Коста рисовал везде — в свиточной, саду, на ступеньках лестницы, сидя на подоконнике, на траве в саду и скоро все перестали задавать вопросы, что он забыл здесь, и перестали обращать внимания, завидев «молодого господина» в самых неожиданных местах.

То, что за ним следят, Коста обнаружил на четвертый день.

Все началось с пяти золотых статуэток танцовщиц в гостиной. Которых вообще должно было быть шесть. О том, что их должно быть шесть, Коста узнал глубокой ночью, когда его разбудили, заставили одеться и вызвали в нижнюю малую гостиную, рядом с библиотекой, где он постоянно бывал.

— Обыскать комнату! Обыскать сад! Обыскать места, где он был сегодня!

— Да, госпожа…но…сейчас темно в саду не…

— Обыскать всё, я сказала! Вор! — бросила ему в лицо Госпожа Эло. Плетения вспыхнули в воздухе и длинная витая плеть почти коснулась лица Косты, но в последний момент сира гневно схлопнула чары. — Сегодня ты провел здесь всё время с обеда и до ночи!

Всё время? Да, он рисовал.

— Больше здесь не было никого, кроме тебя! Вор! Арры продали тебя Фу! Ты принадлежишь Фу — каждой каплей крови! Все, что на тебе надето — принадлежит Фу! Каждая ложка риса! Каждый глоток воды — принадлежит Фу! И даже воздух, которым ты дышишь очищен артефактами Фу! Ты спишь в постели Фу и смеешь воровать⁈

Коста ошеломленно молчал.

Статуэток действительно было пять — высотой в пол ладони, литых, из чистого золота. Каждую из которых можно переплавить в фениксы. Каждая из которых легко поместилась бы в его кармане.

Но он не брал! Не брал! Он — не вор! И не так туп, чтобы воровать что-то, что можно так легко обнаружить.

—…недостоин находиться здесь! Неблагодарное отребье! Так ты отвечаешь на заботу… Отдай, что украл! А потом встань на колени и проси прощения!

«Не брал» — Коста упрямо боднул головой и отступил на шаг. «Он не брал. Он не вор. И ему не за что извиняться. Не за что».

— Говори!

— Н…н…н-н-е-е-е…

— Отвечай, я сказала!

«Н-н-н» — Коста сглотнул, заикаясь и не смог проговорить «не я, не брал» и потому просто упрямо сжал губы, мотнув головой — «не я».

— На колени!

«Не буду».

— Скажите, что вы случайно взяли, господин… Случайно,– тихо подсказывала одна из служанок шепотом. — Чтобы госпожа успокоилась.

«Не буду».

Коста низко наклонил голову, набычившись, и уперся. И продолжал молчать.

Ему не в чем оправдываться и нет нужды защищаться. Он — не вор.

— Ах так!

Плетения сверкнули в воздухе, и ударили Косте в грудь — его отшвырнуло на стену, он снес ширму по пути и ударился головой.

— Молодой господи-и-и-ин!

— Госпожа нельзя!!! Господин Ней запретил! Никакой силы! Нельзя, госпожа!

— Говори, — голос госпожи Эло звучал сипло. — Открой рот и признай вину!

Коста оттолкнул руки служанки, которая кинулась помочь ему встать, выпрямился напротив госпожи Эло, упрямо наклонил голову и…молча сплюнул. Прямо на юбку госпожи Эло.

Белое облако, пронизанное грозовыми разрядами, окутало женскую фигуру посреди гостиной и…

— Госпожа!!!

… истаяло.

— В комнату его. Никуда не выпускать. Не давать ни еды, ни воды, до тех пор пока он не откроет рот и не признает свою вину.

Его заперли на засов, и оставили одного.

Он не вор! И ему не в чем признаваться! И чтобы он ни сказал, его все равно будут считать недостойным…

Можно подумать, он жаждет стать частью рода Фу. Все они одинаковые — Блау, Вонги, Хэсау, Арры, Фу. Все.

Думают, что сила решает всё. Думают, что могут приказывать другим, просто потому что родились в клане.

