Система привилегий составляет основную систему отсчета, в которой заново собирается Я, но существуют и другие факторы, которые обычно ведут другими путями к той же самой общей цели. Один из них — освобождение от экономических и социальных обязательств, представляющее собой часто рекламируемый аспект лечения в психиатрических больницах, хотя во многих случаях подобный мораторий приводит скорее к дезорганизации, чем к организации. Для реорганизации более важным является процесс фратернализации[142], в ходе которого социально далекие друг от друга люди начинают оказывать друг другу поддержку и создают общую контрмораль в противовес системе, которая заставила их сблизиться и связала в единое эгалитарное сообщество судьбы[143]. Первоначальные представления новичка о характере постояльцев часто схожи с ложными представлениями, распространенными среди персонала; постепенно он выясняет, что большинство его товарищей обладают всеми свойствами обычных, порой добропорядочных человеческих существ, заслуживающих симпатии и поддержки. Нарушения, которые постояльцы совершили во внешнем мире, перестают быть эффективным средством оценки их личных качеств — урок, который усваивают в тюрьме лица, отказывающиеся от несения воинской повинности[144]. Кроме того, если постояльцами являются люди, обвиненные в совершении какого-то рода преступления против общества, тогда новый постоялец, иногда действительно невиновный, может тоже начинать испытывать чувство вины вместе со своими товарищами и использовать их хорошо продуманные способы защиты от этого чувства. Появляются общее ощущение несправедливости и озлобленность в отношении внешнего мира, составляющие важный этап в моральной карьере постояльца. Подобная реакция на чувство вины и многочисленные лишения наиболее отчетливо наблюдается, вероятно, в тюрьме:
После того, как нарушителю было назначено несправедливое или чрезмерное, по его мнению, наказание и с ним обошлись более унизительно, чем предписывает закон, он начинает оправдывать свой поступок, который он мог не оправдывать при его совершении. Он решает «свести счеты» за неправильное отношение к нему в тюрьме и начинает мстить, как только ему предоставляется возможность совершить новое преступление. Именно это решение делает его уголовником[145].
Похожий момент отмечает человек, осужденный за отказ нести воинскую повинность:
Я хотел бы указать на любопытную сложность, связанную с моим ощущением своей невиновности. Мне очень легко свыкнуться с мыслью о том, что я плачу за злодеяния того же рода, что и другие заключенные здесь, и мне приходится время от времени напоминать себе, что правительство, которое действительно верит в свободу совести, не должно отправлять в тюрьму людей за их убеждения. Поэтому негодование, которое я испытываю по поводу тюремных порядков, — это не негодование невинно осужденного или мученика, но негодование виновного, который считает, что не заслуживает подобного наказания и что его наказывают люди, которые сами не невинны. Это сильное чувство испытывают все заключенные, и оно является источником глубокого цинизма, пронизывающего тюрьму[146].
Более общее суждение высказывают два исследователя аналогичного тотального института:
Во многом социальную систему заключенных можно рассматривать как обеспечивающую способ жизни, который позволяет заключенному избегать разрушительных психологических эффектов интернализации и превращения социального отвержения в самоотвержение. В результате она позволяет заключенному отвергать не самого себя, а тех, кто отвергает его[147].
По этой же причине либеральная терапевтическая политика имеет ироничное последствие — лишаясь возможности направлять свою враждебность на внешние мишени, постоялец оказывается менее способным защищать свое эго[148].
Процесс фратернализации и противопоставления персоналу очень хорошо иллюстрирует одна из практик вторичного приспособления, а именно коллективное третирование. Хотя система наказаний и поощрений способна справляться с индивидуальными нарушениями, источник которых можно установить, солидарность постояльцев может быть достаточно сильной для небольших проявлений анонимного или массового неповиновения. Примеры: скандирование лозунгов[149], освистывание[150], стук подносами, массовые голодовки и мелкий саботаж[151]. Эти действия часто принимают форму «выведения из себя»: надзирателя, охранника или санитара — или даже персонал в целом — провоцируют, осмеивают или подвергают другим формам мелкого унижения, пока он не потеряет самоконтроль и не окажет безуспешное противодействие.
Наряду с фратернализацией обычно происходит формирование и более дифференцированных связей между постояльцами. Иногда солидарность охватывает физически замкнутое место, например палату или отдельное здание, обитатели которого воспринимают себя как целостную единицу и поэтому остро переживают общность судьбы. Пример можно найти у Лоуренса, который описывает «выделенные группы» в военно-воздушных силах:
Над нашим бараком висит золотая дымка смеха — пусть даже глупого смеха. Поместите пятьдесят с лишним незнакомых между собой парней из всех классов в закрытое помещение на двадцать дней; заставьте их следовать новым произвольным правилам; нагрузите их грязной, бессмысленной, ненужной, но при этом тяжелой работой… однако никто из нас не перекинулся ни одним резким словом. Такая свобода тела и духа, такая живая энергия, опрятность и добродушие вряд ли смогли бы продержаться, если бы не наша общая каторга[152].
Встречаются, конечно, и более мелкие единицы: компании, более или менее стабильные сексуальные связи и, что, пожалуй, важнее всего, «кореша», когда двое постояльцев признаются другими постояльцами «приятелями» или «друзьями» и оказывают друг другу обширную помощь и эмоциональную поддержку[153]. Хотя эти дружеские пары могут получать квазиофициальное признание, как в случае, когда корабельный боцман назначает приятелей вместе на дежурство[154], вовлеченность в глубокие отношения может сталкиваться с чем-то вроде институционального табу на инцест, призванного помешать диадам создавать свои собственные миры внутри института. Собственно, в некоторых тотальных институтах персонал полагает, что солидарность среди групп постояльцев может становиться основанием для совместной деятельности, запрещенной правилами, и тогда персонал может сознательно пытаться пресекать формирование первичных групп.
VI
Несмотря на существование таких тенденций к солидаризации, как фратернализация и образование компаний, они не абсолютны. Ограничения, которые побуждают индивидов симпатизировать друг другу и общаться между собой, не обязательно приводят к сильному командному духу и солидарности. В некоторых концентрационных лагерях и лагерях для военнопленных постоялец не может полагаться на своих товарищей, которые могут воровать у него, унижать его, доносить на него, что приводит к состоянию, которое некоторые исследователи называли аномией[155]. В психиатрических больницах диады и триады могут утаивать что-то от администрации, но любая вещь, известная всей палате, скорее всего, дойдет до ушей санитара. (Конечно, бывало, что в тюрьмах организация постояльцев оказывалась достаточно крепкой для забастовок и краткосрочных бунтов, в лагерях для военнопленных некоторые узники иногда организовывались для рытья туннелей для побега[156], в концентрационных лагерях время от времени разворачивалась обширная подпольная деятельность[157], а на кораблях случались мятежи, но эти согласованные действия представляются исключением, а не правилом.) Но, хотя в тотальных институтах лояльность по отношению к группе обычно низка, ожидание доминирования групповой лояльности составляет часть культуры постояльцев и лежит в основе неприязни к тем, кто разрушает солидарность среди постояльцев.
