Как раз в день окончания работы над парусом я и встретил лилипутского посла. Вернее сказать, свернув получившийся четырехугольный многослойный кусок ткани, я к удивлению своему и некоторой тревоге обнаружил Рельдреселя, стоящего рядом с покоившимся на берегу почти снаряженным к путешествию ботом. Помимо главного секретаря Тайного совета императора Лилипутии здесь же находились несколько его подчиненных, а также два десятка блефускианских гвардейцев в блестящих шлемах и кирасах, с длинными алебардами в руках. Тюрлилак с интересом рассматривал лежавшую на боку посудину, многократно превышавшую размерами самый большой местный корабль — что из блефускуанского флота, что из лилипутского.

От неожиданности я присел на корточки. Мое движение было неверно истолковано лилипутским послом. Он решил, что я присел для того, чтобы заговорить с ним и, тотчас отвернувшись от ботика, приветствовал меня в самых цветистых выражениях.

Я вынужден был остаться в сидячем положении и ответить на его приветствие. Сделал я это максимально сухо и тотчас поинтересовался, что именно привело посла ко мне. Рельдресель принял величественную позу. Чиновники, сопровождавшие его, расположились позади правильным полукругом, а гвардейцы встали по стойке смирно. После этого, высоко подняв руку, Рельдресель заявил громко и торжественно:

— Куинбус Флестрин! Я здесь для того, чтобы потребовать вашего возвращения в Лилипутию. Вы обязаны немедленно вернуться и пасть к ногам его величества Гольбасто Момарена. Вас обвиняют в нескольких преступлениях, но главное — в неблагодарности!

Тут я вспомнил, что в Лилипутии неблагодарность считается одним из самых тяжких преступлений и в определенных случаях карается даже строже, чем убийство. Правда, мне довелось убедиться в том, что в этом вопросе легко было злоупотребить существующими законами.

Пока я вспоминал об этой поразившей меня особенности лилипутского законодательства, тюрлилак продолжил:

— В случае отказа вернуться, о Куинбус Флестрин, к уже совершенным преступлениям вы прибавите еще и неповиновение вашему властелину!

— Ну знаете! — моему возмущению не было предела. — Вы что же, господин главный секретарь, и вправду надеялись на то, что я покорно подставлю свои глаза под отравленные стрелы? Боюсь, вам придется отплыть восвояси, не выполнив императорского поручения. Я вовсе не намерен рисковать здоровьем ради того, чтобы удовлетворить жажду мести вашего игрушечного императора и прочих моих недругов.

— Отравленные стрелы? — Рельдресель удивленно воздел руки. — О каких отравленных стрелах вы говорите?

— О тех, которые, по вашему предложению, должны были ослепить меня, впившись в глаза, — ответил я. — Те самые отравленные стрелы, которые вы, ваше превосходительство, считали большой милостью!

— Ничего не понимаю, — воскликнул Рельдресель. — И не хочу слушать кощунственные речи, более напоминающие бред сумасшедшего. Подумайте над распоряжением его величества, я оставляю вас, — и, сохраняя прежнюю величественную осанку, главный секретарь прошествовал к своему портшезу.

После его отбытия я вернулся к своим делам. Как я уже говорил, прибытие посольства вселяло в меня некоторую тревогу. Однако то, что Рельдресель высказал свои требования ко мне открыто, несколько успокоило меня.

В то же время появление лилипутского посла вызвало у меня странное чувство. Уже после его ухода мне стало казаться, что первоначально сия важная персона намеревалась сказать больше, не только передать требование императора. Но почему-то Рельдресель не сделал этого и даже, напротив, поспешил удалиться. Даже сопровождавшие его чиновники несколько замешкались, когда он вдруг заспешил.

Я недолго ломал над этим голову, слишком много работы мне нужно было сделать. И появление Рельдреселя рядом с ремонтируемым ботиком лишь подстегнуло меня. Кто знает, какие поручения мог дать Гольбасто своему посланнику? Вдруг среди прочих значилось и такое: повредить судно, на котором Куинбус Флестрин намеревается покинуть Блефуску? Я представил, что, хотя и не без труда, лилипуты вполне могли пробить днище бота. Или, что было еще проще, сжечь судно, устроив грандиозный пожар на берегу. В случае утраты посудины шансы мои когда-нибудь вернуться домой становились равными нулю.

