Советские моряки, ежегодно совершающие обычные рейсы на Землю Франца-Иосифа, проходят весь путь в пять-семь дней. Экспедиции Седова, пробиравшейся на маленьком, слабом «Фоке» в крайне тяжелых льдах, на преодоление пути понадобилось более года. Связи с родиной не имели. За отсутствием радио не могли сообщить о тяжелом положении, запросить помощь и топливо. Надежда на доставку обещанного угля была слабая.

В эти тревожные дни у некоторых участников экспедиции возникла мысль о возвращении. Пинегину, как ближайшему другу Седова, поручили передать ему коллективное письмо. Участники экспедиции высказывали свои соображения и предостерегали Седова от возможности дрейфа в плавающих льдах.

«Разговор произошел в то время, как «Фока» начал резать лед, образовавшийся за ночь, — вспоминал Пинегин. — Кругом простиралась пустыня — жуткая бесконечностью и мертвой грозящей тишиной. Георгий Яковлевич сказал мне:

— Нам нужна Земля Франца-Иосифа! Что же делать. Идти назад, пройдя труднейшую половину, — преступление. Да назад путь не легче, чем вперед».

Сжигая последние крошки топлива, «Фока» продолжал медленно продвигаться на север. Густые полярные льды по-прежнему его окружали.

«Да, настроение подавленное, — записывал в своем дневнике Пинегин. — На мостике по временам мне кажется, и как глазами вижу, что в груди Седова кипит и пенится... Держит упорно по компасу прямо на норд, не сворачивая на полградуса. Часто по пути небольшие льдинки, — он режет их с наслаждением.

— Э-э-эх! Если суждено пройти, то пройдем!

Я любуюсь им, как образцом воли, да и вообще человека. Есть нечто в человеке, заставляющее зверей отворачиваться от его пристального взгляда. Это нечто в Седове выражено резко...»

На мысе Флоры, куда с величайшими трудностями наконец пробились, запасов топлива не оказалось. Удачно поохотившись на моржей, запасшись салом, двинулись дальше на север. Достигнуть северных островов Земли Франца-Иосифа, однако, не удалось. Выслушав сообщение механика Зандера о полном отсутствии топлива, Седов приказал готовиться к второй зимовке. Место для зимней стоянки «Фоки» было выбрано в обширной бухте у острова Хукер. По предложению Седова эта бухта была названа Тихой.

Участники седовской экспедиции не могли тогда предполагать, какую громкую славу получит эта скромная бухта! На голых берегах в советское время возникли обширные здания, лаборатории, мастерские. Отсюда советские самолеты совершили первый исторический полет к Северному полюсу.

Трагически тяжелой оказалась вторая зимовка седовской экспедиции. На корабле были разобраны жилые надстройки, ютились кое-как в оставшихся помещениях, походивших на ледяные берлоги. Керосин и топливо экономили с крайней осмотрительностью. Отсутствие свежей пищи, неимоверно тяжелые условия жизни были причиною появления цинги — обычной в те времена на Севере болезни. Следом за многими в середине зимы заболел и Седов. Несмотря на тягчайшие условия, научные работы не прерывались. Полярной ночью участники экспедиции предпринимали вылазки и продолжительные походы.

«Напряженность ночного путешествия передать словами невозможно, — писал Пинегин. — Как назвать это скитание с завязанными глазами? Как описать ощущение мрака и угрозы, осевших на душу? Часто не знаешь, где идешь: по земле, по льду или же по ледяному покрову... Вспыхнет спичка, осветит компас, видишь — стрелка отклонилась от взятого курса. Верить компасу? Ведь вблизи базальтовых скал склонение стрелки меняется часто на двадцать — тридцать градусов. Но если ты отклонишься даже на пятнадцать градусов от принятого курса, наверняка не заметишь во тьме места, к которому стремишься...»

После описания опасных блужданий в ледяной темной пустыне, случайного падения в пропасть с отвесной стены ледника Пинегин рассказал о приключении во время жестокой снежной бури, застигшей охотников за медведями.

«Мы барахтались во мраке тесной палатки, выбирались, расстегивали, обрывая, застежки у входа и разгребали руками лаз через сугроб. Когда мы подняли спальные мешки, вода была уже по щиколотку, — все вещи плавали. Раскопав выход, принялись выбрасывать вещи, — нетрудно вообразить, с какой поспешностью все это делалось! Палатку вытаскивали из-под снега, стоя почти по колено в воде. Свирепствовала по-прежнему буря. А какими несчастными казались мы себе...»

В это тяжелое время, не обращая внимания на страшную болезнь, Седов упорно продолжал готовиться к походу на полюс. Ни тяжкое состояние здоровья, ни отсутствие достаточного снаряжения и нехватка ездовых собак, ни уговоры друзей не могли поколебать его твердой воли.

«1-е января. Болезни на «Фоке» усиливаются, — отмечал в своем дневнике Пинегин. — Утром Зандер почувствовал, что ему плохо. Слег Коноплев. Десны Седова кровоточат, распухли ноги, одышка, сонливость и слабость. Вполне здоровых на судне только семь человек: я, Визе, Павлов, Сахаров, Лебедев, Пустошный и Линник».

Пятнадцатого февраля (это был самый трагический и печальный день) больной, ослабевший, с распухшими ногами Седов выступил в свой санный поход к полюсу.

«Перечитывая свой дневник, — рассказывал об этом памятном дне Пинегин, — я вижу, что все записанное проникнуто тяжелым предчувствием. Все воспринималось не так, как было на самом деле. Так перед грозой вы смотрите только на темную тучу, на застывшую стеклом воду реки и набегающий мрак. Все кажется грозным, — вы уже не видите ни ярких отблесков солнца, ни зелени, ни ослепительных лучей, ни ясного еще неба над головой. Восстанавливая в памяти этот день, я убеждаюсь, что взгляд мой, прикованный к тяжелой туче, не видел многого: только теперь, смотря на последнюю фотографию Седова, снятую за несколько минут до отправления, я припоминаю, как прекрасно было его бледное вдохновенное лицо с далеким взглядом... Седов в этот день явился иным: как будто какая-то мысль завладела им до перевоплощения...»

В день ухода друзья встретились у дверей каюты, Пинегин передал Седову заранее приготовленное письмо. Пользуясь своей к нему близостью, дружеским расположением, художник уговаривал Седова отложить рискованный поход, дождаться полного выздоровления.

Недолго пробыв в каюте, Седов вышел с прощальным приказом. После его прочтения он несколько минут стоял с закрытыми глазами, как бы собирая мысли. Все ждали прощального слова. Но вместо слова вырвался едва слышный стон, в уголках сомкнутых глаз сверкнули слезы. С усилием он овладел собой и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, голос его затвердел:

— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент... Теперь на нас лежит ответственность быть достойными преемниками наших исследователей Севера... Не беспокойтесь о нашей участи. Нет, не состояние здоровья меня беспокоит, а совсем другое. Разве с таким снаряжением можно выходить к полюсу? Разве с такими средствами рассчитывал я достичь его?..

«Все стояли в глубоком молчании, — рассказывает Пинегин. — Я видел, как у многих навертывались слезы. Седову пожелали счастливого пути...»

В описании первых полярных путешествий, обильных трагическими событиями, трудно найти такие трогательные слова:

«Я долго стоял на торосе, вглядываясь в темноту. Отблеск тусклой зари, величавые белые горы с бледно-зелеными ледниками, груды торосов, — все было особенно тускло. Новую полоску следов уже запорашивал ветер...»

Как и чем объяснял Пинегин поступок Седова, который впоследствии чиновниками был определен как безрассудство? Ведь в поведении Седова — от начала и до конца экспедиции — не было и капли позерства (некоторые люди даже перед смертью могут позировать), хвастливой напыщенности, которыми отличались американские путешественники, относившиеся к неудачам как к досадно сорвавшемуся бизнесу.

Для Г. Я. Седова поход к Северному полюсу был честью его родины, всего русского народа. Не выполнив обещания, назад, на родину, в чиновничий Петербург, где ждали враги, он решил не возвращаться.