В палатах для тяжелобольных, где многие пациенты проявляли явное нежелание участвовать в повседневных социальных взаимодействиях, у санитаров были один-два «работающих пациента», которых можно было использовать в качестве стабильного источника помощи в управлении палатой. В таких случаях две системы, палатная система и система назначений, объединялись, и пациент работал на того же человека, который осуществлял надзор за местом его проживания. В этих ситуациях работающий пациент гарантированно получал постоянные одолжения, потому что ограничения жизни в палате для тяжелобольных открывали множество возможностей для послаблений[450]. За работающими пациентами обычно закреплялось право жить в личной и наполовину личной комнате; покупки в буфете для санитаров вознаграждались сигаретой или, в случае приобретения напитков, пустыми бутылками, которые можно было сдать в буфете по два цента за штуку; санитары могли предоставлять пациенту право хранить бритву и спички в своей комнате и оставлять на ночь свою одежду; когда пациент просил у санитара прикурить, тот мог сразу откликнуться на просьбу и в качестве жеста особого доверия бросить пациенту свою зажигалку, тем самым сводя к минимуму властные аспекты прикуривания; контроль над запасами одежды и списками участников досуговых мероприятий также давали санитарам возможность оказывать покровительство.

Следует добавить, что отношения покровительства были не единственным основанием для одолжений между персоналом и пациентом; часто между некоторыми молодыми санитарами-мужчинами и молодыми пациентами-мужчинами возникали личные «приятельские» отношения, не связанные с работой, так что комбинированная солидарность возраста, пола и рабочего класса иногда могла преодолевать организационные различия[451]. Большинство санитаров-мужчин вынуждены были мириться с тем, что некоторые пациенты обращались к ним по имени, а другие вообще никак их не называли, и, как и тренеры, сторожа, пожарные, охранники и полицейские, часто перебрасывались шутками со многими пациентами, имевшими право выходить на территорию. Приведу пример из своих полевых записей:

Учитывая, что санитар имел полный контроль над большей частью вещей, использовавшихся пациентами, следовало ожидать, что солидарность между пациентом и санитаром (помимо отношений покровительства) будет становиться основанием для одолжений. Приведу один пример этого из своих полевых записей:

Хотя многие из этих одолжений, покровительственные или личные, были немного незаконны, следует отметить, что некоторые из них, вроде любезного предоставления огонька или быстрого отпирания двери, были просто тем, что полагалось пациентам по праву, но редко им предоставлялось. Например, в тех палатах, где от пациентов требовали ходить питаться в центральную столовую три раза в день, санитары пришли к выводу, что лучший способ организовать поток людей — выстраивать пациентов в шеренгу у дверей палаты за пятнадцать минут до начала обеда, хотя в результате многие пациенты пятнадцать минут стояли столпившись, не имея возможности чем-либо заняться. Работающие пациенты или пациенты, имевшие особые личные связи с санитарами, освобождались от этой обязанности и шли на обед после всех либо раньше всех, тем самым избегая ожидания.

Я рассмотрел три способа, которыми один индивид может использовать вещи или услуги другого: личное принуждение, экономический обмен и социальный обмен. У каждого из этих способов есть свои предпосылки и необходимые социальные условия. Но это картина, упрощенная в целях анализа. Каждый из этих способов сильно ограничивает то, как индивид представляет свою деятельность другим. Однако в реальной практике зачастую одновременно и рутинно эксплуатируется несколько оснований для использования других; необходимо лишь ограничивать внешние проявления деятельности, чтобы казалось, будто лишь одна из этих трех моделей предопределяет происходящее.

Например, в контексте отношений покровительства обычно можно было легко различить экономические и социальные платежи, но были случаи, вызывавшие любопытные сложности. Я слышал, как санитар торговался с пациентом за то, какое количество каждодневной работы было бы справедливо обменять на право бриться каждый день, после чего стороны пришли к соглашению, и именно этот тип обмена через некоторое время стал спонтанным способом выражения внимания друг к другу. Кроме того, когда патрон хотел, чтобы ему оказали новую услугу или услугу, считавшуюся неуместной, пациент мог заранее выторговать себе особые одолжения и платежи, встроив безличный экономический обмен в нерыночные отношения[453].

Разница между экономическими и социальными платежами создает и другие проблемы. Ожидание пациента, что его патрон будет выстраивать с ним чисто экономические отношения при мытье машины, заставляло некоторых сотрудников платить за мытье чистых машин, то есть экономическая практика страдала из-за необходимости поддерживать связи. Пациентов-мужчин, которые, как считалось, покупали у пациенток сексуальные услуги, осуждали, как и предполагаемых поставщиц этих услуг, так как считалось, что сексуальная активность должна представлять собой эксклюзивные отношения[454], а не открытую продажу[455]. Кроме того, имелась определенная нестабильность: сделанное когда-то в качестве особого знака внимания могло со временем стать чем-то, ожидаемым по умолчанию и само собой разумеющимся, то есть происходило нечто вроде регрессивного процесса — каждый новый способ демонстрации внимания превращался в рутину и, вследствие этого, становился неэффективным в качестве знака заботы и его приходилось дополнять другими одолжениями. И как только одолжение становилось полностью само собой разумеющимся, отказ сделать его мог вызвать прямое и открытое недовольство. Например, когда толпа танцующих в досуговом центре съедала все печенье и торт, приготовленные по этому случаю, пациенты, помогавшие на кухне, открыто жаловались персоналу на то, что у них украли их долю; поэтому, чтобы работающие на кухне не возмущались, им разрешали отложить для себя излишки перед выставлением еды на столы.

Встречались и другие неявные комбинации принуждения, экономического обмена и социального обмена. Передаче денег не только в экономических, но и в ритуальных целях соответствовал феномен попрошайничества — очень важная практика в системах обмена в некоторых обществах. Пациенты не только ждали, что с ними поделятся мелочью и сигаретами, но и сами инициировали этот процесс. Пациент подходил к любимому санитару или, иногда, к другому пациенту и выпрашивал дать ему «в долг» пять или десять центов на колу или даже пару одноцентовых монет, необходимых для покупки. Манера, в которой часто осуществлялось это попрошайничество, — так, словно тот, у кого просят, ведет себя как «жлоб» и виновен в своей неискоренимой респектабельности, — указывала, что для пациента это было способом выражения дистанции по отношению к своей ситуации и придания своему бесправному положению достоинства. Каким бы ни был его смысл, такое попрошайничество позволяло пробудить в других симпатию до того, как они были готовы проявить ее сами.