В Центральной больнице негласно разрешались многие простые кустарные изобретения. Например, больные повсеместно сушили одежду, которую они самостоятельно постирали в умывальнике, на отдельно стоящих батареях, тем самым индивидуально осуществляя прачечный цикл, который официально считался прерогативой института. В палатах с жесткими койками пациенты иногда подкладывали свернутые газеты себе под шею, когда лежали на деревянном настиле. Для той же цели использовались свернутые пальто и полотенца. Пациенты, имевшие опыт заключения в других институтах, использовали для этого еще более эффективный артефакт — ботинок[347]. Когда пациентов переводили из одной палаты в другую, они иногда переносили свои вещи в наволочке, завязанной сверху, что в некоторых тюрьмах является полуофициальной практикой[348]. Те немногие престарелые пациенты, которым повезло получить личную спальню, иногда клали полотенце под рукомойник, тем самым превращая его в стол для чтения, или превращали полотенце в коврик, чтобы защитить свои ноги от холодного пола. Еще более пожилые пациенты, которые не хотели или не могли ходить, иногда применяли специальные стратегии, чтобы избежать необходимости посещать туалет, например, они могли мочиться на расположенный в палате горячий паровой радиатор, почти не оставляя на нем долгих следов. Некоторые пациенты, посещая два раза в неделю расположенную в подвале парикмахерскую, использовали в качестве писсуара ведро с использованными полотенцами, когда санитары не смотрели. Пациенты всех возрастов, лежавшие в палатах для тяжелобольных, иногда носили с собой бумажные стаканчики, которые они использовали в качестве портативных плевательниц и пепельниц, так как иногда санитаров больше беспокоила чистота пола, чем принуждение пациентов к тому, чтобы те не плевали или не курили[349].

В тотальных институтах кустарные изобретения обычно концентрируются в отдельных сферах. Одной из них является личная гигиена — изготовление средств, позволяющих подобающим образом представлять себя другим. Например, рассказывают, что монахини вешают на окно черный передник, чтобы сделать зеркало, позволявшее осматривать себя, исправлять недостатки в своей внешности и получать одобрение, которого нельзя получить от других сестер[350]. В Центральной больнице иногда особым образом «пристраивали» туалетную бумагу: некоторые брезгливые пациенты аккуратно ее отрывали, складывали и носили с собой, чтобы смущенно использовать в качестве носовых платков. Точно так же в жаркие летние месяцы некоторые пациенты-мужчины обрезали и перешивали свои больничные штаны цвета хаки, делая из них симпатичные летние шорты.

Перечисленным мной простым кустарным изобретениям присуще то, что для их использования требуется очень небольшая вовлеченность и ориентация на официальный мир учреждения. Теперь я рассмотрю ряд практик, которые предполагают большую включенность в легитимный мир института. В данном случае деятельность может быть по духу легитимной, но приводить к результатам, превосходящим те, для достижения которых она предназначается; существующие источники легитимного удовлетворения расширяются и усовершенствуются либо вся рутина официальной деятельности используется в личных целях. Я буду называть это «эксплуатацией» системы.

Вероятно, простейшая форма эксплуатации системы в Центральной больнице практиковалась пациентами из палат для тяжелобольных, которые шли на прием к врачу или нарушали дисциплину в палате, чтобы обратить на себя внимание санитара или врача и вовлечь их в социальное взаимодействие, сколь бы дисциплинарным оно ни было.