Разве он — Коста — выбирал кем и когда родиться? Разве он виноват, что у него второй круг? Разве есть хоть малейшая заслуга этой Госпожи Эло, в том, что она выше по рождению? Нет!

Высокомерные выскочки. Что Блау, что Арры, что Фу — считают себя выше других. Все кланы одинаковы. У всех есть тюрьмы, рабы и менталисты — и он не обольщался ни на мгновение — как только Глава Фу отдаст приказ, этот бородатый мозгоед выпотрошит ему голову… или смешает все воспоминания, как сделали Арры, или… посадит в темницу, как Блау.

Или…опять отправят вниз. Туда, откуда он еле выбрался прошлый раз.

При мысли об Алтаре Косту передернуло.

Нет! Вниз он больше не собирался!

Все они одинаковые. Доверять нельзя никому из них. И Фу ничем не отличаются от других.

«Арры продали тебя Фу… Ты принадлежишь Фу — весь, каждая капля крови».

Продали? Принадлежишь? Он не вещь. Он же не кисть или пергамент, которую можно купить в лавке? Что значит — «продали»?

Эту мысль Коста прокручивал в голове полночи, и решил, что дело в Аукционе. Арры купили его — заплатили полновесными фениксами, поставили на купчей оттиск силой… и поэтому смогли — продать?

А теперь… его могут продать Фу? Как вещь, которая принесет больше пользы? Он так и будет переходить из рук в руки, из клана в клан? И очередная «госпожа» будет требовать подчинения, и чтобы он встал на колени?

Коста не согласно тряхнул головой, когда при мысли об этом перед глазами вспыхнули алые круги, и задышал — часто, размеренно и глубоко.

Не вещь. Не вещь. Не вещь.

Он спас там внизу калечного господина. Ему не говорили об этом — никто и слова благодарности не сказал, но он — знал. Чуял. Что они прошли по самой Грани.

Он спас господина — а у него немного подрос круг силы. Равная сделка. Видит Великий, больше он ничего не должен Фу.

Как только целитель скажет, что сила стабилизировалась — он сбежит отсюда. А пока… будет искать возможности и способ.

Мгновения шли за мгновением, но алое марево ярости так и вспыхивало перед глазами в рваном ритме.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-вспышка.

Его заперли, поэтому даже намочить голову в купальне он не мог. Влажный ночной жар из окна не остужал, и Коста метался из угла в угол, пока его взгляд не упал на кисти.

Рисовать! Он может рисовать и вылить все эмоции на пергамент — ярость, гнев, страх, несправедливую обиду.

Он рывком освободил стол, сдвинув всё в сторону и вцепился в спасительную кисть.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-штрих.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-линия.

Очнулся он к утру, и то, потому что кончились чистые листы — полностью. Весь стол, пол вокруг, место у кровати было усыпано белыми пергаментами. Некоторые были изрисованы с обеих сторон.

Шея затекла — он повел плечами, разминая, и… палец покраснел — у него давным давно не было мозолей от рисования.

Внутри было пусто, звонко и тихо. Так тихо, что обвини его сейчас Госпожа дома Фу в краже родовых артефактов, он бы и глазом не моргнул.

Блаженная тишина.

За окном серело — полоска розового уже окрасила пески, в саду запели птицы. Коста небрежно сгреб рисунки с пола, подровнял стопку и начал перелистывать.

Он не помнил, что рисовал.

Первый рисунок, второй, третий. Лица, люди, лица. Господина Фу он нарисовал на фоне заката, и над ним парила большая птица, почти, как на гербе рода Фу, на который он насмотрелся до тошноты за эти дни.

Лиса…

Коста нахмурился, изучая собственный рисунок, пытаясь понять, как ему вообще пришла в голову идея изобразить Рыжего связанным, лежащим на лавке — явно пыточной, со стянутыми у головы руками и исполосованной спиной.

Придет же такая чушь… Это всё злобная госпожа со своими наказаниями. В Храме Великого не наказывают послушников…

Хитрый Сейши, смеющийся Семнадцатый и… несчастный Пятый.

Одну из миловидных служанок госпожи, он нарисовал с ребенком на руках; кухарку… мертвой… а она живее всех живых!