— Уолтер заявил, что вы уговорите меня присоединиться к его проекту, — наконец, произнес МакДональд, пропустив мое замечание мимо ушей. — Я сказал ему, что он ошибается. Но я вовсе не твердолобый упрямец: если вы можете предложить мне хорошую причину, по которой я должен провести с вами обоими целый год, я буду рад ее услышать.

— Если бы вы знали Уолтера, — возразил я, — вам было бы известно, что он самый бесцеремонный человек на Луне, когда речь идет о желаниях других людей. Он думает, я полон энтузиазма воплотить его идею в жизнь. Но он ошибается. Насколько я знаю, Уолтер — единственный, кого этот проект интересует. Для меня это просто работа.

— А вот мне интересно! — встряла Бренда. МакДональд скосил на нее глаза, но ненадолго. Мне показалось, что он узнал о ней все, что ему требовалось, всего лишь мельком взглянув на нее.

— Мой стиль, — сказал он, — это сочетание нескольких древних техник ведения боя, которые так и не прижились на Луне. Давным-давно несколько влиятельных, но неумных людей провели закон, запрещающий обучение этим восточным дисциплинам. В те времена распространенной мудростью считалось, что мы обязаны научиться мирно сосуществовать, больше никогда не воевать друг с другом и, разумеется, друг друга не убивать. Идея сама по себе неплохая, должен признать. И она даже частично сработала. Процент убийств сейчас намного, намного ниже, чем был в любом из человеческих сообществ на Земле.

Он снова сделал длинную затяжку. Его помощники закончили трудиться над его ногой, собрали инструменты и оставили нас одних. Я уже засомневался, скажет ли он нам что-нибудь еще, но он наконец нарушил молчание:

— Мнения переменились. Поживите с мое, и вы увидите, как это происходит снова и снова.

— Я не так много пожил, как вы, но и я это видел.

— А сколько вам? — спросил он.

— Сто. Исполнилось три дня назад.

Я увидел, как Бренда взглянула на меня, открыла было рот что-то сказать, но передумала и снова закрыла. Возможно, мне еще достанется за то, что я ничего ей не сказал и лишил ее возможности устроить вечеринку в честь моего столетия.

МакДональд взглянул на меня даже с большим интересом, чем раньше, прищурив свои волнующие глаза:

— Ну и как, почувствовали разницу?

— В смысле, из-за того, что мне стукнуло сто? А почему я должен что-то чувствовать?

— И в самом деле, почему… Это, без сомнения, важный жизненный рубеж, но на деле он ничего особенного не значит. Ведь правда?

— Правда.

— Ладно, вернемся к нашему вопросу… Всегда были люди, которые считали, что, поскольку естественные эволюционные процессы больше не работают, нам следует осмелиться попытаться выпустить на волю немного агрессивности. Не легализовать настоящие убийства, но по крайней мере научиться бороться. Так снова появился бокс, и это со временем привело к появлению кровавого спорта, который вы наблюдали сегодня.

— Как раз такого рода ретроспективный взгляд Уолтеру и нужен, — заметил я.

— Да. Я не сказал, что у меня нет интересных вам идей. Мне просто любопытно, почему я должен развивать их для вас.

— Я тоже об этом думал, — сказал я. — Просто ради тренировки, понимаете? И знаете, мне не приходит в голову ничего, что могло бы убедить человека, запустившего процесс медленного самоубийства, отложить свои планы на год и присоединиться к нам в деле написания бесполезных статей.

— А я ведь был журналистом, вы знаете?

— Нет, я не знал.

— Так вот, значит, что вы думаете о том, что я делаю? Думаете, это самоубийство?

Бренда серьезно взглянула на него. Я почти почувствовал ее беспокойство.

— Если вас убьют на ринге, это назовут именно самоубийством, — напомнила она.

Он поднялся, прошел к небольшому бару в боковой части комнаты и, не спрашивая, что мы желаем, наполнил три бокала бледно-зеленым ликером и принес нам. Бренда понюхала напиток, попробовала и отпила большой глоток.

— Вы представить себе не можете силу пораженческих настроений после Вторжения, — сказал МакДональд. Очевидно, было невозможно долго удерживать его ни на одной теме, так что я примирился с неизбежностью и расслабился. Журналист должен уметь позволять объекту своего внимания выговориться.

