Долетев до Усть-Таймыра, мы остановились на отдых на советской полярной станции. Через несколько дней вылетели к центру Таймырского полуострова. Сверху я увидел льды огромного Таймырского озера, на котором люди лишь недавно побывали впервые. Мы спустились на лед вблизи маленькой недавно построенной полярной станции, начальником которой был Петр Степанович Свирненко, известный и прославленный советский зимовщик.
Экспедицию нашу разместили в деревянном бараке. Я познакомился и близко сошелся со Свирненкой. Всем зимовщикам полярных станций хорошо известно имя Свирненко, много лет прожившего в Арктике. Срок этот совершенно необычен: Свирненко зимовал в Арктике двадцать семь лет. В далеких, подчас нелегких и опасных путешествиях не раз я знакомился и сходился с людьми, дружба с которыми сохранялась потом на многие годы. К таким людям, далеким и верным моим друзьям, принадлежал Петр Степанович Свирненко, один из старейших советских полярников. Кажется, во всей советской Арктике нет самой отдаленной зимовки, где бы не побывал П. С. Свирненко. Не раз зимовал он на Новой Земле, на Земле Франца-Иосифа, на Северной Земле, на Таймыре. Каждая его зимовка — цепь подвигов и опасных приключений, о которых можно написать большую книгу. Как свойственно скромным людям, Петр Степанович не любит рассказывать о себе, и только в счастливую минуту, на охоте, когда оставались мы в тундре одни, рассказывал он кое-что из своего прошлого: о трудных одиночных блужданиях в полярных просторах, о зимовках, об охоте. Многих товарищей выручал он из беды, рискуя собственной жизнью.
Живя на берегу Таймырского озера, я особенно полюбил заходить к старым зимовщикам в их маленький теплый домик, возле которого, свернувшись клубками в снегу, обычно спят ездовые собаки, за зиму обросшие густой лохматой шерстью. Подняв головы, собаки недоверчиво обнюхивают гостя, ступившего на крыльцо домика, по самую крышу утонувшего в глубоком снегу.
В небольших комнатках, убранных мужскими руками, тепло и уютно. На покрытых оленьими шкурами бревенчатых стенах развешаны ружья, охотничьи принадлежности. Тут же, в жилом помещении, установлены приборы, необходимые для метеорологических наблюдений и для радиосвязи с Большой землей. На укрепленных над письменным столиком полках с любовной бережностью расставлены книги: небольшая, хорошо подобранная библиотечка, много раз перечитанная зимовщиками. Я рад был пополнить эту библиотечку своими, подаренными Свирненке, книгами.
Свирненко и его товарищ радист Чернилейский приветливо встречали меня. В непогожие дни, когда над тундрой бушует пурга и даже ко всему привычные собаки не решаются показываться из своих убежищ, было особенно приятно гостить в маленьком теплом домике, под завывание ветра слушать бывалых людей, скромно и просто рассказывавших о своей самоотверженной многолетней работе. Познакомившись ближе и подружившись, мы ловили вместе рыбу в прорубях льда Таймырского озера, огромных вкусных гольцов, похожих на обыкновенную семгу.
Собаки Свирненки, на которых он совершал дальние зимние путешествия, были необыкновенно привязаны к нему, любили его так же, как любили знавшие его люди.
Здесь, на далеком Севере, солнце уже не заходило, одинаково светило и ночью и днем. Вблизи от домика, в тундре, жили полярные белые куропатки; у самцов и самочек начинались брачные игры. Не раз наблюдал я, как в лучах полуночного солнца исчезает с песенкой белоснежный самец-петушок. Мы видели проходивших через замерзшее озеро оленей и преследовавших их волков. Вскоре стали появляться первые прилетные гуси, улетавшие на зиму в теплые края. Первых прилетных гусей иногда накрывала злая пурга, и они погибали. На вершинах каменных останцев — остатках разрушенных некогда гор — сидели белые полярные совы, подкарауливая добычу. Появились черные чайки, выползали из снегов перезимовавшие лемминги, которых ловили и поедали чайки. Полярная весна наступала медленно, еще долго держался на озере толстый лед.
