Она поразмыслила и возразила:

— Не думаю, Марио. Если бы у нас были электронные птицы, твоя газета как раз сгодилась бы им на подстилку.

— Может быть… А мне она вполне годится, чтобы заворачивать электронную рыбу.

Большая часть этой болтовни, разумеется, не укладывалась у Бренды в голове. Но она никогда не смущалась из-за того, что чего-либо не знала.

— Это, чтобы на нее падали какашки? — внезапно спросила она.

Мы оба уставились на нее, и она пояснила:

— Ну, на бумагу на полу клетки.

— Пожалуй, она мне нравится, — изрекла Калли.

— Конечно, а как же иначе! Она ведь — пустой сосуд, который только и ждет, чтобы ты наполнила его своими длинными историями о былых днях.

— Это только одна причина. Вторая — ты используешь ее, как подстилку в твоей собственной клетке. И ей нужна моя помощь.

— Непохоже, чтобы это ее беспокоило.

— Но меня беспокоит! — неожиданно заявила Бренда. Мы с Калли снова уставились на нее.

— Я знаю, что мне не слишком-то многое известно о древней истории… — она заметила выражение лица Калли и смутилась. — Извините… Но как вы думаете, много ли я должна знать о вещах, которые происходили сотни лет назад? И много ли мне до них должно быть дела?

— Все в порядке, — успокоила Калли. — Возможно, я не стала бы говорить о древности — когда я слышу это слово, до сих пор думаю о Римской империи… но вижу, что наша жизнь должна тебе казаться именно древней. Я отвечала почти так же, как ты, своим родителям, когда они заговаривали о том, что было до моего рождения. Разница лишь в том, что во времена моей юности старики обычно благоволили рано или поздно умирать. И молодое поколение занимало их место. А с вашим поколением все иначе. Хилди кажется тебе очень старым, но я более чем вдвое старше его — и умирать вовсе не собираюсь. Быть может, это нечестно по отношению к вашему поколению, но факт есть факт.

— Евангелие от Каламари, — съязвил я.

— Заткнись, Марио. Бренда, этот мир никогда не будет вашим. Ваше поколение никогда не займет наше место. Но этот мир уже больше и не мой — из-за вас. Всем нам, на обеих сторонах пропасти поколений, придется править этим миром вместе, а это означает, что нам следует приложить усилия к тому, чтобы понять точки зрения друг друга. Мне это тяжело, и тебе, знаю, это должно быть не легче. Это, как если бы мне пришлось жить бок о бок с моими пра-пра-пра-прадедом и бабкой, которые выросли во время промышленной революции и знавали королей. Нам даже язык общий было бы трудно найти.

— Со мной-то все в порядке, — сказала Бренда. — Я прилагаю все усилия. Но почему он не хочет?

— Не переживай из-за него. Он всегда таким был.

— Иногда он меня просто бесит.

— Ку-ку, дамы, я здесь!

— Заткнись, Марио. Он для меня, как открытая книга, и могу тебя заверить: ты ему нравишься. Просто он такой: чем больше ты нравишься ему, тем хуже он старается с тобой обращаться. Это его способ отгородиться от привязанности, потому что он не уверен, что сможет ответить на нее взаимностью.

Бренда очевидно намотала все это себе на ус — и, поскольку была не глупой, а всего лишь необразованной, в конце концов развила это утверждение до логичного вывода… если предположить, что исходное допущение верно… до вывода, что я, должно быть, от нее без ума — поскольку обращался я с ней очень плохо. Я нарочито внимательно оглядел стены пещеры:

— Здесь его нет… Наверное, висит у тебя в конторе.

— Что именно?

— Твой диплом по психологии. А я и не знал, что ты вернулась в школу.

— Для меня каждый день жизни — истинная школа, нахал! И мне, уж конечно, ни к чему диплом психолога, чтобы видеть тебя насквозь. Я тридцать лет этому училась…

Она понеслась дальше, что-то такое завернула насчет того, что, если мне сто лет, это вовсе не значит, что я так уж сильно изменился… Но все это было сказано по-итальянски, так что я понял лишь в общих чертах.