— Назвать это войной значило бы извратить сам смысл слова "война". Мы сопротивлялись — но, думаю, не больше, чем может сопротивляться муравей, когда кто-нибудь пинком сносит муравейник. Полагаю, что муравьи в такой ситуации могут драться достойно, но на это достоинство начхать тому, кто пнул. Он едва заметит, что наделал. Возможно даже, что он сделал это, вовсе не питая сознательной неприязни к муравьям; это могло выйти случайно или быть побочным эффектом другого действия, например, вспашки поля. Нас всех за один-единственный день смело плугом. Те из нас, кто оказался на Луне, пребывали в шоке. Так или иначе это шоковое состояние накрыло нас на многие десятилетия. И в некотором смысле… оно сидит в нас и по сей день.

Он снова затянулся сигарой и проговорил:

— Я из тех, кого тревожит движение непротивления злу. Его идеалы хороши, просто великолепны, но я чувствую, что они делают нас уязвимыми и заводят в тупик.

— Вы говорите об эволюции? — спросила Бренда.

— Да. Мы теперь сами выстраиваем свой генетический код, но достаточно ли у нас настоящей мудрости, чтобы знать, что выбирать? Миллиарды лет селекция шла естественным путем. И я не уверен, разумно ли отправлять на свалку систему, проработавшую так долго.

— Смотря что понимать под "работой", — обронил я.

— Вы нигилист?

Я пожал плечами.

— Ну хорошо, — продолжил он. — Работала система в том смысле, что формы жизни становились все более сложными. Биология словно бы стремилась к чему-то. Мы знаем, что этим чем-то были не мы — Пришельцы доказали, что во Вселенной существуют создания куда поумней нас. Но Пришельцы были существами с газового гиганта, они возникли, должно быть, на планете, подобной Юпитеру. Вряд ли мы с ними родственники, даже дальние. Считается, и вроде бы уже никем не оспаривается, что Пришельцы явились на Землю, чтобы спасти дельфинов и китов от загрязнения, творимого нами. Я не знаю ни одного убедительного доказательства этой гипотезы, ну и черт с ней. Предположим, что так и есть. Это значит, что мозг водных млекопитающих устроен скорее как у Пришельцев, чем как у нас. Пришельцы не считают нас по-настоящему разумной расой, для них мы не более чем просто общественные животные — наподобие, скажем, пчел, кораллов или птиц. Правда это или нет, но Пришельцам до нас больше нет сколько-нибудь серьезного дела. Наши пути не пересекаются, и общих интересов у нас нет. Мы предоставлены своей судьбе… но, если мы не будем развиваться, никакой судьбы и никакого будущего нам не видать.

Он поднял на нас глаза и оглядел по очереди меня, Бренду, снова меня. Его последние слова, казалось, имели для него чрезвычайную важность. А я ведь никогда всерьез ни о чем подобном не задумывался…

— Есть и еще один момент, — снова заговорил МакДональд. — Мы знаем, что на других планетах есть жизнь. Мы знаем, что космические путешествия возможны. Когда мы следующий раз столкнемся с инопланетянами, они могут оказаться еще хуже Пришельцев. Они могут захотеть истребить нас, а не просто выгнать. Думаю, мы обязаны поддерживать и развивать несколько видов боевых искусств на случай, если нам повстречаются какие-нибудь мерзкие твари, которых можно побороть.

Бренда выпрямилась на стуле и широко распахнула глаза:

— Да вы хайнлайновец!

Настал черед МакДональда пожать плечами:

— Я согласен со многим из того, что они говорят, хотя и не посещаю их собрания. Но у нас с вами речь идет о боевых искусствах.

Разве о них? Я уже потерял нить… А МакДональд продолжил:

— Эти искусства считались утраченными почти целый век. Я провел десять лет за изучением тысяч фильмов двадцатого и двадцать первого столетий и восстановил восточные единоборства практически из кусочков. Еще двадцать лет я овладевал ими, пока не почувствовал себя подлинным знатоком. Тогда я подался в слеш-боксинг. До сих пор никому не удавалось меня победить. И, надеюсь, не удастся, пока кто-нибудь не повторит мою технику.