— Сидите тихо, Евдокия Павловна, мы вам письмо пишем. Сейчас будем погоду описывать.

«Погода у нас хорошая», — стучу я на машинке и произношу вслух:

— Мороз и солнце. Правильно?

— Правильно, — подтверждает Татьяна Семеновна.

— Какая же погода хорошая, когда метель вторую неделю метет, — не соглашается Евдокия Павловна.

— Ты глаза-то разуй! Какая метель?! — кричит Татьяна Семеновна. — Совсем, что ль, ополоумела? Вон даже солнце вышло.

Евдокия Павловна молча слезает с табуретки и хочет бежать.

Я успеваю схватить ее за пальто и вернуть:

— Сидите тихо, Евдокия Павловна, когда будем ответ писать, про вашу погоду напишем. Что буря мглою небо кроет. Ладно?

Евдокия Павловна нехотя остается.

— Ну, что дальше будем сообщать? — спрашиваю я Татьяну Семеновну.

— Что хочешь, то и сообщай, — сердито говорит она.

— Может, про здоровье напишем?

— Пиши про здоровье.

— «Здоровье у меня здоровое», — пишу я. — Правильно?

— Правильно. — соглашается она. — Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться.

— Понятно, — говорю я, и получается так: — «Здоровье у меня здоровое. Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться». Так правильно?

— Правильно, — говорит Татьяна Семновна.

— Тоська Клекова тоже собирается в больницу ложиться, — вдруг вставляет Евдокия Павловна со своей табуретки.

Это заявление так потрясает Татьяну Семеновну, что она кричит Евдокии Павловне что было сил:

— Да на твоей Тоське воду можно возить бочками! Куда ей в больницу! Ты ее еще в санаторию отправь, кобылу этакую.

Евдокию Павловну этим криком словно сдувает с табуретки. Она по полу, ровно по суху, выплывает из дома и я не успеваю словить ее.

— Татьяна Семеновна, вы же просто срываете мою миротворческую операцию.

— Знаешь что, — сердито говорит мне она, — иди ты в пи…у.

Поднимается и тоже летит к двери.

Я падаю на пол и начинаю кататься от смеха. Я понимаю, что к роли дипломата надо готовиться с детства.

Вечером я устраиваю прием на две персоны. Готовлю угощения из городских штучек и при помощи шестилетнего мальчика Шуряйки рассылаю в конвертах два приглашения на приход в гости. Это срабатывает.

СЛАВА БОГУ, ПРОШЛОГОДНИЕ КОНФЕТЫ И СВЕЖАЯ КОЛБАСА ИЗ ГОРОДА ДЕЛАЮТ СВОЕ ДЕЛО.

Скоро бабушки забывают про меня и начинают свой мирный деревенский разговор. А я тихо стучу в углу на машинке.

Жестянщик Васильков давно мечтал завести вороненка. Он только ждал, когда они созреют.

Вот в разгар лета воронята объявились. И заорали себе на весь ЖЭК.

Тогда Васильков взял у электрика Володи Матвеева «кошки» и полез на шестиэтажный тополь. А его собака Павлин сидела внизу и охраняла его новый, еще не стиранный ватник.

Васильков добрался до гнезда, вытащил самого громкого и полез вниз. Тут у электрика Володи Матвеева что-то сработало. Он закричал:

— Я тоже вороненка хочу! И мне полагается! Доставай! Васильков не стал устраивать дебаты, снова вверх полез. Но тут странности начались. Когда первого вороненка брали, ворона-хозяйка вела себя спокойно. ТЪ ли считать не умела, то ли с выводами не торопилась. А тут как закричит:

— Караул! Наших воруют! И за пазухи засовывают!

Разбежалась по воздуху и как треснет Василькова клювом, аж звон пошел, будто Васильков внутри пустой был.

Другие вороны сбежались, стали ее успокаивать. Хотя успокаивать-то Василькова следовало.

Пока вороны свою откачивали, Васильков крабом вниз сполз и к себе в «жестянку» за проволочную сетку сбежал. Верный Павлин при телогрейке остался.

В «жестянке» Васильков и Володя Матвеев сразу к вороненку пристали:

— Скажи «кар», скажи «кар»! Скажи «Сидоров — козел»!