Я проработал до самого вечера. Когда зашло солнце, я наконец оставил топор и пилу и забрался в свой шалаш.

Однако отдохнуть мне не удалось. Едва я задремал, как почувствовал, что кто-то щекочет мне ноздрю. Я чихнул и тотчас услышал знакомый голос:

— Будьте здоровы, Куинбус Флестрин! Надеюсь, вы простите мне поздний визит?

Я открыл глаза и уставился на знакомую фигурку Рельдреселя. На этот раз тюрлилак был один. Я приподнялся на локте таким образом, чтобы лучше видеть посла лилипутского императора.

Он огляделся по сторонам, нашел обломок ветки размером как раз с лилипутскую табуретку. Пододвинул к себе и сел, откинув просторный черный плащ, в который до того кутался — то ли от прибрежной прохлады, то ли от посторонних взглядов. Последнее показалось мне более справедливым, судя по подозрительным взглядам, которые он то и дело бросал на широкую дорогу, ведущую в столицу, и на заросли, окружавшие шалаш.

— Я хотел поговорить с вами с глазу на глаз, — сказал он после короткой паузы. — Поскольку это мое личное решение, а не указание его величества, надеюсь на вашу скромность: император не любит, когда его посланники проявляют чрезмерную инициативу. Даете ли вы мне слово молчать об этой нашей беседе?

Я, разумеется, дал слово главному секретарю. Хотя все еще не понимал, для чего он решил навестить меня вторично и что хотел мне сказать. Вполне возможно, подумал я, он хочет как-то оправдаться передо мною за недостойное поведение во время приснопамятного заседания Тайного совета и жестокое предложение, сделанное им тогда. Что же, я готов был его простить — если только он и его господин не помешают мне навсегда оставить эти края.

— Хорошо, — сказал Рельдресель. — Я вам верю. В таком случае, перейдем куда-нибудь, где мне не придется кричать во весь голос.

На берегу, рядом с лежащей шлюпкой, находился плоский каменный утес, выдававшийся в море небольшим мысом. Высотою он был около полутора футов, так что я часто использовал его в качестве стола. Я поднял своего гостя на этот утес, сам сел рядом прямо на землю. Так голова моя оказалась на одном уровне с Рельдреселем.

— Итак, — сказал Рельдресель, стоя передо мною, — меня прислали для того, чтобы убедить вас вернуться в Лилипутию. Его величество, конечно, был чрезвычайно разгневан преступлением, которое вы совершили, но я убедил его, что убийство было результатом вашей неосторожности. Я и сам так думаю.

Я не поверил собственным ушам:

— Убийство? По неосторожности? О чем вы говорите?!

— О гибели несчастного кормолапа Гурго, — Рельдресель подпрыгнул традиционным образом, но я не последовал его примеру: слишком велико было мое потрясение.

— Меня считают виновным в гибели Гурго? — изумленно переспросил я. — Но почему? На каком основании?

— На основании показаний свидетелей! — ответил Рельдресель.

— Каких свидетелей?! — воскликнул я, и гость отскочил на несколько шагов, напуганный силой моего голоса. — Да там никого не было, никаких свидетелей!

— А откуда вы знаете, что там никого не было, если не замешаны в это дело? — тотчас спросил главный секретарь.

— Потому что я видел, как он погиб! — ответил я. — Всякий раз вы забываете о том, что при моих размерах я вижу много дальше любого лилипута. Даже столь высокого, как его величество Гольбасто Момарен.

— И что же вы видели? — спросил Рельдресель. — Как он погиб?

Я подробно описал ему картину убийства несчастного флестрин-наздака, какой увидел ее от своего тогдашнего жилища. Рельдресель несколько раз ахал и всплескивал руками, будучи, как и все лилипуты, чрезвычайно чувствительной особой.

— Вы уверены, что слуги не присутствовали при убийстве? — спросил он.