Калли получает скромную ежегодную стипендию от Совета по Сохранению Древностей за то, что продолжает бегло изъясняться по-итальянски. Она делала бы это так или иначе, поскольку итальянский — ее родной язык, а ее отношение к угасанию человеческого рода никому никогда не удастся изменить. Она пыталась учить итальянскому и меня, но моих способностей хватило только на несколько бытовых выражений. Но что за беда? Главный Компьютер хранит сотни языков, на которых никто больше не говорит, от шайенского[13] до тасманийского, включая все те, употребление которых катастрофически снизилось из-за того, что до Вторжения никто на Луне ими не пользовался. Я владею английским и немецким, чуть-чуть разбираюсь в японском. Довольно внушительные группы людей говорят на китайском, суахили и русском. Остальные языки поддерживаются исследовательскими группами или фанатиками-одиночками наподобие Калли.

Сомневаюсь, что Бренда вообще знала о существовании итальянского языка — к тираде Калли она прислушивалась с некоторой опаской. О, да, итальянский — замечательный язык для гневных тирад.

— Должно быть, вы знакомы очень давно, — обратилась ко мне Бренда с вопросом-утверждением.

— С незапамятных времен.

Она кивнула, чем-то огорченная. Внезапно Калли издала негодующий возглас. Я обернулся и увидел, как она спрыгнула вниз, в загон для спаривания, и помчалась к группе помощников, которые устанавливали двух неповоротливых ящеров в финальную позу.

— Дураки, рано еще! — завопила она. — Дайте им время!

Она врезалась в гущу людей и принялась раздавать приказы направо и налево. Калли никогда не удавалось подобрать хороших помощников. Я сам входил в их число немало лет подряд, так что я знаю, что говорю. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что для нее никто не будет достаточно хорош: она была из тех людей, кто никогда не допустит мысли, будто бы другие способны справиться с ее работой лучше, чем она сама. Безумно неприятно в этом то, что обычно она оказывалась права.

— Сдайте назад, они еще не готовы! Не торопите их. Они сами знают, когда пора. Наша работа — облегчать им задачу, а не принуждать их…

— Если я чего-то и стою как любовник, — сказал я Бренде, — то исключительно благодаря вот этому.

— Благодаря ей?

— Фразы наподобие: "Дайте им время… Мы тут не на конвейере работаем… Будьте же хоть чуточку деликатны…" я слышал так часто, что, думаю, они у меня на сердце отпечатались.

И опять я унесся воспоминаниями далеко в прошлое, снова увидев, как Калли работает со скотом. Она была хозяйкой одной из крупнейших бронтозавровых ферм на Луне и единственной, кто не применял искусственное осеменение в брачный период. "Если вы думаете, что помогать парочке ящеров спариваться — это трудно, попробуйте получить образец семени у самца бронтозавра", — всегда говорила она.

А в спаривании динозавров, особенно бронтозавров, есть своеобразная грубая поэзия!

Тираннозавры занимаются этим, как и следует ожидать, яростно и очень шумно. Два самца бодаются из-за потенциальной партнерши, пока один не вынужден будет удалиться, шатаясь, как обсыпанный дустом прусак, залечивать титаническую головную боль. Не думаю, что победитель отделывается легче — если только ему не удается поймать покрепче маленькую, но верткую челюсть своей избранницы.

Бронтозавры куда более утонченны. Самец исполняет брачный танец три-четыре дня — если, конечно, вспомнит, что должен танцевать. Даже в любовном пылу эти создания крайне рассеянны и забывчивы. Самец поднимается на задние ноги и кружится вокруг самки в потешной неуклюжей самбе. Обычно в первые два дня его телодвижения мало ее интересуют. Затем ухаживание переходит в стадию любовных покусываний: самец пощипывает подругу у основания хвоста, а она все так же безмятежно жует жвачку. А когда она наконец начинает прижиматься к самцу задом, наступает время переместить обоих в загородку для спаривания, где они переходят к более серьезным и решительным действиям.