Однако большинство техник эксплуатации системы были слабо связаны с психическими заболеваниями. Примером таких техник является множество изощренных практик, связанных с едой. Например, в большую столовую, где посменно питались 900 пациентов из мужского хронического отделения[351], некоторые из них приносили свои приправы, чтобы придать еде необходимый вкус; для этого они использовали маленькие бутылочки с сахаром, солью, перцем и кетчупом, которые приносили в карманах пиджаков. Когда им давали кофе в бумажных стаканчиках, они иногда защищали руки, вставляя один стаканчик в другой. Когда в столовой давали бананы, некоторые пациенты тайком наливали себе из кувшина молоко, предназначавшееся для пациентов на диете, нарезали в него свои бананы, добавляли немного сахара и наслаждались «настоящим» десертом. В те дни, когда еда была вкусной и транспортабельной, например, когда давали сосиски или печень, некоторые пациенты заворачивали еду в бумажную салфетку и шли за «добавкой», а первую порцию уносили в палату, чтобы перекусить ночью. Когда давали молоко, некоторые пациенты брали с собой пустые бутылки, чтобы тоже унести немного молока в палату. Если пациент хотел дополнительную порцию определенного компонента блюда, одним из способов получить ее было съесть только этот компонент, остатки выкинуть в помойное ведро и еще раз взять (если это разрешалось) все блюдо. Летом некоторые приписанные к столовой пациенты, имевшие право выходить на территорию больницы, брали вечером сыр, клали его между двумя кусками хлеба, заворачивали этот самодельный сэндвич и спокойно съедали его за пределами столовой, запивая купленным кофе. Пациенты, имевшие право выходить в город, иногда дополнительно покупали себе пирожок и мороженое в ближайшей аптеке-закусочной. В маленькой столовой в другом отделении больницы пациенты, которые (обоснованно) опасались, что добавка будет доступна нескоро, иногда брали мясо с тарелки, клали его между двумя кусками хлеба, оставляли все это на столе и сразу же становились в очередь за добавкой. Порой, вернувшись на свое место, эти дальновидные пациенты обнаруживали, что другой пациент стащил заготовленную еду, без особых усилий обманув обманщика.

Чтобы успешно эксплуатировать систему, ее нужно досконально знать[352]; в Центральной больнице было хорошо видно, как пациенты использовали такое знание. Например, многие пациенты, имевшие право выходить на территорию, знали, что по окончании благотворительных представлений в театральном зале зрителям на выходе будут раздавать сигареты или леденцы. Некоторые пациенты, которым эти представления были неинтересны, приходили за пять минут до конца, чтобы выйти из зала с остальными; другим удавалось вставать в очередь по нескольку раз и извлекать из мероприятия дополнительную выгоду, помимо обычной. Персонал, разумеется, знал об этих практиках, и порой санитары не пускали опоздавших на общебольничные танцы, полагая, что те приходили, только чтобы поесть и уйти. Женщины из Еврейского благотворительного совета[353] устраивали поздний завтрак после еженедельной утренней службы, поэтому, как рассказал один пациент, «придя в правильное время, можно получить завтрак, не посещая службу». Другой пациент, осведомленный о том малоизвестном факте, что в больнице были швеи, чинившие одежду, приносил к ним свою одежду, чтобы они ушили ему рубашки и штаны, за что благодарил их одной-двумя пачками сигарет или небольшой суммой денег.

Расписание было важно и для других способов эксплуатации больничной системы. Например, раз в неделю в библиотеку досугового центра, располагавшегося в отдельном здании на территории больницы, привозили на грузовике старые журналы и карманные книги, подаренные Красным Крестом, которые библиотека затем распределяла между отдельными пациентами и палатами. Некоторые любители чтения знали точное расписание грузовика и ждали его приезда, чтобы иметь возможность сделать выбор первыми. Несколько пациентов, которые знали расписание передачи еды между одной из центральных кухонь и хроническим отделением, иногда стояли там, где лента выходила на поверхность, в надежде выхватить какую-нибудь еду из движущихся контейнеров. Другой пример связан с получением информации. Еду, выдававшуюся в одной из больших столовых для пациентов, сначала привозили в палату для стариков, которые не могли ходить. Амбулаторные пациенты, которые хотели понять, стоит ли им идти в столовую или лучше купить сэндвич в буфете для пациентов, регулярно в соответствующее время заглядывали в окно этой палаты, чтобы узнать, что сегодня в меню.