В общем занятие у них появилось. Первые три дня вороны Василькова не трогали. То ли ждали, пока одумается, то ли ждали какого-то своего вороньего начальника.

Как только Васильков во дворе появлялся, они страшный гвалт поднимали. Но до рукоприкладства дело не доходило.

А потом поехало.

Утром выходит Васильков из «жестянки», стружки с воротника отряхивает. А перед ним на дереве здоровая ворона сидит. Вернее, ворон. В общем, такой вороний детина. Сидит он, клювищем по ветке хлопает: хлоп! хлоп! хлоп!

Аж дерево трясется. А остальные вороны в ряд выстроились.

Надо сказать, что Васильков был с уклоном в лысизм. Блестящий был, как коленка.

Туг первая ворона нырнула с дерева, спикировала и как чиркнет Василькова по голове.

Чиркнуть можно по-разному. Здесь так чиркнули, что дым из Василькова пошел, как из коробка.

Снова «хлоп, хлоп» раздалось. Другая ворона вниз нырнула. Низом прошла и на Павлина набросилась. Как клюнет его в то самое место, где хвост кончился, а ноги еще не начались. И опять — хлоп! хлоп! хлоп!

Васильков с Павлином дальнейшего ждать не стали и в «жестянку» к себе бросились. Стали сидеть там за решеткой, как в зоопарке. Только они высунутся — сразу и слышится: хлоп! хлоп! хлоп!

Электрик Володя Матвеев весь день им еду носил, как пленным. И что интересно, производительность труда у Василькова резко повысилась. Он там в «жестянке» две трубы водопроводные сжестянил — от первого этажа до шестого.

И весь день твердил упрямо:

— Скажи «кар»! Скажи «кар»! Скажи «Сидоров — козел»!

На другой день Васильков решил, что вороны про него забыли. Высунулся было утром из «жестянки». Но не тут-то было. Сразу послышалось: хлоп! хлоп! хлоп!

Этот вороний начальник, чувствуется, недаром здесь фигурировал. Был большой труженик.

Все вороны свои дела бросили и на Василькова пикировать начали. Рвут бедного не на шутку.

Жители эту историю заметили, стали на Василькова как на аттракцион смотреть.

Тогда Васильков гримироваться начал. Щеку шарфом замотал, кепку надел и бежит в магазин как Ленин.

Только театр одного актера быстро кончился. Павлин так был устроен, что от Василькова ни на шаг. А Павлина заматывай, не заматывай — он так Павлином и останется.

Бежит загримированный жестянщик, а за ним незагримированный пес. А воронье над ними так и вьется. То одна, то другая кидаются вниз — и клюк человека по башке. А бывает, как на футболе — разгонится одна, а стукнет другая. Да совсем с другой стороны. Ба-бах! Хоть волком вой!

Тогда электрик Матвеев жестянщику Василькову предложил:

— Или ты вороненка отдай, или в Сибирь поезжай. Там нужны упрямые энтузиасты — строители коммунизма. А то еще есть такой выход — выпей ты польской морилки для дерева. Она вся на спирту. И человека черным делает. Тебя тогда не то что вороны — мать родная не узнает. И в метро все будут как негритянскому студенту место уступать.

Не захотел Васильков быть негритянским студентом. Взял вороненка проклятого, из-за которого вся каша заварилась, и пошел с ним, как с белым флагом, на середину двора. За ним шел Павлин, как адъютант, очень торжественно.

Вороны замолкли. Вообще во всем дворе как будто звук выключили.

Посадил Васильков вороненка на дерево и торжественно пошел в домино играть. И никто его не клевал. С тех пор все утихомирились. А по утрам в нашем дворе, когда вороны кричать начинают, одна несколько странно кричит, не как все. Она так говорит:

— Кар! Кар! Сидоро-козо! Кар! Кар! Сидоро-козо!

Моему брату повезло — в нем живет один человек. В крайнем случае — полтора. А мне гораздо хуже. Во мне живут несколько. Может быть, четыре. Может быть, пять. А может быть, даже целый коллектив.

Я, например, люблю джазовую и симфоническую музыку одновременно. Болею всегда за несколько команд. А однажды я был влюблен. Причем не как-нибудь, а в четырех женщин сразу.