая, шелестела листвою быстрая лесная мышь. С удивительной четкостью разбирался он в путаной грамоте следов. Много раз, бывало, мы бродили по зимним дорогам, и, остановившись у звериного следа, старый охотник решал написанные на снегу лесные ребусы и загадки, точно определял свежесть следа, ощупывая его пальцами руки.

Николай Анатольевич не принадлежал к разряду деловитых охотников-практиков. Вряд ли он мог разжечь костер в дождливую погоду или устроить уютный ночлег в лесу (такими качествами обладал его спутник и мой давний приятель В. А. Митрофанов, сопровождавший Николая Анатольевича в его последних охотничьих поездках), но наблюдателем и следопытом он был изумительным. От острой и тонкой его наблюдательности не ускользало даже малейшее движение паучка, в лучах солнца тянущего нить серебристой паутины от сучка к сучку.

Перестав охотиться по перу, Николай Анатольевич по-прежнему безотказно брался за ружье, когда дело доходило до волка. Волков он считал самыми лютыми и опасными разбойниками, вековечными врагами животных и человека. Изучению повадок волков, усовершенствованию приемов коллективной охоты посвятил он значительную часть своей практической работы.

В тридцатых годах по приглашению Комитета по заповедникам мы дважды ездили в небольшие охотничьи экспедиции в Воронежский и Кавказский заповедники. Целью этих охотничьих экспедиций была борьба с волками, наносившими большой ущерб охраняемым в заповедниках животным. В Воронежском заповеднике нам удалось устроить несколько удачных облав. Охотились, помню, с флажками. Степные волки зимою разбойничали в заповеднике, где обитало стадо благородных оленей. Окладом волков занимались старый помощник Зворыкина егерь Федулаич и мой старый друг В. А. Митрофанов. Умелая, успешная охота помогла сохранить жизнь стаду благородных оленей.

Последнее лето в жизни старого охотника мы провели в Ленинградской области, в великолепных и живописных местах, обильных птицей и зверем. Нередко мы скитались по лесам и полям. Над нами шумели покрытые листвою деревья, свистели иволги, по синему небу плыли летние облака. Мы находили выводки тетеревов и любовались работой молодой собаки Ирэн. Глаза старого охотника-поэта светились юношеской бодростью, и мы оба чувствовали себя совсем молодыми...

Н. А. Зворыкин написал много книг о приемах охоты и повадках зверей. Кроме этих специальных книг он писал рассказы и небольшие заметки, удивляющие читателей остротой наблюдательности, тонким знанием родной природы.

Осенью путешествовали мы по лесному соседнему уезду. Край этот и после революции остался глухой: стоят большие леса, водится лось и медведь. За медведями мы больше и ходили. Всякий день мы видели в лесу, на просеках, свежие следы зверей, похожие на след мужичьего лаптя, находили сорванные стебли сладкой лесной травы — «ствольев» — любимого лакомства медведей, видели дымившиеся кучи медвежьего помета, похожего на пироги с черникой. Мы стерегли зверей ночами на вытоптанных овсах, но так и не довелось нам тот раз повидать землячка нашего Топтыгина Михайлу...

А край был действительно медвежий, глухой. В деревнях встречали нас с опаской, не раз деревенское начальство спрашивало у нас документы (тут еще совсем недавно, как в старину, гулял по дорогам, губил души удалой разбойничек Кыш), потом, приглядевшись, делались доверчивее, проще. И даром что проходила совсем близко железная дорога и шумели в лесу поезда, — много страшных историй о разбойниках и бандитах, о зарезанных и убитых охотниках наслышались мы за дорогу.

Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, упрямо хлопотал о своем. Однажды, посмеиваясь, угостивши нас чаем и новостями, деревенский председатель нам сказал: