Кроме того, возникает порочный круг. Люди, которых поселили в «плохие» палаты, считают, что им дают очень мало материальных средств, — у них могут забирать одежду на ночь, изымать материалы для отдыха и предоставлять в качестве мебели лишь тяжелые деревянные стулья и скамьи. Для демонстрации враждебности к институту приходится применять ограниченный набор плохо продуманных приемов, например, бить стулом о пол или резко швырять газету так, чтобы она производила неприятный громкий звук. И чем неадекватнее это оснащение для выражения неприятия больницы, тем больше действие напоминает психотический симптом и тем больше руководство будет считать, что обоснованно поместило пациента в плохую палату. Когда пациент оказывается в изоляции, голым и без очевидных средств выражения, он может быть вынужден рвать свой матрас, если у него хватает сил, или делать надписи фекалиями на стене, то есть совершать действия, которые руководство считает характерными для человека, нуждающегося в изоляции.

Мы можем видеть, как разворачивается этот цикличный процесс, также в случае мелких, нелегальных, напоминающих талисманы вещей, которые постояльцы используют в качестве символических средств отстранения от того положения, в котором они вынуждены находиться. Типичный, на мой взгляд, пример можно найти в литературе о тюрьмах:

Но когда пациент, у которого каждую ночь отбирают одежду, набивает карманы обрезками веревки и свернутой бумагой и изо всех сил старается сохранить это имущество, несмотря на неудобство, доставляемое тем, кто должен регулярно проверять его карманы, в этом обычно видят симптоматическое поведение, характерное для тяжело больного пациента, а не просто попытку отгородиться от места, в котором его держат.

Согласно официальной доктрине психиатрии, стремление отстраниться обычно определяется как психотический симптом. Это представление подкрепляется цикличным процессом, который заставляет пациента демонстрировать всё более причудливые формы отчуждения. Однако управлять больницей исходя из этой доктрины невозможно. Больница не может не требовать от своих членов в точности того же, на чем должны настаивать и другие организации; психиатрическая доктрина достаточно гибка для этого, но институты — нет. Согласно стандартам общества, окружающего данный институт, он должен предоставлять хотя бы минимальные удобства, связанные с кормлением, мытьем, одеванием пациентов, выделением им места для сна и защитой их от физического ущерба. А если есть эти практики, то должны быть и способы мотивирования и убеждения пациентов подчиняться им. Должны выдвигаться требования, и если пациент не делает то, что от него ожидается, это вызывает явное разочарование. Желание видеть психиатрическое «улучшение» или «поправку» после первоначального пребывания в палатах заставляет персонал поощрять «подобающее» поведение и выражать разочарование, когда пациент скатывается обратно в «психоз». Пациент, тем самым, становится тем, от кого зависят другие, тем, кто должен знать достаточно, чтобы вести себя правильно. Некоторые нарушения приличий, особенно такие как отказ говорить и апатия, которые не мешают и даже способствуют осуществлению рутинных практик в палате, могут и дальше восприниматься натуралистически как симптомы, но в целом в больнице все исходят из полуофициального допущения, что пациент должен быть управляемым и с уважением относиться к психиатрии и что пациент, ведущий себя подобным образом, будет вознаграждаться улучшением условий жизни, а не ведущий себя подобным образом будет наказываться урезанием благ. В рамках этого полуофициального переопределения повседневных организационных практик пациент обнаруживает, что многие традиционные способы покидания места без физического ухода из него продолжают работать, а значит — возможны практики вторичного приспособления.

Среди многих видов практик вторичного приспособления некоторые представляют особый интерес, поскольку они проливают свет на общую проблему вовлеченности и отказа от участия, характерную для всех этих практик.

Одним из таких особых типов практик вторичного приспособления являются «отвлекающие занятия» (или «увлечения»), а именно, занятия, которые позволяют индивиду забыться, на время полностью заслоняя собой окружающую обстановку, в которой ему приходится жить и которую он вынужден терпеть. Применительно к тотальным институтам хорошим примером является случай Роберта Страуда, «Птичника», который, начав с наблюдения за птицами из окна своей камеры, затем с помощью впечатляющей смекалки и самодельных приспособлений построил лабораторию и стал известным орнитологом, публиковавшимся в медицинских журналах, и все это — находясь в тюрьме[469]. Аналогичную свободу предоставляют языковые курсы в лагерях для военнопленных и преподавание искусства в тюрьмах[470].

В Центральной больнице было несколько таких миров, куда могли сбежать постояльцы[471]. Одним из них был, например, спорт. Некоторые пациенты, игравшие в бейсбол и теннис, были настолько увлечены своим видом спорта и ежедневным отслеживанием своих результатов, что как минимум в летние месяцы это становилось главным предметом их интереса. В случае бейсбола это также усиливалось тем, что внутри больницы пациенты с правом выхода на территорию могли следить за национальным чемпионатом столь же легко, как и многие люди снаружи. Некоторые молодые пациенты, которые никогда не упускали возможности сходить на танцы в своем отделении или в досуговом центре, могли жить предвкушением шанса познакомиться или снова увидеться с кем-то «интересным» — во многом точно так же, как студенты колледжей способны терпеть учебу, предвосхищая новые «свидания» во внеучебное время. «Мораторий на браки» в Центральной больнице, успешно освобождавший пациента от супружеских обязанностей по отношению к не-пациенту, усиливал эту отвлекающую практику. Для небольшого числа пациентов чрезвычайно эффективной отвлекающей активностью были театральные постановки два раза в год: пробы, репетиции, пошив костюмов, создание декораций, работа над сценами, написание и переписывание текста, исполнение — все это столь же успешно создавало отдельный мир для участников, как и снаружи. Еще одним увлечением некоторых пациентов — и причиной беспокойства больничных священников — была усердная набожность. Для некоторого числа пациентов таким увлечением были азартные игры[472].

В Центральной больнице высоко ценились портативные средства отвлечения: пациенты носили при себе детективы в бумажной обложке[473], карты и даже паззлы. Эти средства позволяли не только забыть о палате и больнице, но и, если нужно было подождать какое-либо официальное лицо в течение часа, или начала приема пищи, или открытия досугового центра, можно было избежать выводов на свой счет, связанных с таким подчиненным положением, тут же достав оборудование для создания своего мира.

Индивидуальные средства создания миров были самыми причудливыми. Один депрессивный суицидальный алкоголик, явно хорошо игравший в бридж, с презрением отказывался играть почти со всеми пациентами и всюду носил с собой набор для игры в бридж в одиночку, время от времени выписывая себе новый набор. Имея запас любимых леденцов и карманное радио, он мог в любой момент отстраниться от больничного мира, окружив себя со всех сторон тем, что доставляло удовольствие его органам чувств.