В тундре на невысоких возвышенностях еще под снегом появлялись первые цветы. Они распускались под ледяной прозрачной покрышкой. Уже позже, когда на южных склонах растаял снег, рядом с сугробами еще нерастаявшего снега распускались красивые желтые цветы.
Начиналась настоящая полярная весна. Однажды, сидя у Свирненки, я услышал доносившийся с озера странный грозный шум. Не одеваясь, мы выбежали из домика и увидели необычайную картину: на берег с вскрывшегося озера надвигался лед. Впереди себя он катил огромные камни, поднимался на берегу высокими полупрозрачными стенами, очень похожими на древние замки. На глазах наших возникали зубчатые стены и высокие башни. Даже собаки заинтересовались необычайным событием. Движение льда продолжалось недолго, башни и зубчатые стены застыли. Перед нами высился ледяной зеленоватый город. Такое событие, по-видимому, повторялось ежегодно, ибо на берегу озера лежало много тяжелых камней, вынесенных весенними льдинами.
По прилете гусей мы со Свирненкой не раз ходили на охоту. Мы охотились только на линных гусей: на Севере линяют только те прилетные гуси, у которых нет птенцов. Помню, мы присели в тундре как-то на кочках и Свирненко кое-что рассказал мне о своей жизни. Родом он был с Украины, служил учителем, занимался пчеловодством. Кое-что он пытался рассказать о своей семейной жизни, но я почувствовал, что говорить ему об этом тяжко. Вскоре мы поднялись и, нагруженные охотничьей добычей, побрели по берегу озера к дому. Каждое свидание со Свирненкой было для меня радостью. Остались памятны его рассказы о прежних, иногда одиноких зимовках на отдаленных полярных станциях, о встречах с белыми медведями, об охоте.
В конце лета я прощался со Свирненкой. Мы уговорились не забывать друг друга. Уже спустя несколько лет я прочитал в «Известиях» сообщение о том, что полярнику Свирненке за двадцатисемилетнюю беспрерывную работу в Арктике присвоено почетное звание Героя Социалистического Труда. В статье о Свирненке было написано, что однажды на острове Ушакова он принял по рации такой текст: «Буди всех, ставь бутылки на стол, есть очень приятная радиограмма». Он поднял всех, — никак пароход идет! Не угадал. В радиограмме пересказывался Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда. Товарищи поздравляли, шутили: негоже, мол, опаздывать к награждению, так как Золотую Звезду ему вручали два года спустя, когда пришла смена зимовщикам. Свирненко улыбался: орден Красной Звезды ждал его в Москве семь лет и ничего — не потускнел. Из газет я узнал, что живет он теперь на юге, в Ялте. Будучи в Ялте, я заехал к нему. Мы очень тепло встретились. Свирненко рассказал мне, что летом собирается поехать на Таймырский полуостров на базу Академии наук.
В моем архиве сохранилось несколько писем Свирненки. Привожу некоторые из них:
«Таймырское озеро, 20 апреля 1948 г. Здравствуйте, дорогой Иван Сергеевич! Как вы поживаете? Простите, что не сразу ответил на Вашу последнюю телеграмму, в которой Вы писали, что собираетесь на Каспии: думал, ответ мой не застанет Вас в Ленинграде. Большое спасибо за то, что исполнили мою просьбу — передали Кренкелю письмо. Он вместо отпуска предложил мне перевод в Ломоносово. Когда я от перевода отказался, обещал вывезти первой возможностью. Так, в ожидании этой «первой возможности», я и прожил на Таймырском озере чуть не целый год.
Осенью я занимался заготовкой оленины и угля, а зимой доставлял уголь на собаках на станцию. Так незаметно и прошло время. Скоро я, вероятно, смог бы вылететь на самолете с озера, но не думаю, чтобы я далеко улетел: на Усть-Таймыре скорее всего пришлось бы ждать парохода, а потом больше года жить без дела в ожидании отправки в Арктику. Чтобы избавиться от этих неприятностей, я подал рапорт об оставлении меня наблюдателем на озере и сейчас жду решения своей участи из Москвы. И знаете, дорогой Иван Сергеевич, когда я это сделал — так хорошо, спокойно почувствовал себя, таким хорошим показалось ближайшее будущее. Вот каким «тяжелым на подъем» я стал. Всякая перемена места, условий жизни прямо-таки пугает меня.
